Восьмидесятые.RU > Расскажи о себе... > Творчество посетителей форума (страница 19)

Пластинка луны ненавязчиво воспроизводила свою чарующую мелодию для дальних звезд и в такт ее звукам они мерцали, создавая настоящую, неподдельную красоту, зовущую к тишине и снам…
Но Яни решила, что состояние мира, когда никто не шагает, не разговаривает, не слушает диалоги актеров кино или не слушает музыку – глупое, неуютное. Потому девушка, с привычно-еще детским торопливым манером, поспешила снова тщательно толкнуть пальчиками динамики малюток-наушников вглубь.
«Ох, уж эти черненькие выпуклые знаки вопроса, предлагающие какую угодно песню когда вздумается – казалось, никогда с вами не соскучишься, и ничего предосудительного, опасного в себе вы не несете, правда, мои малыши?» - с нежностью погладила подушечкой пальца она наушник и поудобнее устроилась в кресло, пролистывая перед сном в интернете отзывы на любимые-нелюбимые клипы и песни.
Но в тот вечер, как ни странно, Яни не почувствовала момента, в котором жемчужинка предвкушения вылупляется птенчиком радости, или страх, разочарования или увлеченности… Не было ничего, Просто механически ее мозг осознавал, что нечто слушается, без настроения. Ее взгляд быстро опустился на экран смартфона – огромным потоком менялись песни, исполнители, и все переслушанные, надоевшие (по крайней мере, она хотела думать так).
Пальчик Яни принялся озлобленно-быстро, небрежно шлепать плей-лист, точно говоря ее мыслями: «Не хочу… Вот это… Нет, не то!.. Не, другое!.. Ииии, ерунда!.. Приторно!.. Заткнись!.. Не то!..». И так хозяйка мирка музыки подвергла критике и возмущению почти все треки, остро ощущая приступ скуки. Оставалось спать, тем более, позднее время на стрелках часов было совсем непротив. Девушка вздохнула и, лениво отбросив смартфон, стала ворочаться, куксясь на темноту, совсем забыв от апатии вынуть из ушей наушники; позже и это надоело, она уныло закрыла глаза и с нетерпением принялась пришпоривать дрему, может, хоть это ее развлечет?..
Но тут... Ее слуха коснулись мелодии, которых, несомненно, не было в списке! Яни не помнила, чтобы когда-то скачивала или записывала, да и просто слышала такую музыку – иногда композиции напоминали переливы дождя из перышек комет Млечного Пути, ласковые, убаюкивающие глубокие нотки, порою – жуликоватые шаги крадущегося невиданного существа, воображением девушка, переставшая чувствовать и каплю дремы, следила за поворотом его коротеньких пушистых ручек, временами музыка превращалась в вихрь красок, линий, невнятных силуэтов хаотично снующих перед глазами историей, обычаями, ветрами и солнечными раскатами (народы, какие были известны ей по учебникам, о которых слышала, что придумывала – все уносились в безудержном плясе под музыку)… И много-много подобных мелодий, ранее никак не встречавшихся, - воздушно-прекрасных, угрюмо-задумчивых, сказочно-беспорядочных, одна за другой внезапно приходили в телефон, уши Яни, абсолютно покоренной богатством инструментов, тонов, чистоты и переливов каждой частички их.
«Вот здорово! Вот бы сохранить их и всегда слушать!» - робко коснулась вырисовывающейся мечты девушка, поглядывая на странные названия: «Белый город – Тихо», «Полог Фантазии – Плывущий автобус», «Нотки – Искра». Имена новинок пририсовали любопытство удивлению и потаенный оттенок жадности: «Вот бы узнать, какие клипы есть на эти чудные комбинации… Или еще лучше – участвовать в них… И заснять на камеру и смотреть, слушать, слушать и смотреть…» - мелкое меткое озорное рыжее существо внутри Яни сладким голоском, не различимым и в то же время ясным именно в эти мелодии, нашептывал подобные слова, призывая думать только о них и про все остальное забыть…
«Конечно, я спала!» - разбито сказала сама себе девушка, отогнав его силой воли и противным звоном будильника. Как жаль, самые красивые и дивные мелодии на свете ей только приснились, она сохранила их себе на смартфон, но сможет прослушать еще раз лишь во сне, и то не факт., конечно, это так, ведь Яни прекрасно понимала, где греза, где день, хотя признавалась в глубине души, что лучше б никогда не взрослеть и не осознавать этой скучной и удручающей разницы. Потом шли свои дела, периодически навязчиво прерываемые воспоминаниями о нотках поразительных композиций, вернее об эмоциях, впечатлениях, картинках, вызванных воображением девушки и, она уверена, безусловно содержавшимися в мелодиях; разговоры, еда, поездки, город, комната, и все звуки, звуки… Лай собак, понукивания прохожих, свист бездельников-свалявшихся листиков…
Но вот луна бесшумно опять ставит свою белоснежную пластинку для звездочек, а они осторожно радуются, улыбаясь и гладя бликами от зубиков щечки подуставшей и все скучающей Яни, готовившейся задвинуть шторы перед сном, предварительно выключив музыку и вытащив из натруженных ушей «вопросики», вот банальная дверь, банальный занавес, окно, крошечные и большие-большие белые собачки с плакатиками… Стоп! «Ой!» - только и смогла сказать себе девушка, невольно сползая от страха и изумления на пол, с силой, порождаемым титаническим любопытством, держа голову приподнятой для окна – никогда она не видела в нем собачек, группки белоснежных, с красненькими, как вишенка, носиками, бусинками умных глаз, потешно припрыгивающих и старательно перебирающими пухлыми от пушистости задними лапками, они торопились подойти одна к другой или к человеку и показать ему содержимое передник лапок.
То были плакаты с вырезанными смайликами, словами, двигающиеся и безмолвные, за косточки, что нельзя было съесть, ведь косточки были или с пушинками, либо с колючками, с важными выражениями мордочек обменивались ими и дальше брели сталкиваться и показывать плакаты, даже если уже знали, что тому человеку или песику уж давали ношу. Яни хотела хихикнуть, пронаблюдав такую сценку, уже без боязни и с новым желанием погладить и обменяться с собачками плакатами, хотела пролезь в окно на улицу, благо, она жила низко, но вдруг…
Девушка хотела закричать, но голос не слушался ее – веселая, волшебная песенка, из ранее никогда не скачиваемых и не записываемых, которую успела она сохранить во сне – мелодия явственно раздалась в ее рассудке, как если б она находилась в наушниках… «Оказывается, это не шутки!» - затараторило сердце Яни, не долго думавшей, схватившейся за ручку закрыть окно; на манер выстрела грянула череда шипения и… пол, стены балкона вместе с растерявшейся хозяйкой рванулись с места неуправляемым автобусом, проплывшего на полупрозрачных рельсовых управлениях сквозь огни города – тот, как огромный кит, мимо хвоста коего резво проскальзывает непоседа-черепашонок, и усом антен-проводов не повел – он так же прислушивался к гулу спешащих к ресторанам, кино казино, к магазинам, просто бродивших, не знавших, где лучше..
Неведомо откуда в руки, почти не слушающиеся от хаотичности происходящего, бледные, не по-нормальному холодные, упал смартфон, и догадки его владелицы оправдались, отдавая дрожью: «Композиция «Белый город – Тихо» переключилась на «Полог Фантазии – Плывущий автобус». Упомянутый в названии предмет, как гигантский вьюн пробирался через лабиринты чертежей, картин, этого не было в воображении Яни, знал ли это автобус, явно спешивший пройти свой путь, пока слышит нотки, породившие его… «Так вот что они означали!» - притихло пронеслось в ее сознании, медленно утопающим в попытках найти миг, когда сон смешался с явью через мистически прекрасные звуки…
За что она их полюбила? Как они произошли и зачем? Что таит в себе неизведанная мелодия «Нотки – Искра», и следующие за ней? Яни думала, уже не боясь признаться себе в этом, что то – загадка…
Та самая, что любят «вопросики»-наушники, соединяясь с мирками MP3…

…Дейл проснулся, быстро перекусил арахисом и сел за телевизор. Он отлично помнил, что эту нехитрую процедуру он делал и вчера и позавчера, и много-много дней подряд, всегда, одним словом. «Но сегодня будет все по-новому!» - казал сам себе бурундучок и с вдохновением взял в лапку пульт.
Вот показывают исторический фильм, герой отважно сражается шпагой против полчища врагов, Дейл с восхищением зашевелил носиком, быстренько представляя себе, как бы он так же боролся и получал награды, вроде вкусности или… Гаечки. Но потом он решил: «Это скучно». Переключил на другой канал.
В иной передаче речь шла об отважном полицейском, в потемках отыскивающего преступников, не страшась их пуль, уловок. Телеман аж шарахнулся от экрана – он ой как не любил помогать своим друзьям-Спасателям в поимке злодеев, и точно решил, что представлять себя полицейским не будет, ему хочется расслабиться.
Дейл почесал заднюю лапку передней и, зевнув, снова переключил. Замелькали кадры истории, как крошка-бурундук переводит через дорогу бабушку. Он не ждал награды, тоже ничего не боялся, просто помогал, сияя улыбкой и, очевидно, поучая остальных, что следовать его примеру – дарить радость себе и другим.
Взирающий с минуту на него друг Чипа злобно фыркнул и гневно одним махом выключил телевизор и швырнул пульт. Он поспешил важно надуться и свернуться клубочком, скорее отвернувшись к спинке диванчика. Его одолевали потоки возмущения: «И чего это все помогают?! Кто за награду, кто за судьбу, кто так, чтоб себе было приятно?!.. Это глупо… У меня будет все по-другому!».
Задав себе такую установку, бурундучок, как следует понежившись в дреме, спрыгнул с диванчика и пошел гулять, стараясь не пересекаться ни с Рокфором, ни с Вжиком, ни с мышкой, ни даже с Чипом – не дай Бог еще работой-поручениями глупыми, с его точки зрения, нагрузят; а Дейл осознал, что помогать, глупо, он же умный. И его фигурка, вкушая эту мысль, приосанилась, степенно прошла к ближайшему ручью.
Там он со всей душой… принялся строить себе рожи, любуясь на морщинки и потешно торчащие ворсинки усиков, вынырнувшие из отражения; это весело и увлекательно. Настолько, что… недовольный бурундучок, совсем скоро, раздраженно хлюпнул по ручью лапкой. «Это ж проще простого… Вот любопытно, что там за закатом? Интересно… А у меня все будет интересно!». И направился он прямо и прямо, старательно взывая ко всему любопытству, что только в нем жило, чтобы пройти как можно дальше, воображая, как за полоской дороги ждут жаркие страны, сокровища, вечные снега, да что угодно, новое, яркое...
Но… Дейл удалялся от Штаба все мрачнее и мрачнее, совсем немного погодя. Где-то в глубине его сердечка, хотя он не сразу расслышал этот голосок, шептало: «Ну и что тебя ждет за горизонтом? Просто новые лужицы, новые люди, которые друг другу помогают, а тебя то будет раздражать… И рядом не будет мушки, Гаечки, мыша, твоего друга бурундучка! Подумай, не лучше ли, когда все… по-старому?».
Дейл хорошенько представил себе, как стынут оладушки с малиной от Рокки, как приятно журчат приборы его помощницы, как весело летает зеленый малыш, мешая Чипу просматривать детективы… И тот же телевизор, тот же ручей, ну и поручения, куда без них? Без этого жить неинтересно, напрасно!
И он побежал назад, к приятному изумлению Спасателей, переделав все поручения, со всеми поболтав и поиграв, а когда уже солнце садилось, он перед сном посмотрел по телевизору, как…
Герой отважно сражается шпагой против полчища врагов. Бурундучок с интересом следил за ним и надеялся, что его бой будет не зря, как и каждый день, что был… и еще будет

В одной крошечной Вселенной жило странное существо. Оно могло летать и плавать одновременно, имело когти и любило цветы, оно было самым сильным среди своей страны, но никто не знал, насколько хрупким оно являлось на самом деле.
Создание жило себе, любуясь стеклянно-красноватыми ручейка и джунглями, сквозь которые просвечивали блики разных цветов, ловило их и было, казалось счастливым - каждый день и ночь ему было интересно играть с ними, летать среди ласкового алого тумана тех волшебных земель; и думало оно, что когда-нибудь встретит своих родичей, и вместе с ними будет под искристыми волшебным алым небом той Вселенной, всегда...
Но однажды оно решило открыть занавес своего мирка другим, поделиться всеми чудесами, что там хранились - белоснежными снежинками в форме крыльев, теплыми на ощупь, розами из звездочек, переливами незримых инструментов, секрет музыки которых знало только оно; и невидимым крохой, прикрывшись буковками старой книги, начало свой путь.
Много людей попадалось ему по дороге, каждый предлагал ему забыться, увлечься сильно-сильно тем, что нравилось - у кого это были монетки, с мимолетным веером времен меняющие цвети форму, у кого - яства и напитки, что могли родиться почти из всего, у кого - убранства...
Малютка осторожно трогало это все пальчиком, присматривалось круглыми бусинками глаз, но притихло отходило, летело прочь: оно искало новых друзей, возможно, новый дом внутри мирков тех любимых штук, предлагаемых людьми, но находило лишь важные, искрящиеся и тяжелые фигурки из надутых, как неживых, блекловатых шариков.
Они вдруг, попадая в стеклянно-светящуюся одну грань (тоже очень привлекающую людей), начинали разговаривать, менять формы и краски, улыбаться; обрадовано, доверчиво поспешило существо за эту грань, ожидая увидеть там много веселых друзей и чудес...
Но лишь ледяные каркасы и неприятный тусклый туман оказались там, все хитро просто было нарисовано там, капризными и недовольными ручками скуки, придумывавшей игрушки людям; глухие и толстые заросли крыльев-ножей надежно охраняли выход из той темноты.
Созданию было страшно, грустно, его сияющий свет, просвечивавший когда-то следом за буковками, по которым оно ушло из своего мирка, был совсем не виден из-за холодных теней, оно заплакало и стало вспоминать, как прекрасно было играть с разноцветными бликами, касавшихся его, долетая с других мирков, разных и таких же, как его, другими существами, непохожими и такими как оно.
Оно съежилось, пытаясь сохранить шевелящиеся крылышки, надеясь вернуться домой и никогда не покидать его, медленно, притихло-грустя, ритмично вздыхая, опустив глазки, как бы бережно укрывая то, что в них - красно-стеклянные, прозрачноватые ручейки и джунгли, полет в них то, что внутри него - ...
Крошечный мирок по имени "Сердце".

...Встретились на одном бережку, озаряемые блеском на глубине, таинственным, таким, что не мог не привлечь внимание бравых Спасателей, отдыхавших на море.
- Что бы то могло быть? - полюбопытствовал смышленый бурундучок, не расстающийся с любимой шляпой даже на пляже, словно живом причудливом человечке, жонглирующем кокосами, солнечными лучиками и свежестью моря.
Рокфор играл в бадминтон со Вжиком, Гаечка подставляла солнышку то носик, то хвостик, а Дейл, быстренько обставив свое место, принялся жевать булку с арахисом, едва ли размером не с него самого.
Чип прищурился и еще раз подошел к глади сине-зеленого свойства, в ней резвились водоросли, камушки, рыбки, вдали все маячило что-то блестящее; надо непременно исследовать это.
С этой мыслью бурундучок решительно спрыгнул с надувного круга и направился к своему красноносому напарнику, работе пухлых щечек коего мог позавидовать самый усердный хомяк.
- Дейл, вперед, у нас новая миссия... - ободряюще начал он, хоть кислая улыбка шептала Чипу: "Ну он ж ест... И опять, и снова...".
Его собеседник торопливо дожевал массивный шмат булки, уставясь на друга, с многозначительной громкостью и паузой проглотил добычу, всеми силами стараясь показать: "Я голоден, и ничто, кроме этой, самой вкусной на свете, булки не спасет меня... Я сейчас, я еще пару крошек".
Второй бурундучок опустил хвостик от разочарования, было приготовившись к приключениям: "пару крошек" оказался еще большим кусанищем, который Дейл ухитрился медленно-быстро протолкать в себя.
И, со злостью потоптавшись лапками, как бык, бьющий копытом, в сторону злосчастного угощения товарища, на прощание, Чип, огорченный, но гордый и одинокий, бурча направился к морю; делая смелые шажки, ехидно приосанясь и задрав мордочку. "Пусть, пусть до ближайшего отлива есть свою булку, если к тому времени доползшие черепахи не отберут... А я сам! Сам все сделаю!"...
Шагал Чип в море, по бокам радостно ощущая волны, приветливо расступавшиеся и щекочущие, воображал, как сейчас в одиночку достанет блестяшку на берег и еще раз докажет, что он лучший в мире Спасатель; шел-шел... Бултых!
Бурундучок оказался под водой, попав на глубину так, точно упал. От испуга малыш рефлекторно вспушился, чем испугал проплывавших рыбок-дикобразов, кругом было мутно и холодно. Чип забарахтался, поспешно к поверхности, но водоросли, очевидно, скучавшие в своей безмолвной компании, не отпускали его, хоть убей.
И тут он вспомнил, что всюду, где бы они не оказались - поймали ли преступника, летали ли к новым землям, были вместе - он, Дейл, Рокки, мушка и мышка. И лишь тогда по силу были им любые трудности, опасности, и блестящие лучики славы и сокровищ щедро озаряли их носики; а теперь... Чип совсем один, среди важных кораллов, тины и бескрайней глубины.
"Я - никуда без других Спасателей! - пришла умная мысль в тяжелую головку бурундучка, вот-вот грозившую столкнуться с камешком. - Зачем я сюда пошел, как же я один?" - он едва не плакал.
И тут Чип, от отчаяния готовый уж было вопить, хотя понимал, что захлебнется, ощутил прикосновение мягоньких длинных ручек маленького существа, с урчанием тенью скользнувшей где-то под ним; изумившись, он вытянул лапки - они свободно балансировали в густой киске лучиков и сине-зеленых теней; в них мелькнула еще одна, как блик.
Чип, как очарованный, поплыл вперед к ней; больше он не пугался моря - одно ее присутствие раскрыло ему дверцы сказки глубин, где возятся в песке малыши крабики, как капельки волшебства, распускаются в лепестках ракушек жемчужинки, арки и ступеньки из разноцветных кораллов, рассыпанная радуга рыбок, радостно гладивших Чипа и болтавших пузырьками с ним о...
Ком-то маленьком, воздушном, как перышко, стеснительно-быстро упорхнувшем за занавес джунглей из водорослей; сгорая от любопытства, бурундучок скользнул туда, краем лапок угощая малюток моря крошками с булки ("Спасибо тебе, приятель, кушай на здоровье... Я вернусь!" - с теплотой в тот миг подумал он и еще ловчее зашевелил ушками, стараясь уловить шорох загадочной тени)...
Отодвинув завесу из изумрудных морских травинок, Чип... чуть не захлебнулся от радости - перед ним робко переминалась с щупальцы на щупальцу крошечная, приятной расцветки, как бледная розочка, медуза; опустившая глазки. Чип поплыл поближе и увидел: она грустила. Ее крошечные бусинки глаз тосковали тихо, но трогательно так, что море шелестело грустнее.
И тут бурундучок принялся осматриваться внимательнее, не может ли он чем-то помочь, ведь он Спасатель, как и его друзья и совсем непротив, если подружиться и с этой малюткой-медузой. Чип едва не нырнул в песок от рвения, и даже ударился макушкой обо...
Ту самую сверкающую штуку, что, можно сказать, и привела его сюда. То был крошечный кусок золота, придавивший лапку белоснежному малышу-тритончику. "Вот оно в чем дело!" - сказал сам себе Чип, утешающе гладя медузку. Они так весело играли в волейбол ракушкой, им было хорошо... Но тут - эта злобная безмолвная золотушка, хоть и блестит, надо ее быстро убрать.
Впитав в себя хорошенько данный настрой, бурундучок воинственно набросился на кусок, упершись обеими лапками, чтобы сдвинуть; в спинку его подталкивала медузка. Но упрямое золото не двигалось с места.
Тут над головой зарокотал звук - малышка сжалась и поспешила, перебирая потешной юбочкой, скрыться в водоросли, испуганно навострил розовый воротничок тритончик, Чип храбро выступил, прикрывая их собой. К счастью, то...
На вертолете реяли Рокфор, Вжик и Дейл с Гаечкой, бросили веревку, спасая незадачливого шалуна. Он набросил ее на золото и притворился, что ухватился и ему страшно. Спасатели с энтузиазмом потянули ее - оп! - и кусок золота формочки статуэтки вытащили. Любитель всякого такого, Рокки, прыгал в кабине вертолета от счастья, чуть не позабыв о Чипе.
- Прыгай сюда! - протараторил сквозь булку Дейл, надсаживаясь и свешиваясь с вертолета, что витал над самой кромкой воды. Но бурундучок не слышал - он играл вместе с медузой и тритончиком, ловя радужные узоры на песке и купался в ласковых пушинках водорослей, забыв обо всем на свете...
Он долго потом вспоминал ее - маленькую живую жемчужину моря, с пухлой юбочкой и бусинками глаз, ускользающую от него в глубины, сквозь занавес бликов и кораллов, ее звали Бузя...

С треском продолговатое чудо летающей космической техники - корабль грохочуще вывалил трап, жалобно испуская последние писки работы.
С ругательствами выскочивший оттуда красно-черный юноша с остренькими рожками по всей голове в черном убранстве ядовито сверлил сияющими желтыми глазами незнакомое пространство, про себя думая: "Вот влип ты, Дарт Мол! Тебе казалось, что знаешь все миры, а куда попал?"; встряхнув раздраженно руку, он приблизил включенный световой меч, прищуриваясь: кругом был туман, сумерки, и, точно заросли, всюду возвышались здания.
Тоненькая тень скользнула в нем, очевидно спеша скрыться от алого оружия грозного ситха, постепенно уж взбешенно взывавшего к Силе (почувствуется джедай - и не будет джедая, особенно Кеноби). Казалось, безрезультатно - это незнакомое существо, к тому же, ойкнувшее и, поскользнувшись, попятившееся от клинка.
Дарт Мол наклонился, освещая лицо создания - ни одна знакомая раса не была похожа на эти бледные и тонкие щечки девушки с невиданной планеты, темно-коричневые волосы, удивленные глаза, несколько мгновений читавшие с увлечением книгу с копией красно-черного вождя противников джедаев. Что весьма изумило и его самого.
- Ух ты, меня здесь знают! - тихий, но грозный голос Мола прозвучал довольно миролюбиво, убрав оружие, прибавив, - Хоть ты явно и не джедай (так что убивать тебя нет смысла).
- Кто ж не знает Звездного Воина - едва слышно, как можно вежливее ответила девушка, протискиваясь к укрытию, хотя корабль грохнулся (иначе не сказать) об пустую улицу.
- Не бойся меня - с улыбкой придвинулся осторожно Мол, перед этим что-то обдумывая. - Раз свела нас Сила, и знаешь ты обо мне... Хочешь, я стану твоим Учеником?..
По приятному огонечку в желтых глазах его собеседница поняла - надо соглашаться, пока добрый, и званий не давай этому принцу Темной Стороны, только дай мечом помахать... Девушка набралась смелости и повнимательнее взглянула на пришельца - умный широкий лоб, мягкие черные подпалинки вместо бровей, одноцветные им узоры на подбородке и щеках; веселые рожки, задорно торчавшие, ловкие руки, и...
Она не могла поверить, что не лжет себе - ....и живые, даже какие-то солнечные глаза. "Даже он-то, хоть немного, но добрый!" - говорили они украдкой за своего хозяина, проворно с помощью Силы очищавшего кучи металлолома в поисках светового меча нового Учителя (простодушный и импульсивный, он так и обмолвился, отпуская колкости равнодушным ржавым разнообразным деталькам и машинкам, его нигде не было.
- А где же твой меч, Учитель? - с поклоном припал на одно колено Мол, стараясь скрыть замешательство (он только познакомился с наставником, а уже не нашел его оружия, подвел).
- Украли. - придумала девушка, помогая ему подняться.
- Кто посмел?!.. - далее чувствительный и ответственный ситх рассыпал горох проклятий своих врагов и союзников, угроз и причитаний. Даже "как-то неудобно" - Учитель робко переминалась с ножки на ножку и предложила сделать новый.
Дарт Мол с радостью согласился и, навострив красный клинок, пошел с ней вперед, осматриваясь грозно и втайне радуясь, что он кому-то нужен. Через несколько шагов они оказались в заброшенном магазине, ни лампочки мерцающей, никого, ни...метра чистого.
- Ух, а у нас не пачкают! - владелец руки в черной перчатке озабоченно рассматривал слой пыли. - Как исправить это, Учитель?
- Да прибудет с тобой Сила и швабра с ведром - едва сдерживая улыбку, пригласила его к указанным объектам девушка. И после наблюдала, как черно-красный брутальный лорд со скрупулезностью и даже с пристрастием усердно моет полы, разбрызгивая воду и размахивая от рвения шваброй, через несколько минут все засияло, как куполы храма Дуку.
- Все чисто, Учитель! - поклонился он по завершению работы, совсем не устав (ну он же годами сражался, бегал за врагами и помощниками), его желтые глаза блистали радостью. - Позволь мне вознаградить тебя за такое интересное задание.
С этими словами Дарт Мол взял с полки телефон, включил - на заставке была картинка, как сильный обижает слабого, долго он смотрел на нее, периодически опуская взгляд, как бы заглядывая в себя и желая исправить все, провеяв пассы руками, он превратил телефон в лазерный меч кислотно-фиолетового цвета.
- Вот, Учитель. Давайте, я вам напомню, как с ним обращаться... - с почтением протянул он орудие.
На самом деле он понимал, что девушка видела до их встречи такое оружие только в кино, и он при желании на раз-два может ее победить в поединке; однако отчего-то не только не нападал, но и с охотой учил пассажам боя на мече, шел послушно следом и выполнял все поручения, спеша точно познакомиться с новой, удивительной планетой и ее кубиками-рубиками городов, с притаившимися отдаленностью фотографиями или телевизором уголками снежных долин, жарких песков, водопадов, храмов, впечатлившими гостя так, что тоненькие желтые лучики его глаз будто тянулись к ним.
Незаметно от них шло время, и вот уже рассвет. На крылечке дома девушки он сидел, положив между ног активированный клинок, и серьезно смотрел на восходящее солнце - каждый лучик осторожно касался травинок, что тянулись, радовались, дышали, будили капельки росы, крошечных букашек, что были так непохожи на огромных вьючных гигантов его родины; где-то шепотом утра журчал ручеек, питательный, переливающийся, свежий, волшебными лепестками запускающие миниатюрные радуги цветов, крохи-планетки ягодки, листики.
- Как удивляет меня твоя раса, Учитель - почти прошептал Мол, глядя в понимающие его глаза девушки. - Здесь Сила творит такую красоту, а почти все не замечают ее за компьютером... Я со времен того, как был падаваном, и забыл, что есть на свете компьютер. Разве может сравниться он с этим утром, солнцем...
- Оно у тебя в глазах, Мол! - тихо сказала она ему на ухо.
- Правда? - оно не хотело слушаться и сердце стучалось к нему осторожно, боясь спугнуть тишину золотистых пылинок воздуха.
- Да. Только сохрани его, если можно.
- Слушаюсь, Учитель.
Девушка отошла вглубь дома, а ситх еще долго сидел, наблюдая, как белые маленькие птички взлетали ввысь, к дальним звездам, галактикам; маленькие кометы искали в них дорогу, сказочных и прекрасных; но гость неведомой им планеты не скучал по ним, он чувствовал тревогу, что больше никогда не увидит Учителя, тихую и такую непохожую; он улетит и никто больше не заметит, как тихо грустило его солнышко в глазах...
Он соорудил из обломков новый корабль, замаскировав старый, чтобы не причинить вреда девушке (Мола вызывали союзники, по-прежнему не думавшие ни о чем, кроме охоты на джедаев, власть и деньги), долго стоял возле нее, утомленной необычной ночью, показавшейся ему маленькой жизнью, любовался последними лунными искорками, спрятавшимися на ее щечке... Ему не хотелось уходить... Тихо-тихо юноша вложил ей в руки сооруженный для нее световой меч и коснулся ее губ своими, а потом... улетел, некоторое время еще любуясь на синий неон щита ее планеты - неповторимой Земли сквозь крошечные слезинки, что затаились в ослепляющем свете встречавших звезд...

На травинку села бабочка. Через минуту она вспорхнула легко и свободно. Флаттер-Шай долго смотрела ей вслед, чуть стеснительно подставляя солнышку мягко-желтую мордочку. Легкий ветерок развевал ее нежно-розовую гриву, тихонько, как бы упрашивая не думать ни о чем грустном; но...
Задумчивая пони только опустила глаза и вздохнула - ее птенчик больше не летает; а как часто они вместе играли с пушинками на высоте, обгоняя лучики звездочек; теперь все изменилось. "Как грустно, что все меняется" - сказала себе лошадка и нехотя пошла домой, оглядываясь на высокое небо.
Ее не радовали ни потоки анекдотов Пинки-Пай, танцевавшей с воздушными шариками, ни тортики с яблочками Эппл-Джек, участливо расспрашивающей, что случилось; ее любимый птенчик не летает (он стал пугливым, тоскующим). Подружки, разузнав это, мигом бросились на помощь, обгоняя от рвения друг дружку.
В одиночестве Флаттер-Шай смотрела, как взлетают листики и вспоминала полет, она и пернатый малыш достают лунные капельки и осторожно уносят с собой, смеясь и кружа... Лошадка опустилась и с тревогой подумала - неужели этого больше не будет?
"Будет летать! Давай, птенчик!" - со смешком похлопала осторожно по спинке крылатого кроху Эппл- Джек.
"Да будь осторожнее" - прибавила Пинки Пай, передавая его хозяйке, протараторив следующую историю: птенчик играл в траве и посадил занозу. Так как он уже раз испытывал эту неприятность, ужасно он боялся пинцета и процедуры вытаскивания щепки, потому убегал, капризничал, и вместе с тем очень грустил по небу.
Теперь он снова летает и, ощутив свободу в свежести ветерка, птенчик радостно запищал, как бы понимающе говоря: "Любую занозу можно вытащить и потерпеть ради этой пушинки, и этой, и этой..." - с чириканием он понесся догонять пролетающие бусинки жучков, пух, купаясь в солнечных лучиках.
"Молодец, будь храбрым малыш... Мы с тобой... Полетели" - прошептала просиявшая пони и на маленьких крылышках поспешила к облачкам; она была счастлива, вытянула с энтузиазмом мордочку и тельце навстречу ветерку, выше и выше, снова там, точно лепесток, уносится ввысь к солнышку...
Птенчик...

...Осторожно он приподымает травинку водоросли, чтобы не разбудить дремлющих рыбок; вот-вот опуститься рассвет на эти воды...
Бурлящая вода шумит, играя белыми камешками дна, колесо мельницы все крутится в ней, как будто нанизывая на невидимую нить ночи и дни, незаметно ускользающие, шепчущие впечатлениями, как те камешки...
Но незаметно, потихонечку, настало это время - по-особенному заблестела, прощаясь, луна на пузырьках, что пушистым снежком украшали скромное ее сооружение, слушая мелодию мельницы, задумчиво мерцали звездочки, последние перед рассветом, как будто зная эту мысль: "Пора"...
И крошечный, белый с чуть розовым оттенком, юноша, напоминающий немного тритона приподнятыми водой полупрозрачными оборочками на локтях и ниже колен, расправил решительно розовые узорчатые пушинки складочек ушек и решительно поплыл вперед, медленно, огибая в последний раз уголок подводного мирка старой мельницы: здесь он родился и рос, исправно охраняя ее нехитрый круг шелеста воды и переливов в солнечном свете пузырьков; порою находя скучными простые камушки, цокотом спускающиеся по оси ее колеса, тоскливо жуя жемчужинку.
Он по ночам нырял в самый центр механизма и сгонял оттуда ленивых раков-домоседов, чистил, перед этим любуясь застывшими в дуновении воды водорослями; привычно слушал дальние голоса приходившего за мукой мельника и прохожих, тогда думая, еще малышом: "Этот мир такой большой, несомненно, он живее мельницы... Придет Полнолуние Водяных и я отправлюсь исследовать его, как хорошо! Буду совсем взрослый!..". И с тех пор, засыпая под одеяльцем ракушки, он часто видел во сне деревья поближе, новые любопытные глазки, носик их хозяина с интересом не раз нюхал воду, очевидно желая познакомиться с ним, представлял, как трогает рукой с перепонками ближайший листик и косматую головку владельца тех глазок; это будет, конечно, только сначала, но здорово все же так здорово...
И столько мест откроется, со своими жителями, и, кто знает, может, ждут на пути другие, но похожие стражи мельниц, причудливее, чем его; они поведают много сказочного, с ними можно делиться жемчужинками, что в одиночестве кушать было неловко, играть с ними водорослями и вместе гонять раков, это будет так весело, хорошо... Он проплывал без цели и днем с этими мыслями, огибая знакомые сооружения из камешков, оглядывая подводный мирок, совсем привычный, день за днем...
Теперь, вспоминая это, юноша... Как точно уловив мгновение с колким, ослепляющим оттенком: "Вспомни..."; остановился - какие ветра, снега и холодные дожди, очевидно ждали его в новых краях, а тут, точно солнышко та лось под каждой ступенькой колеса, умиротворяющий аромат древесины тепло скрипел, всегда ему радуясь, камешки дружной стайкой словно поднимались обнять и забрать себе все его горести, отдавая взамен лишь радость, покой... В этом, таком неновом, стареньком мирке забытой почти всеми мельницы, скоро она совсем останется одна, все также верно поскрипывая и вздыхая шелестом круга колеса...
Старая мельница, его верный молчаливый друг... "Прости меня!" - он тихонько погладил, казалось, понимающе дающуюся на прощание, ближайшую ступеньку колеса, и долго не мог отпустить, краем глаза впервые, без радости верно поджидая тающей луны, по-волшебному торопившейся подарить по-родному ласковое сияние; он смотрел, как привычно убегают со ступенькой камешки... Еще миг - и скроются... Не жалея руки, поспешил взять один, невзрачный, крошечный, один из многих...
Кажется, когда-то он был таким же крошечкой, спасшимся за ним от людей, с опасением относившимся к водняным и равнодушно - к старой мельнице, все продолжавшей свой круг, он будет все таким же, конечно, будет, и так же весело по утрам вода будет плясать в солнечных зайчиках, а ночью туман будет хитроумным паучком плести необычные узоры над ее гладью, и век, и много столетий; когда все поменяется, а...
Он будет далеко-далеко, и темными ночными волнами сквозь сон придет к нему вспоминание - эхо скрипа старой лестницы, блеск камешка, журчание алмазной чистоты воды, травинки водорослей, но он не сможет обнять их, не сможет...
Настал рассвет, время настойчиво хмурилось легкими тучками: "Надо плыть дальше!". И страж старой мельницы, крепко привязав к одному из выступов на колесе любимый кусочек водоросли, закрыв глаза, чтобы не чувствовать слез, сжал в руке камешек и бросился вперед, так, точно его затягивало туда само течение, с усилием, торопясь забрать в сердце ее, удаляющийся скрип в сердце...

Точно маленький ребенок тянется каждым колокольчиком души к радости, слышится воздушный, как облачко, смех. Он тихий-тихий, почти незаметный среди серьезных, поучающих жизни, волн прибоя, как будто бабочка, не обращающая внимание на ветер, спешил смех улететь высоко в небо...
Блестящие глазки его хозяина поднялись и с надеждой коснулись бережно лучика солнца, стучавшего в их бусинки: впереди огромный, целый мир, и еще есть время послушать его дыхание, такое величественное и загадочное. И крошечный их владелец счастливо подпрыгнул из воды так старательно, как только мог - ему хотелось взлететь, как птичка, о которых напевала мама, пока он был у нее в животике.
Теперь он родился, еще боялся не успеть поймать мгновение проплывающих пузырьков, но уже где-то внутри грела сердечко мысль: "У меня целая жизнь впереди!". И кроха-дельфинчик, еще совсем махонький и чуть прозрачный от недавнего рождения, вдохновлено бултыхнулся в глубину, пробуя нырять. Его смышленые лапки завозились в воде, дотягиваясь до шелка водорослей, где-то там выглядывают снующие капельки радуги - рыбки. Стайкой они бросились встречать нового соседа, наверное, понимая, что малышу радостно встретить их...
Крошка с радостным писком и треском погнался за ними, этими рассыпающимися лепестками радуги, притихло-счастливо вздыхая пропитанный свежестью и минералами воздух, переливающийся словно от солнца, оно невидимыми крыльями уносило малютку вверх-вниз, вдаль и вперед, качало на незримых заботливых руках, поднимая сияние сонь-жемчужинок и камешков; а дельфинчик не решался поверить, что все это будет с ним...
Это такое счастье... "Я родился!" - переливами эха смешков уносилось сердечко уплывающего все дальше в море, навстречу жизни, малыша-дельфинчика...

Рокфор усики поправил рано утром и... отправился совершать любимые упражнения на вертолете, чтобы оставаться лучшим из лучших. Любимые ли? Он конечно упрашивал себя даже не сомневаться в том, что обожал это дело, однако, как только он подошел к летающему механическому любимцу…
«Ох, опять это ржавое неуклюжее чудо!» - точно раздался в нем голосок тонны… прокисшего сыра и виселицы крошечного Рокки внутри, капризничавшего и вечно перебирающего всем и всегда.
«Вот как он был таким – вякнул, точно мышиный лев рявкнул, другой его махонький обитатель и его хозяин, сам того не желая, яростно плюнул в сторону вертолета, - Так и остался – второй плевок, еще злее, - И несомненно останется..!.. – ну и, невольно, в потоке сей нежной тирады, опять пузатый наставник Гаечки плюнул от всей души в сторону транспорта с пропеллером. - Придушил бы его домкратом!!!»
Самый большой друг Чипа и Дейла (в смысле талии) протер глаза и тщательно поглядел на, все верно ожидающий вертолет, зачем он так с ним? Но некогда было задавать всякие вопросы – впереди еще приготовление томатного спагетти и празднование юбилея приятеля, следовало быстренько отзаниматься и счастливым и довольным, пойти по своим делам. С этой мыслью Рокфор решительно залез в транспорт и завел механизм.
«Буль-буль-буль-буль» - вдруг надуто засипел вертолет, с одной стороны силясь угодить владельцу, с другой – неспроста это, ох, неспроста…
Только хотел бедный Рокки задуматься, как совершенно мгновенно…
«Что ты там еще хлюпаешь?!.. Но, развалюха!!!» - заорал крошечный мыш внутри него, тот самый, который заставил плеваться, и казалось, упитанная, трясущаяся от ярости задняя лапка плюхнула по невидимому никому столу в голове усача.
Следом треснул управление ножкой и он сам, жалобно моргнул, только и всего.
«Буль-буль-буль…» - быстрее и усерднее затрясся, поднимаясь, вертолет, а потом… Выдохнул и грохнулся оземь, в самом прямом смысле.
«Кому-то подняться не по силу?!!!..» - махонький противный мыш в рассудке обескураженного приятеля Вжика пнул одной лапкой метко и сердито какого-то другого (он чувствовал это), дрожавшего, пытавшегося сказать: «Ну этот транспорт старенький, верный..» и повернул другой со всей дури рычаг.
Как результат – Рокфор, злее осы (и отчего это – пробовал опомниться притихло он), выскочил из так и не взлетевшего средства, понимая, что время потрачено зря, а еще надо столько всего – чинить, упражняться, спагетти, юбилей… Просто ужас! А ведь… «Я не хотел! Правда не хотел!» - всхлипывал мыш, виновато опускаясь рядом с железным подбитым им же другом. Точно маленькое еще одно существо внутри его стало подбрасывать невидимые кусочки сыра, пахнущие воспоминаниями: он, как птичка, взлетал на вертолете к облакам, как радостно было слушать его мотор и весело обгонять ветерок, сколько сокровищ принес этот старенький летательный аппарат, от скольких бед спас и сколько приключений подарил ему и его друзьям, не жалея немодной, простенькой и старой аппаратуры и пропеллера!
«Прости меня, хороший мой!» - тихо сказал Рокфор вертолету и, не слушая грозного мыша внутри себя, вопившего: «Ты еще на руках носи это ничтожество!..» - погладил его, дверцу бережно оттерев плевки.
«Да ты хозяин или кто?!» - пикнул яростный Рокки внутри.
«В том-то и дело, что я – хозяин! – сурово расправил тот усы ему и незримо погрозил пальчиком, потом поправил курточку, вперед, еще столько дел… Он мигом завертелся с инструментами, кликнув своих малышей-приятелей – мушку, мышку, бурундучков (давно они не катались на вертолете».
И махонький еще один Рокфор внутри мыша, задорно дергавшего за рычаги аппарата и напевавшего с пассажирами песенки, летал внутри упитанного владыки так счастливо, как никогда – он мог сделать что угодно: вот летит бабочка к цветам, догоним-ка мы ее, только тихо-тихо, чтобы не спугнуть, не задеть хрупкой пыльцы.
А вот догоняет перепуганного голубя забияка-ястреб – прогоним, пусть знает, что негоже обижать малышей! Где-то там, впереди, точно лабиринт из облачков, как причудливые арки воздушной пещеры, переливающиеся красками светлого рассветного неба, и как махонькие перышки, плаваю пушинки белоснежных облачков. Что, если сложить из них пропеллером ? А рожицу? А зайку? А подпись: «Мы победили?»..
До чего ж это увлекательно, рассказал бы Вам кроха-Рокки внутри мыша, тот самый, что ни минуты не может усидеть спокойно, все ищет новые придумки да чудеса. А они бывают рядом, даже в том, что… Дейл съел две добавки, чем самым порадовал не только пилота, но и повора и очень любившего его толстячка. Иль в том, что Он с Вжиком выиграл у приятеля шуточную дуэль на сырных шпагах. Или в том, что… счастливый и немного утомленный насыщенным днем, в котором он все успел, Рокфор перед сном…
Зашел к вертолету и погладил лапкой, как бы благодаря и желая спокойной ночи ему и… Несомненно, таким же разным и нужным, неповторимым существам, что подсказали ему делать «Буль-буль-буль» при интересной эдакой…
Роккировке

... А надо... Только захотеть, и не бояться. Это так просто, но точно навязчивая стенка из лупки страхов с глазками паучков внезапно...
Так и грянули на бедняжку-Вжика, не успел он вздрогнуть крылышками; а как все начиналось легонько, как пушинка одуванчика, под которой он любил ходить в солнышко... -
Принес Рокфор новую книгу с рецептами, отдышавшись после возни с шаловливыми Чипом и Дейлом, игравшими в жмурки с Гаечкой, да и побежал по своим делам. Мушке наказал спрятать подарок, дабы не обрадовать друзей раньше... Времени, в котором носик и ротики познакомятся с ее удивительным содержимым.
Вспомнив это, зеленый кроха... Сердито вжикнул: он только собрался слетать в ближайшийю деревню, повздыхать сладкий аромат только упавших яблочек, этих восхитительных щечек природы, румяных, пухленьких, рассыпанных розовыми земчужинками, как лепестками... У Вжика захватило усики от одного их образа, а тут...
- Книга. Просто убрать... Ну вот еще! Ну уж, и сама сможет. - если б надутые лапки летающего малыша могли говорить, наверное, несомненно буркнули именно это: какая поэзия пропадает, а сборник рецептов лежит, как тревожный маячок по имени: "Спаси сюрприз" - невидимые ножки ветра тупочат усердно Вжику - "Эй, ну выполни ты просьбу Рокки, что в этом такого-то?". Малышка-Спасатель усердно-с надеждой...
Вдохновленно смотрел в небо, туда, где гуляет непоседа ветерок... Жуська, как ласково его называл наставник Гаечки, вдруг захотел, чтобы это перышко свежести коснулось книги, и хорошенько так, наверняка, с хлопком ввысь, в укромное место, где никто не увидит, пока это нужно мышу - любителю баловать и неожиданно удивлять. "Вжиииии" - нежно тихонечко сказала мушка, с чувством поправляя красненькую крошечку-футболку на умилительном пузике, округляя глазки в сторону ветра так умоляюще, как если б вместо ветра была красавица Квинни, по которой б он в тот миг скучал, а она пролетала мимо, и он б молил пусть и об одной секунде объятий с ней...
- Фу! - и нет ветерка! - сказало небо в самом прямом смысле (незримый листик его силы, прохлады и аромата, посол зернышек и тучек, скупо выдавив свой привет Вжику хилегьким порывом, промчался мимо книжки; даже не заметив, что она там была и ее надо спрятать!).
"Видно, ветер мне не помощник" - вздохнул в мыслях манюня-Спасатель, подлетая ближе к вверенному ему предмету: в самом деле, что тут сложного - помочь Рокки? Вжик опустил глазки и стыдливо стал переминаться с лапки на лапку от воспоминаний - как весело дергает рычаги вертолета, отправляясь за кусочками мушкиных редких фисташек, суетится, меряя ему температуру, прикладывая градусник к усикам, как смешно топорщит специально роскошные свои, рассказывая шутки и сказки...
"Эх, Рокфор меня так любит!" - пикнуло что-то внутри сердечного жужжащего помощника бурундучков. - "А книге одним "Вжи" не отделаешься" - ворочалось оно, это нечто загадочное и спасительное, пока Вжик капризно-упрямо пытался уснуть, упиваясь капельками малининки. И это...
Как мелодичным лучиком солнышко тихонько потрепало за щечку уже было забывшегося в дреме Вжика - он взмыл к небу, чистому и теплому, как сердце его друзей, летел, не осознавая скорости...
Так, что... Глубокомысленно потом следил за пальчиком Рокки, расстерянно завозившимся с макушкой и шлемом летчика - новую книгу мушка забросила куда-то высоко и далеко, найти... Конечно же смогли: Чип с азартом вооружился лупой, а Дейла снабдил... душевным пинком под попку, чтобы тот не отлынивал, как-то приввчно-хитро вновь подвигаясь в сторону телевизора - надо искать рецепты.
- Да, да! Зато... представьте, как будет вкусно и хорошо. - хором защекотали им ножки, ручки и глазки их животики; в последствии получившие восхитительные семечки с сыром, запеченные в арахисном порошке, просто не описать. И не стоит забывать... Что и "Сколько ни "Вжи!"..."
... А надо лишь захотеть. И не бояться платить в ответ хорошим никогда. Это бравые Спасатели Вам скажут точно!

Король-Олень
Нажмите для просмотра прикрепленного файла

Сквозь темные переливы недавнего дождя крадется тень. Это охотники. Им обещали много золота, чтобы изловить оленя, которого никто не видел более ста лет: из его боков живота ветвятся изящные веточки, а морда украшена цепочками извивающихся белоснежных крошек-рожек, издали казалось, что то перья волшебной птицы над благородным лбом его, нежно-синим переливающимся словно звездами...
Когда-то они приветливо-робко освещали покои юноши, со вздохом глядевшего в темноту - он ждал момента, когда любимая крошечная девушка с рукавами-крыльями волшебного платья украдкой вознесется к дрожащей в озере луне - как любовался он ее счастьем, нежными росточками рукавов, точно сотканных из воздуха; смотрел и мечтал об одном - соединиться с ней в полете хоть мгновение...
Бедного юношу, что правил богатой страной, с того мига терзала одна мысль - как добыть средство, чтобы никогда не покидать прекрасную фею; и однажды ночью он, не смотря на предупреждения прокрался к ней: легонько вздрагивающие крылышки рукавов волшебного платья забились сильнее, чувствуя его приближение, как будто опасаясь чего-то.
Долго смотрел на прелестные черты спящей влюбленный король, забыв про все на свете - в секунду, за взгляд, подаренный ему, тихую улыбку он готов был положить к ногам красавицы королевство; готовясь не слушать никого (сказывали, непростою девушкой была хозяйка крыльев-рукавов, тоненькая, маленькая, бледная и скромного убранства, но секрет был в ней.
Какой - король не знал, он видел только открывшиеся смущенные глаза, в которых стыдливо прятался страх; но, прежде чем, она успела опомниться, молодой король обнял фею за талию, уносясь мысленно к облакам... Там... холодно идет себе луна, и нет от нее привета - равнодушный луч белоснежного сияния провел... По лбу роскошного оленя. Грациозный, он, абсолютно не осознавал, как ради утонченных крылышек на животе потеряется дом (а это роскошь и почет всей страны и соседей), друзья (а это преданные подданные)...
Король-Олень не думал об этом - с негой он ощущал беспокойные хлопки узоров-крыльев, точно они были оковой для феи; с испугом он бросился искать,как все исправить... Сердце его билось усиленно, точно хрупкая бабочка, запутавшаяся в волшебном, но обжигающем огоньке... Грациозные рога отчаянно запрокинулись к луне- мягким облачком его душу покрывала, билась, силясь вырваться, одновременно сдаваясь, некая крошечная веточка, чуть покачивающаяся - ее сердце-крылья; теперь они вместе навек...
Они могут улететь к бликам ночи, по ступеням из дождя, играться снегом, точно перышками и купаться в ручейке солнца, но...
Король-Олень опустил мордочку, слезы закапали у него из прекрасных малиново-светлых глаз, что не в силах были противиться неге взмаха ее крыльев на животе хозяина, невольно закрываясь и дрожа ресницами. "Я ведь... люблю тебя" - в безмолвии робко шепнула его душа, молитвенно складывая цокот, загадочно шепчущий в тишине...
Интересный, редкий... И вот... Сквозь темные переливы недавнего дождя крадется тень.
Это спешит убежать в занавес листвы леса олень, которого никто не видел более ста лет: из его боков живота ветвятся изящные веточки, а морда украшена цепочками извивающихся белоснежных крошек-рожек, издали казалось, что то перья волшебной птицы над благородным лбом его, нежно-синим переливающимся словно звездами..

Как-то раз, на глубоком-глубоком дне океана, такого, где случались всякие чудеса и кораллы искрились, точно волшебные разноцветные камни, а волны переливались по ночам, как перышки луны, вдруг... Маленькая, простая ракушка сказала себе: "У меня внутри счастье!". Она прильнула, путешествуя по бескрайним водам к ласковым водорослям, так и веявшими теплотой и солнечными лучиками, спрятавшимися в их росточках.
И с тех пор ракушка стала... слышать пение крошечных рыбок-птичек, которое раньше не замечала, а небо, высокое и мягонькое, заиграло для нее особенно-красивой бирюзой. Ей приходилось туго, ведь сильный и большой океан жил свой судьбой - приливы-отливы, порою хмурились над ним тучки и соседние воды желали убаюкиваться в его гибких течениях... Но ракушка твердо знала: "У меня внутри счастье", терпеливо-радостно ожидая утреннего нежно-розовой ниточки солнца, неповторимой, живительной, укрывавшей от всех горестей и непогод...
И, как-то раз, когда звездочки затанцевали особенным узором над ракушкой, внутри которой когда-то была простая, но прелестно затаившаяся в пушинке водорослей, песчинка, проснулась и... точно крылья ее сердечка расправились - "У меня внутри счастье!".
И точно - на дне огромного океана открывала невидимые глазки и беззвучно зевала ротиком, потягивась будто на белоснежных лепестках ракушки-мамы... Крошечная жемчужинка, что засияла невиданным, единственным на все океаны светлым-светлым напевом...

Бывали времена, когда его не слышал никто, даже ветер, старательно катающий по мостовой смятые листья, перепачканные золой. Как унылые вороны, они поднимались было вверх, встревожено, опасаясь и устав от темной и ледяной обстановки кривых немощеных улиц, скуднеющих с каждым днем, у них точно появлялись голос и они кричали шелестом, призывая вернуться светлое небо и солнце, исцелившее б хоть малость суеверных и забитых несчастных, но…
Они были для их разума лишь листья, криво и неуклюже катающиеся по смоченным дождем тропкам, вдали с их шепотом сливалось чуть различимое эхо копыт телеги (снова, снова, снова кто-то навсегда закрыл глаза от точившей его боли, мелкой и мутной капельки, когда-то попавшей с писком крысы или царапаньем беспризорной кошки, выросшей в мирок убегания… - он привычно-торопливо смазал целебными маслами трость и инструменты, тяжелую, напоминающую череп ворона белесую маску, обдумывая эту мысль и готовясь выйти к больным… - наверное, всего: сотни раз он видел, как дети, старики, мужчины и женщины, в расцвете сил, подхватившие роковую капельку, покрывались уродливыми язвенно-слизкими нарывными пленками, у них отказывали суставы и легкие, отчаянно, в перерывах между ознобом, жаром, сильным как никогда, они забывались кошмарами и бредом, отказывались пить и есть, хотя не думали ни о чем, только бы попробовать, пусть и плесени, только бы прожить еще чуть-чуть, не видеть осыпающихся кожи и мышц, костей, ногтей, ресниц, волос, немедленно превращающихся в дом для всяких мучивших насекомых и червей; все, что угодно, лишь бы выжить, или думать, что живешь, когда болезнь отнимает язык, прежде всего в смысле разумный язык, тянет глаза и слух, даже вкус в тот грустный, ничего не возвращающий мирок…
И, чтобы закрыть, и, в то же время, взломать глухую дверь туда, он со вздохом откладывал все микстуры и ножики, куски тканей и масла, зная, что это лишь продлит боль, иллюзию и муку, забывал смазывать маску, иной раз не одевал ее, не сколько из соучастия, сколько из… той же мысли, какой были одержимы они! Ему хотелось жить, но даже можно обойтись без груды хлеба и воды, судорожно-бережно припасенные ему за награду, вернее, за надежду на его помощь, веру в то, что тусклый, припрятанный для него грош вернет им хоть капельку того, что все привыкли считать нормальной, здоровой жизнью; но… Он хотел жить, сначала по-другому, именно так, во имя чего он с отчаянным медленным вздохом закрывал глаза и отбрасывал инструменты, не боясь порезов крови и ожидая прихода мутной капельки в себя (а она все не приходила) – хотел жить – помогать, слышать стоны и внимать им, не терять смысла жизни и не забывать своего имени, потому одним движением трости в солнечное сплетение насквозь прекращал муки, хотя руки, несмотря на опыт, каждый раз сначала дрожали и вопили неслышным никому, кроме него, голосом: «Что ж ты делаешь?! Стой!!!.. Ты убиваешь, а врач!!!.. Бог покарает тебя!..»…
Этого он не хотел слышать, и не потому, что не боялся, он не знал куда идти, правильно ли он поступает, и поступает ли вообще, каждый раз с омерзением обводя взглядом свисающую с крыш промерзлую грязь, ночь ли день ли, надо идти лечить, слышать жалобы, клич, отсчитывать гроши и копить их на противозаразные масла для себя и уход за больными, и лишь маленькую часть – прятать для обетованной «новой жизни», видившейся ему в скупых и быстрых ночных грезах (ему было лишь около восемнадцати, от знакомых врачей-коллег, так сказать, он слышал и не мог в то поверить – другие доктора заводили семьи, ездили на каретах или хотя бы имели одну-две лошади, нанимали учеников и слуг, бывают в свете и носят бархатные черные мундирчики с булавками из белого золота, вырезанных в форме так хорошо знакомой в их среде маски в форме черепа ворона, имели богатства, почет королевской семьи (а там не без больных при всем том, что грязи там было куда-куда меньше), успех у девушек, море друзей, престиж… Конечно, многие эти доктора были тщеславны и жестокосердны, спешны и может потому в конце концов заражались, но могли лечиться, имели поддержку, уверенность, что их дело продолжит ученик или сын…
А он был один и никем не услышан, кроме того какого-то страстного, беспамятного и неусыпного одновременно желания жить, оно изменилось, не сразу, но поменялось, чем чаще ему стали сниться кошмары, в котором он видел себя, брошенный всеми знакомыми-пациентами, все же вылечившихся или уже умершими от болезни, как на него падает капелька, мутная, крошечная, но она разливается в море, страшное и затягивающее ледяное, он тонет, хочет увидеть перед бесконечным мигом вечно закрытых глаз солнце, чуть блеснувшее как легким, светлым перышком, распавшимся на множество маленьких и уносящихся ввысь, складываясь в фигурку не то цветка, не то ребенка, не то голубя… - он поражен этой красотой, прощальной, теплой и мягкой, воздушной и, казалось, готовой спасти его, стоит протянуть руку, и открывает рот, чтобы крикнуть: «Постой, возьми меня, если можно!»… - от напряжения попытки дотянуться к уносящимся светлым перышкам грудь напрягается в море так, что ее охватывает точно что-то железное, что заставляет опустить снова взгляд туда, в темноту воды, в которой он оказался, ему не хотелось, он сопротивлялся, но смотрел – желто-ослепляющая мутная кровавая масса стала столбом и в ней виднелись смешки обидные докторов, уязвленное грезами самолюбие, пронзившее по ощущениям грудь точно клювом ворона (и встал столпом черный-черный огромный череп ворона, едко каркнувший: «Ты тоже хочешь жить, да?!» - … далее, не то смех, не то гул чего-то незримого, но пронзающий от боли и до ее въедливых капелек… - разряд не то блеска, не то молнии убивает его и море затягивает туда, где распадаются даже когти беспризорных кошек, с которых рождаются новые и новые капельки, приносившие столько мук стрелкам его часов, с усилием двигающимся вперед…
Бум! – непочиненная гиря валится на пол и этот кошмар, не раз исчезавший, но возвращавшийся, снова как в насмешку уходит, дразня надеждой, что это навсегда. Он, не давая себе осознать, что опять в холодном поту, поспешно надевает бедный заплатанный черный сюртук, куцый плащ такого же цвета с капюшоном и, застегивая на ходу маску, спешно собрав инструменты и пузыри с лекарствами, спешит помочь тем, кто еще держиться за мысль о жизни и за саму жизнь, как и он…
В последнее время он тщательнее брался за работу, бережнее стал брать плату, хотя раньше мог заработок отдать нищим, купить хлеюа и покормить свою старую единственную лошадку, щенков и котят, подбитых воронов, по которым часто стреляли из развлечения мальчишки и стражники, теперь он спешил все принести домой, предварительно по дороге купить дорогущую конфетку или куклу, под тот же смешок и шушукания за спиной, однако, был совершенно глух и нем к ним… - дома, в куче старых одеял и занавесе их испорченных от медицинских экспериментов, простыней, на стареньком огромном сундуке спала (полночь) она, девушка, увидев которую однажды, он не смог наглядеться на нее, хоть ничего особенного в ней не было – обычная маленькая и худенькая, может, даже излишне, от болезни, с бледно-чуть всегда холодным личиком, слабеющими с каждым днем, по той же причине, серыми чистыми глазками, темными волосиками, беспорядочно спутавшимися от ветра и дождя, немного жутко и заметно пробивала язвенное уплотнение; и любой, кто увидел бы эту девушку, брезгливо отвернулся б или посмеялся, или содрогнулся от ужаса б; но…
…Только не он! – Бывали времена, когда он, с готовностью принимал мысленно проклятия больных, да и здоровых, и целые дни и ночи проводил с ней – читал книжки (стараясь как можно четче и явственнее, ведь ее слух падал вместе со зрением), показывал заморские картинки, тратя на наилучшее их освещение последнюю свечу, кормил, одевал, не жалея расходов, точно она была единственной на свете, о ком надо заботиться и так радовать, если не сказать – баловать… - а ведь где-то внутри, с каждым мгновением, проведенным с нею, именно такое чувство росло и жило, и проливалось тем светлым, спасительным лучиком из снов, усыпляющим и дающим крылья, еще больше он спешил узнать, чтобы вылечить именно ее, теперь только именно ее, не знал никто, да и всем все равно, и не поняли б, отчего находил он прелесть, волнующую и сводящую с ума, в ее глазах, тусклых, от постоянно неприбранной погодой и серостью с сыростью среды, волосах, с маленькими ниточками седины от недуга, ради чего тут можно было тратиться, бежать в мороз за семенами, чтобы вместе, греясь полусгнившими поленьями, смотреть на слабый зеленый росточек («Однажды он превратится в птичку, она будет лететь, с ее перышек будут капать белые-белые звездочки» - говорила она, тихонько прижимаясь к его плечу и от этого он забывал все на свете, торопясь снять сюртук и маску, чтобы обнять крепче, гладить, целовать ее)…
С каждым днем он постигал жизнь, слушая ее тихий голос и сквозь его нотки, как через волшебную лупу, слабенькую улыбку малыша, которому она отдала старенькую игрушку, повиливание хвостом щенка, игравшегося с грязными снежинками – «Это жизнь!.. Они знают, просто пока не в полную силу, что трудно, но радуются просто тому, что живы, и это счастье… Мы вместе, мы будем вместе!» - тяжело выговаривая слова, опускались ее серые глаза, видно пряча лицо, которое все больше и больше покрывали рванные проступы страшной болезни, когда-то незаметной проникшей в нее…
Он, как пьяный, с каждым угасающим днем еще больше и больше старался подарить ей сласти, цветы, украшения, книги, все, что видел и мог, хотя прекрасно понимал, что за это получает страдание и еще получит, ведь в мире, к которому он привык во сне и наяву, этой жидко-мутной капле, было столько страждущих, голодных, почти без одежды, больных, озлобленных от невозможности условий, ждущих его со слезами и воплями, и, естественно, не забыты им, но все не то, ведь… Они – не она, не его настоящая жизнь, теперь так трепечуще обрывающая ввысь свои хрупкие чистые ниточки - … девушка со временем не глядела на еду и его подарки, не говорила и почти не слышала его слов, ей почти не спалось, только ее взгляд и рука дрожаще были устремлены к нему, со страхом, точно она на миг перестала верить в собственное убеждение, ей хотелось жить!..
И эта тихий ручеек невидимо утекший однажды с ее уст, запекся у него на губах, исказив их от боли, обжигающей, в сто раз сильнее, чем «профилактические» костры, коими не брезговали его коллеги, наспех привязывая или сбрасывая в огонь умерших; ручеек мысли, мании, мечты.. – назовите как угодно, неважно… - перышка жизни сорвался с его губ нечеловеческим криком, да…
Бывали ли времена, когда его не слышал никто, даже ветер, старательно катающий по мостовой смятые листья, перепачканные золой. Как унылые вороны, они поднимались было вверх, встревожено?…
…Voiceless

1. В море игрушек
Маленький моржонок Иля отдыхал себе на солнышке на плоту, среди спокойного моря... И это было на самом деле необычно, потому, что Иля был необыкновенным моржонком - он был белый, с черным носиком, а еще он был пушистый; его можно из-за этого назвать скорее тюлененком, но...
Иля был твердо уверен, что он моржонок, и вовсе не стеснялся того, что на полке-плоту (это было море игрушек, разных - пищащих, молчащих, веселых и грустных, твердых и мягких), солнышко было лампой, освещающей магазин, яркий, превосходный, по углам и на столиках уже размещались елочки, усыпанные игрушками, крошечные снеговички и фигурки Деда Мороза, Иля понял - скоро Новый год и его мечта сбудется (он был один и хотел найти новый домик и кого-то, кто бы мог быть с ним всегда)...
2. Конфетно-помидорный снежок
Так моржонок думал, с интересом оглядывая блестящие шажки приближающегося чуда (гирлянды, свечи, разноцветные блестящие шарики) и задремал, шаги гостей магазина и перешептывания игрушек вводили в легкую дрему... И вдруг Иля почувствовал - его взяли на ручки, как он ждал этого и с живым любопытством приоткрыл глазки (стеклянные точно, восхитительные бусинки, что для людей были всегда открыты). Это была девушка, маленькая, простая, и очень полюбившая моржонка.
Он живо помнил, как она осторожно прижала его к сердуу и, унося на руках, что-то там отдав женщине у прилавка (заплатила за покупку), пошла домой, на улочку, с одинаковыми домиками в несколько этажей, точнее, лишь один выделялся - его парадный вход украшал плющ...
Но и не это приятно-навсегда поразило Илю, что он покатался в штуке о четырех стенах с зеркалом (в нем моржонок видел себя, всегда молчавшего для мира, но в то же время все понимавшего и тоже говорящего.... Вот только какие слова будут первыми у него, раньше ни с кем не общавшимся особо?)
Как ни задавал себе Иля этого вопроса - не мог ответить, не успел - прямо перед ним закружился... конфетно-помидорный снежок, да, представьте себе - сотни аппетитных сластей шоколадными, белыми, цветными кусочками, как снежинки, шарики сочного красного цвета, помидорные дольки заводили вокруг малыша хоровод, и, затаив дыхание, он долго не решался притронутся передней пушистой ластой к этому сказочному снежку. Он смотрел и грустил - как жаль, что эта сказка заканчивается (уносились в загадочную даль конфетно-томатные лепестки самого чудного, пусть и на миг опустившегося, снега)...
3. Ушки, столик и невидимая музыка
Часы показывали восемь, приветливо цокоча стрелками и шестеренками, когда Иля оказался в новом домике - это был крошечный столик, стоявший себе, обычно что-то на себе храня - телефон, крушка или очки, что-то в этом роде... Девушка, что подошла к столику, та самая, что не расставалась с тех пор с ним, аккуратно сняла с головы ободочек с шариками по бокам, пушистый и черный; симпатичный, как немедленно подумал Иля, наблюдая за ней...
Она любила смотреть мультики, фильмы, разные, читать книжки новые и старые (хотя, разве есть что-то в рамках времени, если ты это любишь? - задавал себе вопрос моржонок и прислушивался... Доносились звуки, как картина, но живая, невидимо закружились ноты, превращаясь в снежинки, белые, сверкающие...
Казалось, они вот-вот обожгут холотком шаловливо, за носик черненький ущипнут или пощекочут заднюю белоснежную ласту моржонка; но... Этого не происходило - бусинки глаз Или с изумлением наблюдали... Что то уже не снег, а перышки, не то теплые ласковые крылья, не то лепестки знакомого только им цветка, чуть розоватые, рисовали сердечко и луну...
Как хорошо, что это останется во мне и в ней, несомненно останется, хоть и капелькой! - едва слышно заурчал радостно Иля, ошутив на круглой головке - этот самый ободок с кругляшками - эти диковинные ушки (за окном был легкий лед и беленькие штришки покрывали ветки и опавшие ало-золотые строчки их мыслей)...
4. Сны в кнопочках
Они бывали порою очень странными - моржонку снился белый край, где жили взрослые моржи - важные, с усами пышными, бивнями и большие-большие (хорошо кушают). Хотелось ему себя убедить, что ничего особенного в таких снах нет, но... Почему они всегда бывали среди бабочек, порою - возле пирамид, средневековых замков, дальних восточных храмов... и зеленых листиков, ведь на их земле холодно?.. Иля, стыдливо опустив глазки рассказал однажды сон девушке, без слов, но...
Она поняла и тихонько вздохнула - мне тоже такое снится, - беззвучно она сказала, аккуратно беря на ручки белого крошку ч черным носиком (это всегда успокаивало его и дарило радость) - жаль, что последний листок зеленый улетел, и я не могу подарить его тебе...
И в глазках моржонка блеснула невидимая слезинка - боюсь, я тоже не смогу подарить тебе последний, еще дышавший солнышком, листок...
Они видели одни сны но они так и оставались - каждые за створками своих глаз - за взглядом и молчанием Или и за задумчивостью девушки; но в один день... Сны их вернулись друг к другу; торопливо-радостными шажками по кнопочкам одной хитроумной машинки, что дарила ниточку ко всему, что любишь но не с тобой - так это понял малыш, притихло-счастливо читая потом рассказики, в которых узнавал... тот самый солнечный листик!..
5. "Я тебя люблю!"
Наконец, спустя некоторое время... Скорее, спустя некоторые состояния, белый с черным носиком моржонок Иля понял: все не зря. Конечно, у девушки бывали и грусть, и увлечения, и порою она понимала, что он - просто игрушка, но... П,ринять это в сердце она не может, малыш почувствовал в ту, первую встречу, что у нее бьется сердце, взволнованно-приятно, это такой изумительный звук среди гула и тишины одновременно (гул с тишиной слился); просто неповторимый звук...
Иля настолько вдохновился им, что... заговорил, совсем как люди, открыто, стишком, что заканчивался словами - "Я тебя люблю!". И в самом деле, он тоже ее любит, ждет послушать ее рассказы, что происходит во внешнем мире и в их, в ее мирке - какие надежды, вспоминания, мечты, вместе с ней кушает иногда конфетки и помидорки (сразу вспоминая тот волшебный снег), слушает музыку, читает книжки и смотрит фильмы, порою одевая черные ушки и помогая снам занять свой уголок в кнопочках...
Малыш тихонько сопит носиком на подушке, осознавая все это - так было, просто и повторяюще, обыкновенно, и, возможно, для кого-то непонятно и смешно, но он знает - другого ему и ей и не надо... Они вместе, он - неподвижно и тихо на уголке белого одеяльца, она дописывает новый рассказик...
О моржонке Иле - белом, с черным носиком, сердечком говорит ему:
Я тебя люблю!..

Эдвард взмахнул рукой, не соображая, что творит: перед ним стояла симпатичная кукла-девушка в человеческий рост, как он сам, тоже наделенная переселившейся в нее душой его погибшего создателя.
- Я только хотела помочь! - воскликнула она. - Защитить тебя...
- Уйди! - оттолкнул он ее, замахиваясь, позабыв, что сам был куколкой-юношей и вместо рук у него - длинные и острые ножницы. В следующий миг, который он хотел забыть, но помнил потом вечность - своими руками он перерезал ей нить жизни, пронзив насквозь, с замершим выражением отчаяния и... самой чистой преданности, она скосила навек неподвижный взгляд. Ее губы, наверное, хотели сказать: "Прости", но не успели.
Сейчас он держал ее на руках, долго смотря в лицо, кругом был пустырь и ни души... Это были развалины замка Города страхов, некогда бывшего Иномирьем, пока сюда не заявился генерал Морфи с маленьким помощником - полковником Дэнни; именно они водворили страшных гоблинов, фантомов и полуптиц-полулюдей, теней вместо обычных жителей; желая создать Империю призраков.
- Пойдем, мама, куда глаза глядят, да? - разговаривало с погибшей творение с руками-ножницами, с силой удерживая ее, стараясь не поранить (" Хватит больше ран!"). И брел он, полностью уверенный, что идет присягнуть на верность генералу, на самом деле... Эдвард понимал, что утешает так свои рухнувшие надежды, с которыми было расстаться так же тяжело, как и с девушкой-куклой, теперь заменившей ему целый мир - уж и не помнит память, когда причудливых выстриженных из листьев фигурок касалась остро заточенная сталь, а по ночам они покрывались блестинками спускавшихся звездных пылинок, это было так красиво...
Он часто смотрел на них и ловил на лезвие их частичку, прикладывая к щеке навсегда затихшей мамы, прекрасной, бледной, с черными густыми волосами, в простеньком платьице, теперь послушной, как марионетка, которую выпустили из рук; несомненно мамы, кого, как не ее любить, надо быть только с ней...
Он оглянулся так, точно сбрасывает с себя сон - нет, есть на свете и Империя, котрая строится и безусловно, одной части жителей принесет страх и подчинение, другой - радость и власть... Стоп! Ни полупрозрачных, светящихся чуть летающих крох с круглыми-круглыми глазками и вечно дрожащими кулачками и кончиками капюшонов; ни спящих девочек колодца, ни горгулей, никого не видел он из привычных поселенцов Города; куда они делись?..
- Их изгнали за то, что они не подошли Империи! - спокойно сказала симпатичная рыжевласая девушка-минозавр, будто прочитав его мысли (редкое создание с металлическими рогами, но быстрое на бег как лошадь и питающееся травой, как бык). Она была одета в простенький черный костюм, на шее было маленькое металлическое ярмо, руки были спаяны (признак того, что у нее был хозяин, а теперь пропал или выгнали).
- Выгнали? - поинтересовался юноша-кукла, терпеливо сцепив руки под той, что никогда не будет для него мертвой, что бы там не твердил рассудок и туман кровавых следов).
- Меня невозможно выгнать, мы, минозавры только внешне можем подчинятся - с гордостью мотнула головой его собеседница. - Так мы слушаем все равно только себя, и даже если поступим, как велят, останемся при своем мнении...
Высказать до конца мысль ей не удалось - подлетела стража генерала и, заковав их в цепи, агрессивно повела за собой. Они оказались в роскошно убранной зале, среди четко черных, мрачных комнат; за ними следовал пестрый корридорчик, окрашенный всеми цветами радуги, далее - белые комнаты, слепяще, жутко белоснежные, из глубин их показался... простой павлин и девушка, одетая в короткое черное платьице-сеточку, вид ее показывал, что она с ним только что вышла из подземелья, битком набитоко шумами, тишиной, гулом и устрашающими штуками, но так и не нашла выхода.
- Новая Королева Империи призраков приветствует вас! - громом донеслось из центра пересечения трех зал - под дорожкой, на которой сходятся все троссы лифта, красовался трон, в нем важно восседал блондин со спокойным, любезным, но с хитринкой прищуром в мундире. В украшенной цепочками и эполетами форме у подножья трона сидел мальчик.
- Лишь присягните ей на верность! - продолжал мужчина, поигрывая рукоятью вынутой шпаги. Мальчик тайком сделал жест пришедшим, но поймал на себе его взгляд и спохватился.
- И станете ее верноподанными, нового мира, новой Империи! - как выученный урок, поспешно фальцетом отчеканил кроха в мундире.
- Ну вот еще! - смело выступила рыжевласая девушка. - Минозавры - вольный народ.
- Неужели? - притворно изумился восседающий на троне. - Какая глупость!..
- Да я вас!.. - вспыхнула минозавр, бросаясь в атаку.
- Стража! - позвал коварный мужчина... и точно из под земли выросли рогатые создания, похожие на ее соплеменников, но... у одного был один, длинный рог, у другого - два коротких, у третьего - раскидистые, ветвистые... и все они притворились, что уважают и не хотят брать под стражу девушку, ведь она своя, тоже носила ярмо.
- Не обманешь, не подкупишь! - легко разрушила эту ложь она, чистосердечно и бесстрашно ввязываясь в драку с типами, проявляя чудеса ловкости и смекалки.
К павлину странный мальчик, что вскочил с подножья трона, подвел несколько птиц и нассыпал зерна - голуби, уточки, курочки, птенцы и взрослые, бросились угощаться, весело и беспечно общаясь о чем-то своем, о чем всегда говорили; однако, хозяин роскошного хвоста, точно усыпанного бриллиантами радужных глаз, прекрасно понимал, что это все суета, отвлекающий шум; надо оставаться верным тому, чем живешь (в данный миг ему хотелось жить мыслью о будущем, и он ее думал, не поддаваясь общему увлечению).
- Вы смотрите, Ваше Величество, а?.. - широко раскрыл глаза мужчина, свесившись с трона, - Ну да что же Вы? Не стесняйтесь, вот Вам Ваша корона...
С этими словами он снял цепочку и эполеты с мальчика (тот тихонько вытирал слезы, слушая правду, которую и сам давно знал, но никогда не принимал столь болезненно, как в тот миг - "Пожалуй, ты слишком много бегал только ради этих безделушек и звания подполковника! А где твоя преданность Королеве и Империи, в которой ты мне клялся? Отдай, ты более не достоин носить их!..").
Затем он, недобро сверкая глазами, возложил их на голову девушке, что пошла... не к "короне", а к двери, так заманчиво открывшейся за его спиной, подумать только - настоящая дверь в этом здании хаоса.
"Этот генерал вздумал пленить нас, но не сделает этого, если мы останемся самими собой!" - только эта мысль помогала ей не сойти с ума: она наблюдала, как бедный Эдвард не знал места себе и... маме, он уворачивал ее от кучи-малы типов, за которыми гонялась минозавр, от птиц, жадно бежавшими и летевшими на все, чего коснулось зерно; казалось, он тоже искал выход, но для себя ли даже?..
- Ну а ты что?.. - обратился к нему генерал. - Разве тебе не нравится Королева и Империя, ее граждане?..
- Не знаю - просто ответил тот. - Я все еще... люблю ее... - мою маму...
- Что ты не знаешь? - с раздражением переспросил блондин и, на миг задумавшись, осклабился, - Стоп! - скомандовал он сомну слуг.
Они расступились, типы перестали бодаться с рыжевласой девушкой и с почтением обступили ее, птицы поклонились павлину, в момент произнесения мужчиной слов: "Отныне вы - полноправные верноподданные Империи. Вы доказали верность своим миражам, потому достойны чести служить Вашей Королеве и мне как посвятившему вас в правду!..".
Пришедшие некогда в эту жуткую залу были ошеломлены, когда тотчас на них обрушился пир, роскошные белые комнаты с перинами и яствами, покорность слуг, выбегавших из черных комнат (на лицах их была одна застывшая мысль: "Лучше измениться, смириться, но выжить!"); они изредка встречались в радужном мостике, слушали с наушников всякие рассеивающие и развлекающие, усыпляющие или, напротив, раздражающие звуки, из любопытства, а потом расходились, иногда заглядывая в подземелье, где было ничего, кроме паутины и темноты, редкого гула ветра...
Там было одиночество, самый жуткий обитатель Империи, очевидно, самый крепкий союзник самодовольного генерала - девушка, тотчас вернувшая тайком мальчику Дэнни эполеты и цепочку, томилась по дому, старым друзьям; минозавр в роскошной конюшне - по соплеменникам, когда кругом были лишь изрядно надоевшие типы; павлин тосковал в алмазной клетке, жаждя... хоть самого маленького, серого, но своего птенчика, подруги, с которой бы не расставался во век; а куколка-юноша...
Он все также разговаривал с мамой, давно не двигавшейся, так же переносил ее с места на место, делился с ней едой и понравившимися вещами, игрушками, строчками книжек, цветами и дарил их ей, а еще приносил ей конфеты с драгоценностями, хотя прекрасно знал, что она может, уже никогда не улыбнется и в душе; но... он не верил в это - он был не одинок, он любит ее, хотя появились новые друзья...
Эдвард встрепенулся - это был словно лишь сон; из которого как-то мутно долетает крик тающего генерала, его слуг; и открывшейся двери странного здания - Империя призраков пала, ведь... все это было правдой: девушка-минозавр не слушала лести слуг и за это освободилась, вместе с павлином, что теперь радостно танцевал со своими птенцами на воле (он мечтал о них - настоящей, живой радости жизни); и девушкой, вместе с мальчиком они самые близкие теперь ему друзья, он всегда рад им, но...
Он опустил глаза - раскосый преданный застывший взгляд встретил их, он был для него самым родным и прекрасным.
"Мы победили... Мама, ты рада?.. Будь рада, а я порадуюсь с тобой!" - тихо сказал он и крепче обнял ее, обхватив осторожно руками-ножницами, бережно и тихонько, точно собственное сердце...

Рассеивается в бесконечности звезд и синевы, вихрях комет, планет, точно легкие волны воды - то плывет вдаль, осторожно пробуя каждый свой шаг... Крошечная черепашка, что купается в лужице созвездий, на спинке ее стоят миниатюрные слонята, каждый из них скучающе глядит в свою сторону: первый - на планетку вечного льда, второй - в края той, где всегда жарко, третий - на мирок, покрытый чудесными садами вишни и причудливыми водопадами, последний - в планету джунглей, родину необычных цветов и лиан, гигантов-растений.
Слонята очень грустили и безутешно вздыхали хоботками, чтобы привлечь внимание черепашки, давно уставшей от своих маленьких четырех друзей, но не имевшей права их бросить - тогда она будет, по ее тревожно бьющемуся стуку сердечка, в мысли: "Совсем одна"...
И, опустив на миг головку, чтобы спрятать слезки, крошечный обитатель звездных вечных глубин продолжал свой путь, унося на себе слонят и новый, целый мир на их спинке, периодически останавливаясь, чтобы оглянуться на две, лишь две планеты, к которым тянет вернуться вопреки всего...
На первой было белым-бело, и светло, все соткано точно из чистейшего сияющего белоснежного камня, и даже сквозь травинки и радугу цветов, ягод, проливался, как сердцевина, белый свет. Ближайшая звезда освещала только одну сторону того прекрасного мирка, и даже тогда выпадал переливающийся, пушистый снег, и в атмосфере планеты становилось больше прозрачно-белых листиков, следов и незримых ручейков удалявшихся эхо; на прогретой стороне - была лишь приятная прохлада синевы и свежести, и порою в дожде играли сиянием отражения ее самой - белой, завораживающей спокойным и тихим светом.
Много дивных существ жило на той планете - кто-то, махонький, с круглыми большими-большими глазками, постоянно в пути к собственному домику, хотя его сияющие полупрозрачные складочки тупотали чуть над его лестницами уж сколько раз; среди снежных лесов и долин жили белые тюленята, моржики с усиками и безобидными бивнями, белый с черным носиком моржонок Иля, что очень любил этот мир и все понимал, хоть и не говорил, тихонько наблюдая за волшебством той планеты с подушки снежной горки, в лабиринте бело-ледяных застывших, точно алмазы, огромных деревьев - прятался почти белый, мягко-зеленоватой нежной шубки, покрытой пятнышками легких синевато-темных теней, с огромными ушками, умными огромными раскосыми глазками, умилительным носиком, ротиком и лобиком, в центре которого сияла непрерывно переливающаяся звезда.
Это была Луна - Хранительница сказок, чувств, снов и мыслей. Именно она оберегала день и ночь, пожалуй, одну бесконечную длинную ночь, белую планету. Крохой со звездочкой во лбу она пряталась от беды или когда хотела сохранить что-то крайне ценное для себя, подождать того, кому без грани преданна...
Но стоит отодвинуться нередко шелестящему и хрустящему занавесу снежного леса Луны, она выйдет: тихая, огромного роста девушка, с сияющей кожей, волосами и одеждой, у нее зеленые чуть раскосые глаза, слабый румянец щек, на бледных губах порою лишь слабая улыбка, едва-зеленоватые волнующиеся локоны, ниспадающие точно от ветерка на складки простенького приятной синевы платья с вырезом, причудливая корона из белого мрамора в виде шариков-ушек с крохотными сережками, чтобы скрыть настоящие, застегивающаяся сразу на подбородке и с той же сверкающей неугасающей звездой бриллиантом в центре.
Луна печально окидывает свои покои, изредка порываясь улететь в бесконечную высь... на огромных крыльях белоснежного зверька, что был почти гигантским, но не слишком большим для своего вида, с явно выраженной шейкой и грудкой, с непропорционально большой головкой, коротюсеньким тельцем, крошечными задними лапками и длинными-длинными передними, у этого создания были тоже зеленые глаза, как и у всех сородичей, сотворенных когда-то миром Луны, нежно-розовые носики и глубинки маленьких ушек, несмотря на когти и внушительные размеры с массивным хвостом (это были миролюбивые кады, верные стражи белых его долин).
И вот снова она летит, сквозь почти вечный холод своей планеты, навстречу... черепашке, слоникам, все тоскующим в звездных мерцающих водах бескрайней синевы без нее и...
Без розовато-красноватой планетки в кольцах, с мистическим гулом опоясывающих ее, точно магический циферблат, как невиданные весы, они наклонялись во все стороны от непрерывного обдумывания, переживания, противоречивых порывов... на этой планетке тоже были день и ночь, только дня было больше, а ночная прохлада была слабой, томящей, быстротечно таяли капельки дождя на паутинках джунглей, пестрящих сочными красками, пьянящими ароматом цветами, спелыми фруктами и ягодками, стыдливо прятавшихся в алом тумане заката...
Там, в мерцающих светлячками, в шелесте листвы, тоже охраняли чутко леса кады, только они были совсем другие - с радужными глазами, зеленоватыми носиками, более крупные, чем их белоснежные братья, с более мощными когтями, и пушистая густая шерсть их была ярко-красной, переливающейся, почти рубиновой. Здешние эти зверьки, напоминающие морских свинок коротким тельцем и огромной мордочкой, и льва - хвостом, тоже были спокойными и дружелюбными, потому совсем не боялись своих соседей и уважали их - рассу существ, питающихся травой, бегающих на лошадиный манер, но с длинными железными рогами вроде бычьих, - рыжеволосые кудрявые юноши и девушки и дети, с тонкими чертами лица и фигуры - минозавры - свободное и в случае нужды - воинственное племя, верно чтило память и обряды послушания лишь одному существу...
Это был светло-светло-розовой, почти белой расцветки единорог Сатурн, с зелеными глазами, периодически показывающийся им вожаком кадов - сильного, сурового с недругами этого самца легко было отличить по еще более короткой и коренастой шее, плечам и груди, по поясу из ослепительного темно-зеленого серебра, переходящим в подкладки на верхние суставы передних лап и шлем, украшенный пронзительно белым камнем...
Но никто не видел его истинного образа - как только последний минозавр забывался дремой, и на стражу сна семей кадов выходили первые зверьки их, вожак их, уединившись, превращался в единорога, а после бежал, бежал без оглядки, тоскуя по светлому-светлому лесу, который был только в мире Луны. Иногда его сердце не выдерживало тоски по нему и... его хозяйке, тогда он, бережно укрывая листвой опавшие лепестки самых нежных цветов и только уснувшие или распустившиеся их бутоны, и поворачивался всем телом, всем взглядом и сердцем, памятью туда, откуда лился мягкий белоснежный свет...
По ниточке его спускались и вновь уносились ввысь разные существа той и этой планеты - вяфки - полупрозрачные искристые собачки всех пород, дивный жучок, с иссиня-черной спинкой, усыпанной приятными белыми пятнышками, ламантинчик Нерей, любящий плыть в бескрайних морях тех планет вместе с медузкой Бузей и белыми тритончиками, дельфином, скатом, с розовой оборкой и глазками, прелестными рыбками - точно лепестки, роскошного хвостика, чуть ли не со спинки и с самой головки; с умными глазками и философствующие о чем-то своем упитанные важные, с щечками и усиками во всю длину крылышков-плавников, тоненькие, светящиеся красочной чешуей малыши, они были самых тонких цветов: розоватые, приятно-алые, чуть синеватые, мягко-апельсиновые, светло-солнечные, чуть салатовые, белые; и многие другие...
У последних ступеней этой лестницы стоял преданный привратник - бог Анубис, мужчина с головой черного пса, в человеческом облаке показывающийся в виде юноши с короной фараона, с белыми ободками у бровей и на щеках, в черной тунике и с двумя мечами-лезвиями света - желтый и красный, у первых - его сестра, Баст, женщина с головой кошки, превращающаяся в задумчивую девушку с короной фараона с длинными, как косы, концами, и белыми ободочками у глаз и щек, где-то посередине лестницы стояла крошечная по сравнению с ними, маленького роста, Алая Девушка...
Даже Луна не знала, откуда она прилетела и что она делает на планете Сатурн, как ее зовут и зачем она так часто появляется в ее мире. Условно говоря - она была не то ближайшим помощником хозяина соседней ало-розоватой звезды, не то... его отражением, одним из обличий!.. Эта странная девушка, едва доходящая до пояса ей, со светлыми, почти белыми волосами, кожей и глазами, чуть раскосыми тоже, подетыми ало-розоватой дымкой, в открытом восточном легком одеянии, с короной, состоящей из легких перышек на ободке из золота, розового лепестка, падающего на лоб в середине цепочки и тонких сережек - ободков по бокам; задумчиво отчего-то молчащая, тоже смотрит и ждет черепашку со слониками, что вдали плывут в созвездиях, и будто ее частица, просто в какой-то миг заблудившаяся и теперь не может найти ее...
"Не Сатурн ли ты? Ответь, прошу!.." - не раз спрашивала свою загадочную подругу Луна, отводя взгляд, в смущении наблюдая, как... белые кады вместе с рубиновыми с радостью неторопливо прогуливаются, мощной передней лапой осторожно ловя переплетающиеся в танце розовые, красные, белые лепестки и перья неузнанных птиц, а среди минозавров до сих пор явственно слышно эхо ржания счастья (они общались с единорогом)! И ее крошка со всех складочек бросался прятаться и с глухим писком округлял еще больше глазки и замирал, будто видел уже узнанный - или, еще лучше, - незнакомый замок; только завидев переливающуюся фигурку Алой Девушки. Внимательно смотрел на нее и Совенок, что жил в лесу Дождя Алмазов - он уже что-то понимал, и опускал бусинки глаз, проводя ими улетающих вместе розовых попугаев, точно предчувствуя, как...
Однажды, в спирали бесконечных звезд, Луна, уносясь в звездном вихре, под звуки волшебных самых тонких невидимых инструментов, вдохновленная, ловя ушками сквозь мрамор причудливой своей короны нотки то арфы, то флейты, то лютни, то колокольчиков и перестукиваний ветров, каких ее планета не знала, как точно чье-то биение сердца и дыхание, чья-то близкая и знакомая до трепета тень были рядом и помогало воплощать свою задумку; проводила пассы руками, забывая обо всем, отдаваясь полету, направляя свое сияние и тепло на... тотчас забившийся пучок света, принявший форму яйца. И с новым восходом белого светила на обоих мирах (ее и создания Сатурн) - скорлупка яйца треснула, в красоту звезд тихонько окунались глаза новорожденной черепашки и слонят на ее панцире, течение знаков зодиака, скрестившись, бережно отнесли их вдаль, девушка, не имея сил сопротивляться чарам музыки, стараясь не закрыть совсем глаза, попыталась оглянуться - скользнула тень, что стояла позади нее и тотчас исчезла, ало-розовая и так пронзительно четкая (увидев рождение черепашки и ее четырех спутников и заметив эту тень, Луна потеряла сознание)...
Она очнулась в снегу своей планеты, и задрожала - по ее телу все еще пульсировали излишки света, но снег обжигал холодом, с усилием она хотела встать и не могла - нет сил, желания - мысль укрыться снегом и забыть хоть на миг все произошедшее - тень и ослепившее, пронзившее насквозь сияние, точно не только свое, - клонила в пух белого льда... пух? Луна осторожно попробовала шевельнуться - не было... желания - так уютно, тепло, и то были не только снежинки, но и лепестки с перьями, запела, закружилась в глубине леса белая птичка, привычно ласково урчали кады, прогуливаясь хвост о хвост и, чуя и свою хозяйку тоже, подавали друг другу знаки оберегать малышей, самок, стариков и еду, держаться друг дружки; все вроде пошло по-старому...
Девушка пробовала вздохнуть глубоко и, наконец, подняться, но не могла - застегнутая и тяжелая корона, пробегающий холод сделало ее дыхание частым, как будто по всей фигуре пробегали маленькие иголочки (небольно, но соображать с ними - как в тумане, теплом, искристом, и вместе с тем - прохладном и осыпающемся дождем из лепестков)
"Надо вернуться к Сатурну" - притихло скользнул взгляд Луны вниз и она с решительностью еще раз попробовала подняться - не выходило - со спины зияла еще незажившая рана.
Девушка вскрикнула, вспомнив о ее причине, снова упав и не зная, куда идти дальше, хотя ей была подвластна не одна планета: единорог, которого она вынуждена была увести из светлого-светлого леса, единственный тот, кому радовались зверушки, друг кадов и моржиков с щенятами... Он отчего-то с некоторых пор впал в такое отчаяние, что побежал за ней, не осознавая, что творит, едва не пронзив ее рогом; не то отгоняя от себя, не то желая вернуться - навсегда запомнила Луна тот миг и его взгляд, отбросивший ее белым кадом с надломленными крыльями броситься под защиту этих самоотверженных зверьков; почуяв страдания девушки, один из них уже мчался на помощь; она обрадованно ступила ему навстречу, и... тотчас отшатнулась - перед ней тяжело дышал вожак рубиновых кадов.
"Сатурн, прости!" - только и смогла шепнуть Луна, отвернувшись и обреченно зашагав было обратно, вспомнив о том, что черепашка, слонята, мир Сатурна и ее нуждаются в ней, надо только незаметно юркнуть к себе в покои большеухим крохой со звездочкой на лбу, чтобы начать...
"Ты вроде давно знаешь кадов и так и не поняла, что от них не скрыться?" - раздался в тишине... мужской голос, который совсем не походил на тот, что был у Анубиса.
"Кто здесь?" - встревоженно осмотрелась Луна, понимая, что все на планетах все же живет и будет жить своей жизнью; в небе не было никого, по сторонам и впереди - только рубиновый зверек в латах, может, послышалось, или то еще все музыка не покидает ее, и даже не она, а что-то такое, что несомненно было и есть, но что?.. Ощущая, что мысли отказываются работать, девушка собралась с духом, погладила вожака кадов по макушке и, опустив голову, медленно пошла вперед, искать единорога.
"Останься, прошу!" - внезапно ее несильно схватили за руку, тот же голос.
Чувствуя, что она начинает дрожать от непонятной все еще ей робости, Луна, приготовилась оградиться своими потоками сияния и тепла от преследующего Анубиса, что тоже мог менять обличье и голос; или...возможно - чужака (кроме единорога Сатурна, которого она любила больше других творений всех планет, и него других мужчин просто не может быть, самцы минозавров и кадов не в счет; неужто опять гость, надо разобраться).
Она повернулась и... широко раскрыв глаза, выдохнув от изумления, без сил, качнувшись едва вперед, чтобы обернуться, упала на руки мужчине, окруженного ало-розовой дымкой, в белом убранстве и с убранным мечом, на голове у него была корона из золотых перышек, на лоб падала цепочка с нежно-розовым лепестком посередине.
"Ты - Алый Юноша, брат Алой Девушки?" - едва выговорила она, слабо пробуя высвободиться (он бережно приближал ее к себе, обнимая).
"Я - Сатурн - тот, которого ты любишь и который любит тебя, тот, кто тоже сотворил эти миры и подарил их тебе... Нам... Ты не ошибалась... Поверь, не ошибалась - заключил он, глядя в ее глаза, - Алая Девушка - это была лишь Моя Тень"
"Не может быть, я видела единорога" - Луна побледнела и ее сияние задрожало от предчувствия, догадки, как назвать это - она запуталась; тяжелая корона клонила ее голову, но она сделала усилие над собой и подняла ее умоляюще, обращая к мужчине. - "Я устала, помоги мне, если ты Сатурн, то... Прости меня, прости за все, я всегда любила тебя больше всех планет... Неужели тогда..."
" "Тогда" уже почти не имеет значения, у нас есть настоящее и настанет в свое время будущее..". - тихо кивнул он ей, наклоняясь к ее уху, пробуя расстегнуть корону.
Сатурн, дав знак вожаку кадов вернуться к своим, повел ее в светлый-светлый лес, вновь укрытый снегом, но вечно цветущие волшебные деревца не уставали ронять белые, красные, нежно-розовые лепестки, ввыси летает белый соловей, поднимаясь к бесконечному лучику, белому, мирка Луны, она слушала с сожалением его вспоминания и хотела отдать свои, но не могла - слишком многого она не смогла понять и простить себе, потому не имея сил сказать, ее губы замерли, приоткрывшись, глаза вопрошающе поминутно, опускаясь или обводя просторы вокруг, осторожно касались глаз того, кто снова был рядом, в лучшем месте ее планеты, и, видно, от осознания этого прощает все, и хочет услышать ее голос.
"Но как же?.." - наконец нашлись скупые слова и отчаянно бережно поднялись взглядом Луны в его душу (как и раньше, она осторожно погладила его рукой, легонько касаясь теперь его руки).
"Я понимаю, ты хочешь услышать все... - долго молчав, сказал Сатурн. - Если можно, услышь меня. - он закрыл глаза, потом снова открыл их, (такого взгляда он не дарил никому), только ей, приготовившись вырвать из сердца самое сокровенное (для нее, Луны) - Зачем все это, если б не ты? Если б я не осознал, что ты вправду любишь меня?.. Я честен с тобой, как ты со мной, и не потерплю какого-то пустого или ненужного надрыва, даже если он будет жертвой и ради меня - у меня тогда разрывается сердце и не знаю, как помочь, поддержать и защитить тебя. Да, в моих силах держать свою планету и не одну ее, да зачем они мне одному? Есть у меня преданные друзья и родня, ты их знаешь - Анубис, Вождь Минозавров, Белый Соловей - можно сказать, это моя душа отчасти: я бы не справился без них и потому создал вожака кадов, превращаюсь в единорога, дабы оставаться с ними и вместе защитить наши хрупкие мирки... Но... Разве я оставлю тебя одну справляться с ними?.. и ты права, Алая Девушка - моя Тень, я создал ее ради тебя; теперь я оставляю ее в покое и с тобой полностью открыт... Знаешь, я признаюсь, просто не видел другого выхода сказать тебе: как только ты, пожалев меня, оставила меня в этом лесу, все оставалось со мной, было тепло и хорошо, как это видели его другие обитатели, я же... был в еще большей расстерянности, чем сейчас, думал, что сойду с ума - мне было больно до того, что как только ты увидела мои страдания и захотела прийти на помощь, я нечаянно ранил тебя.... Раскаиваюсь, ты все видишь... - (ало-розовый туман в его лице и фигуре осел и стал редким - все забелело, как сияние Луны) - Но когда ты вернулась, я.... Не нахожу слов, что творилось в моем сердце - все прекрасно... пронзительно осознавая, я полюбил тебя еще больше... Я люблю тебя!" - бессильно чуть повысил голос он и заговорил после паузы снова, тоже задрожав и придвинувшись ближе.
" Я люблю тебя тоже, моя луна!.. Мне одиноко и пусто без тебя, мне не верит никто, но ты... Вот просто когда чувствую или представляю тебя рядом, мне больно и легче одновременно, я начинаю думать о том добре, что ты сделала для меня, о твоем дивном мире и тебе... - Сатурн пронзительно всмотрелся в глаза девушки, мягко наклоняясь, - и начинаю вспоминать тебя всю, разную, когда ты урчишь другим кадам в небе, гуляя с их малышами, ловлю каждый шелест веток, если понимаю, что там ты, робким и пушистым комочком с ушками и звездой в лобике, чутко дремлешь... Но более я люблю не твои обличья - тебя, принимаю, жду, и... Луна, я увидел тебя!.. Может, ты до конца меня тогда и не знала, просто мой взгляд остановился на тебе... Вот и сейчас не могу отвести его от тебя, твоих зеленых глаз и волос, ресниц, лба, щек и губ, от твоей шеи и плеч; от твоей фигуры; тебе стоит только показаться, как меня начинает раздирать тоска и желание еще раз тебя увидеть и услышать... просто почувствовать твои шаги и твое прикосновение..."
Луна чуть хотела отклониться, но он не дал ей, торопясь высказать: "И когда я остался после первой нашего расставания в светлом-светлом лесу - тебе надо было вернутся, ведь твой мирок соскучился по тебе и это чувство передалось тебе, меня пронзила дрожь - ты уходишь. Охватил страх больше никогда тебя не увидеть и потому я стал догонять тебя мыслено, в мечтах, гладить, обнимать и целовать, без памяти, потеряв контроль над собой... Все, все, только не оставляй меня в одиночестве вновь... Ты же любишь меня, я чувствую, почему ты убегаешь? Не бойся ничего!.. Это правда, я думал и кричал без слов так, и сейчас тоже... У меня нет сил расстаться с тобой вновь, я люблю тебя! Да, может, странно, дико, как угодно, но... Люблю тебя!.. И как только ты заблудилась в моих джунглях, я бегал как не свой, лишь бы найти тебя и освободить тебя от пут Царь-Дерева (кругом стоял шелест листьев всех тех деревьев, что кружатся в его пещере, и он заглушал мои шаги, навалившаяся листва скрывала тебя от меня, но... Ты, наверное, не забыла, как..."
"Я все помню" - тихо ответила она. Проводя пассами света, вырывая снова потаенные льдинки сомнений и обид из воспоминаний, запускала сюжеты из светло-светящихся очертаний, один за другим: вожак кадов, пытаясь прорвать живые веревки Царь-Дерева, бил мощным хвостом, махал когтями, пугая и точно нападая, что совсем не походило на мирных членов его стаи; отчетливо удар за ударом от длинных лап невольно ранили хрупкую Луну и в один момент она почти безжизненно повисла на путах; громкий хруст (они упали, но рубиновый зверек в латах, жалобно гулко завыв, дрожал всем тельцем, ощетинясь, как бы борясь с самим собой - он понимал, что его хозяйка, да и вообще... слабая, одинокая девушка вот-вот может умереть без его помощи; или именно это пугало его, пронзало огромные переливающиеся глаза ужасом стыда перед собой? Так или иначе, вожак кадов, терпеливо, но твердо рыкнув, скрылся из виду...
Луна долго не понимала тогда, что происходит, как теперь относиться к своим любимым существам, да, немного другим, возможно, теперь совсем другим, но... вопреки логике, обстоятельствам, глазам, с невольным страхом цепко ловящим то одну рану, то другую, то чужие джунгли из которых возвращаться в родные целую вечность, вопреки всему она молила себя только об одном: "Не уходи, любовь, из моей души... Кто без тебя из кадов выживет, если я перестану тебя испытывать к вожаку? Это... Не он, не он! Его что-то или некто принудил быть таким!.. Надо подумать, подождать, осмотреться...". Махоньким, незаметным зверьком с умилительными большими ушками и огромными глазками, со звездочкой на лбу, она с трудом вернулась в свои заснеженные покои; думая... Вернуть все, как было - чистое, белое сияние почему-то уже не то, и какой-то алый, розоватый оттенок появился в каждой снежинке или штрихе тени, словно поблизости печально томилась чья-то душа, не зная, как унять боль...
С трудом выжившие минозавры, оправляясь от нее, заплакали, отказываясь от травинки и сна - ушел единорог, что-то случилось с их надеждой и мечтами, и теперь они почти совсем как лошади, просто бегали племенем с места на место, чуть что - наклоняя голову, выставляя острые рога и показывали шипы, спрятавшиеся на кистях руки; и не узнать их тоже, некогда радовавшиеся распускавшимся фиолетовым розочкам и радужным пещерам; Значит, они не причина, они ведут себя как стражи снежных лесов и красочных джунглей, впрочем, старающиеся быть такими же спокойными и занятыми заботой о друг друге и более мелких соседях, урча и поводя длинными хвостами; что же делать? Девушка снова и вновь обходит планеты, свою и Сатурна, впервые ощущая пронзительную смену света и тепла на них, но ловя кожей дрожь - полупрозрачный малыш ее мирка испуганно забился под пенек и не решается оттуда выйти - запертые кошмары вырвались без хозяйки планеты наружу, такие, что даже он боится, и одной ей не защитить перепуганных, смутившихся жителей своих владений...
Первая мысль Луны была - обратиться к единорогу, ведь они были лучшими друзьями столько лет, и... нет, она любит и верит ему, неужто он больше не вернется, и покинул даже Светлый-светлый лес, созданный для него и оберегаемый от всех бед? Она остановилась и, закрыв глаза, тяжело выдохнула - нет, это вольное, близкое ей существо, вольное (свободное)! Он не игрушка, она его любит... Любит... Что ж, надо научиться быть без него, может, он еще вспомнит о ней, может... Сейчас другие задачи, столько их накопилось... Пока она гуляла вместе с Сатурном по чудесам своей планеты, по уголкам его мирка, во всем видилась лишь сказка, и были силы и выходы спасти любое волшебное творение, а теперь... Ну, что ж, теперь так, как есть...
Луна, как можно тверже, пытаясь скрыть обреченность, пошла в атаку одна, столкнувшись лицом к лицу с одним из самых страшных существ, что отбросил войска Анубиса и Баст даже, Красным Человеком; черно-красное лицо его озлобленно-холодно подсвечивалось маленькими желтоватыми глазками, замок его, вечно наполненный гостями и трофеями, готовил свои ловушки для храброй, но все же слабой в схватке девушки, силы были неравны и Луна... Как тогда, отчаянно выставила руки, показав готовность защищать всех своих созданий и их мир - все, что она любит, ни смотря ни на что, до конца (противник вот-вот нанесет свой последний, победоносный удар)...
Упавшая, она ждала своей участи, больше не превращаясь в зверька и в белого када с крыльями (даже того, с кем сражаешься, можно уважать и потому не забывать о честности); Красный Человек вплотную подошел, приготовив алый длинный клинок света; но... Вдруг отступил и точно исчез, словно и духу его не бывало; последнее, что видела Луна в наступившем темно-бело-алом тумане, густом и неприятном, вязком, это убежавшую к себе в замок фигуру Человека, уносившего на своих руках еще одну, ранее никогда не встречавшуюся ни на одной планете, тонкую, точно... девушки в восточном, легком наряде, от которой шел чарующий алый свет!..
Вскорее от его потока Красный Человек ушел и больше его не видели ни на одной, знакомой Сатурну и Луне планете, Алая Девушка... Это странное творение также покинуло владения самого жуткого создания, хотя по своей красоте, мягкому нраву вполне могла с ним ладить и, быть может, осчастливить; но вскоре до девушки дошел слух, что незнакомка сбежала от ее врага; не желая ему что-то простить, хотя ничего плохого он ей не желал и готов был разделить, отдать все сокровища и трофеи, всю свою силу ради того, чтобы быть с ней; она убежала, не оглядываясь, вылетев в окно замка Красного Человека, и только ее и видели крошечные круглые глазки, спрятавшиеся от всего, что творится за бледно-сияющей луной...
Огромная, задумавшаяся прекрасная девушка, носившее это имя, с мягкими светло-сияющими чертами лица изумилась, что пришедшее существо никамими судьбами не хотело объединиться с самыми могущественными богами - привратником Анубисом и его сестрой Баст; да и чего греха таить - Луна отчетливо увидела теперь, как искала дружбы с незнакомкой умиротворенная фигурка с длинными косами на манер короны фараона, поглядывая снисходительно зелеными глазами с белой каемочкой, как ее брат вздыхает по таинственной Алой Девушке, воя по ночам, уединившись от своего войска...
Анубис внезапно скрестил оба меча, убивая собственное порождение, чтобы только избавить от страданий, как ему казалось, прекрасную манящую живую загадку, все светившую издали алым приятным светом, чем... подорвал ее доверие и Алая Девушка сказала ему: "Подумай, что ты делаешь?!" (Мечи вспыльчивого бога нанесли новые раны одной из подопечных его собственной сестры, ни в чем невиноватой, тихонько охранявшей себе неувядающие розы и лучики солнца, облака, что росли из ее сердца, не без боли); увидев последствие, Баст отказалась от мысли дружить с ней, как будто это все - ее вина, просто стоявшей между ними на лестнице эпох и мыслей, чувств, круговоротов стрелок звезд и туманностей...
Луна всмотрелась в лицо Девушки, покидавшей ступени самых главных хранителей планет: что было на нем - сожаление, гордость, радость, тоска? Сияющие алые искринки вокруг мешали разглядеть ей до конца, полностью увидеть и осознать, вдуматься... И события, невольно, как распутывающиеся нити, все разворачивались дальше, вперед, не то в прошлое, не то в настоящее, не то в будущее; и она с трепетом, затаив дыхание, вместе с мужчиной, тихонько и незаметно глядевшим на нее и на них; смотрела, как...
Алая Девушка бродит по ее владениям, точно ищет кого-то, ей непривычно после теплого и яркого мирка оказаться в царстве снега и сумерек, но в глазах ее было одно: "Это ее мир, таков ее мир, Луны". Девушка с упоением и каким-то сожалением ловила розовые и алые лепестки, снежинки, смотрела, как они почти не тают на ее маленькой ладошке; одинокий лес, светлый-светлый, снова под снегами, вдруг что-то мягкое, вихрем, капельками, стало падать ей на плечи, бережно касаясь, тихонько, как бы боясь потревожить и оставить в то же время, это были как крылья незримого ангела, встревоженного ее печалью и спешившего к ней; она оглянулась - никого, и только снегопадом, теплым, мягким, точно напоследок, падали белые перышки... Алая Девушка подняла голову вверх - там, мелькая среди заснеженных пушистых и высоких веток, бился... в свободном полете белый соловей, то порываясь навсегда покинуть лес, то возвращаясь к нему, не в силах оставить тонкую, чистую красоту тишины его тропинок, шелеста мороза и опадающих лепестков, то, что когда-то воспели его сердечко и горлышко, и теперь он, как в беспамятьи, все пел и пел песни, искал новые, но все нотки возвращались... сюда, в светлый-светлый лес, в котором гуляли единорог и прекрасная девушка, в немного синем платье, сияющая и точно сотканая из белоснежного света...
"Луна!" - ахнула Девушка, едва не ударившись, упав на снег и ощутив обжигающий холод, глядя вслед уносящемуся дальше в лес соловью, как... На себя: она тоже не знала, куда идти, вернуться, может, напрасно она покинула свой дом на планете Сатурна?.. Стоп! (дрожащая Луна внезапно широко взглянула, всмотревшись в ее взгляд - "Это я ошибаюсь, откуда я знаю, ее ли это дом? И кто она вообще? Он - (она стыдливо-осторожно опустила глаза в сторону мужчины, испытующе молча смотревшего на нее) - говорит, что она - лишь его тень, вызванная ради меня и что он - Сатурн, таков, какой есть... Почему я просто не могу это принять, ведь... Я вправду никогда не помнила, чтобы жила где-то Алая Девушка... Но и Сатурна я таким никогда не видела... Ничего не понимаю, отчего? Если это ты - мой любимый, единственный единорог Светлого-светлого леса... - Если это ты... Помоги мне, я буду тебя еще больше хранить! Пожалуйста, прошу..." - глаза ее снова аккуратно встретились с его взглядом...
"Я все сказал, да и нужны ли нам теперь слова, чтобы понять друг друга?.." - вздохнул он, явная грусть и сожаление чувствовались в его голосе (он, очевидно, желал освободиться и освободить Луну от тумана всякого рода, оставить только сияние, пусть и новое, но... Нечто не давало ему это сделать, что-то мешало, отвлекало, не отпускало... И он снова осторожно придвинулся вместе с ней к поплывшим вновь маленьким миркам не то прошлого, не то будущего...
Где-то там... Алая девушка остановилась и, бесцельно возвращаясь к себе, пытаясь образумить, что найдется, чем заниматься, хоть и немного лун и сменилось, ничего не упустится при желании... Она стала на место привычного всем правителя мира Сатурна - новая роль, новые проблемы, не так быстро и легко, как разделять обязанности привратников той Лестницы; да и жители, признаться, что-то не в восторге от нее, а если и было облегчение и радость - то быстро сменились тоской по старому хозяину: никогда еще ими не правила девушка, да и сам мирок не предоставлял таких условий, чтобы она правила - жара, резкие и короткие ночи, суровые, куда более суровые кады и орда минозавров, с которыми шутки плохи. Ну, что поделать? Надо возвращаться к тому, что надо, необходимо! - и Алая Девушка одела привычные вожаку кадов зеленые латы, единорогом поскакала по долинам засушливым, полным кровожадных и несправедливых к более маленьким и добрым зверюшкам, джунглей; ("Так это все правда!" - ахнула Луна, не имея силы закрыть глаза - она понимала, что лучше увидеть все, как есть!) - острому рогу чудной лошади приходилось ранить, калечить, отстаивая порядок, справедливость, не допуская хаоса, способного разрушить самый стойкий мирок...
Но никто не видел слез Алой Девушки, как она бежала... в сторону белоснежной планетки и долго-долго думала, смотрела на нее, тянула руки, без слов поздывая тех, беленьких мирных зверьков, снежные долины и голос белого соловья, что был будто стоном ее души; "Луна, зачем мы расстались? Зачем ты покинула меня? Зачем?.."
И потом навязчиво-утомительно рассудок нашептывал: "Никто никого не покидал, просто так получилось... Да не ты ли оставил ее, чтобы спасти от Красного Человека? Вспомни, как она вынудила тебя бежать из Светлого-светлого леса..."
"Не помню" - тотчас раздавалось внутри Алой Девушки
"А ты вспомни! Твой мир пошел крахом, ты все бросил, чтобы отвлечь от нее того, кого она сама допустила явиться на свою планету; и... Ты опять за старое?!"
"Что ты понимаешь под словом "старое", Сатурн? Ничего старого нет, как нет ничего нового... И ты сам это знаешь... Ты что, сам себя перестал слышать?! Очнись!"
"Вот именно, очнись и забудь о Луне! У тебя собственная планета есть, и ты обязан оставаться на ней... Перед ее жителями обязан, твоими помощниками, твоими творениями... Ты Сатурн или Алая Девушка?!"
"Как я могу забыть ее доброту ко мне, и смысл это забывать? Такой же доброты просто нет, потому, что другой Луны тоже нет! Да, она гигантская, да, ее планета покрыта больше снегами, да она улетела, но..."
"Но что?"
"Прикажешь мне покрыть туманом забвения тепло ее, ее свет, причем целый Светлый-светлый... лес мы вместе создавали и мне всегда там были рады, забывая дожди и незнакомцев, она просто прогоняла туман и чужое, чтобы сохранить этот лес для меня!.."
"Никто не заставляет тебя следовать ее примеру, прежде всего она сама... Не она ли, хоть и плакала, но говорила: "Я люблю тебя, мой единственный единорог, и без тебя целый мой Светлый-Светлый лес, что живет только с тобой, будет грустить, как и я... Но ты ведь хозяин в нем, и... И ты волен скакать, куда угодно... Если позволишь, буду тебя лишь ждать..."
"Выходит, ты не слышал этих слов? А если и слышал, какой-то туман не пускает в твое сердце их свет..."
"Да нет никакого тумана, Сатурн, Луна напустила свой на тебя!"
"Что ты врешь?! - заорало что-то внутри ее ревом разьяренного рубинового сурового када. - От нее исходит нежное, белое сияние, я чувствую его до сих пор и оно зовет меня, вопреки всему..."
"А ты не иди!" - хмыкнуло нечто, умывая точно руки с шипами, пытаясь смыть кровь от ран, что не заживают.
"И что дальше? Это все, что ты можешь мне предложить?! "Не думай о Луне, займись своей планетой... Да я и так ею занимаюсь! Одному мне не справиться! Я не справляюсь один, не видишь что ли?!"
"Поищи себе помощниц... А она не оправдала твои надежды, и еще скажи, что я не прав!"
"Луна меня ни в чем не винила, и я ее знаю довольно долго, и увидел все ее черты, так что же? Она все мне прощает и простит... Другие так смогут, чисто, самоотверженно, всегда? Вот тебе вопрос, заткнись и думай..." - и невидимые рога как минозавра боднули бешенного дракона, со всей скорости, наскоком, не думая, заступившись за невидимого крошечного, забившегося в угол детеныша када (хотя в природе эти существа сохраняли паритет и ни нападали, ни защищали друг друга)
"М-да..."
"Ты поговори мне еще! - воинственный нрав, отдающий эхом взбешенного ржания заступника малыша-када, переходящий в сопящее мычание, как отдувался он, после разгоряченной битвы. - Вот и думай! Луна была права, Сатурн хозяин своей планеты и никто ему не имеет права что-то запретить... Даже ты, как ты себя ни назови - разум, совесть, или чувство... Или ты и есть тот самый туман, откуда я тебя, впрочем, могу знать?.. Думай! И не мешай мне! Я и Луна разберемся как-нибудь сами, что мы хотим друг от друга... Что хочу я... О чем мечтает она... Как-нибудь... Постараемся.... Без тебя... Сиди себе и не вякай, а то получишь!!!.. Думай!.. Только найдешь ли без Луны ответ?.."
И Алая Девушка, подняв голову и выбрав путь, пошла дальше, стараясь унять и понять рой мыслей и наваждений, что еще преследовали ее, как и...
Гигантскую девушку, чьи чуть зеленоватые волосы развивались от неспокойного ветерка, ничто не предвещало беды... ночь снежного леса казалась привычно спокойной и только отчего-то встревоженно запрыгали по веткам кады, уводя детенышей и самок подальше, предчувствуя битву... Привратник Анубис снова скрестил мечи, его сестра Баст натянула волшебный лук, на горизонте слышался точно табун лошадей и поднимались клубы пыли приближения чужаков... обитатели ночного леса забились в укромные местечки, ведь по сути своей были добрыми и не понимали, зачем воевать, потому были беззащитными; из другого конца планеты к ним спешил еще один, тот самый, со звездочкой на лбу...
Кады с урчанием недоверия выстроились в оборонительный рядок, на высоких ветках, как птички, патрулировали запасные самцы, самки бросали испуганно-предупредительные взгляды, крепко прижимаясь к самцам и укрывая лапами своих малышей, выставив на всякий случай когти, хвосты их колыхались, как при урагане, в нерешительности, по строению тела и так неуклюжие, они неловко топтались на месте, - без своего вожака они не нападут, - но отступать некуда - мирок, их подруги и детки, настоящие и будущие, были под угрозой; и кад-самец покрупнее и порассудительнее, похрабрее, поворчав про себя и про дела, подозвал несколько друзей-самцов и стал на место вожака, строй сохранился и приготовился к сражению; и вот - свершилось...
Один за другим останавливались, не отдышавшись, едва не ломая ноги, существа, напоминающие скорее рыжеволосую миловидную девушку (или парня с длинными кудрями такого же цвета; или зрелого мужчину и даже старика с почти ребенком на такой же лад), чем... не то лошадь, не то быка, судя по острым и длинным металлическим рогам, не то еще кого (с одной стороны кисти отчего-то спрятаны были шипы); у некоторых были ярмо или хомут на шее, на вожаке их... Кады застонали от шока, как если б уже умирали - со спины главного из подобных созданий, решительно слезла та самая Алая Девушка! Та самая, что так недавно угощала их фруктами, гладила, ласкала их малышей и, наблюдая за ними, говорила, какие они хорошие, "я вас люблю и никогда не позволю никому обидеть"; выходит, она лгала, или забыла? Зверьки, не зная, как сдержать собственную растерянность, снова закачали хвостами, отдавая приказы не шевелиться без истинного вожака стаи...
Анубис и Баст в нерешительности тоже опустили оружия - племя минозавров могло вооружиться только подручными средствами, изначально это были земледельцы, стало быть, полноценным воякам им уже не быть; что за странная атака?! Не убивать же детей, женщин, стариков, да и просто - безоружных?!.. Но вот, сквозь плотную корону фараона, бог подземного мира и повелитель собак, а также их родичей; расслышал какое-то неясное ворчание и тяжелые шаги, маршом мчавшиеся к ним; и, не успел он осмотреться, сзади войска минозавров выросло еще одно - рубиновых кадов; Алая Девушка, обернувшись их вожаком, сама собрала боевую линию.
Анубис взбесился и, завизжав от ярости черной волчьей оскалившейся мордой, на размах рванулся в бой, зашипев, выпустив когти, разьяренная кошачья мордочка Баст меткими глазами стала искать себе все новую и новую мишень для стрел, прикрывая брата; однако мимо таких дел не мог спокойно пройти... Вожак рубиновых кадов - огромный самец в латах, оставив бой с белоснежными собратьями (впрочем, стараясь не допустить ни ран, ни убийств); прыгнул, закрывая их собой и одним ударом мощной лапы сбил богиню с ног, она выронила лук, обернулась, царапаясь и вопя диким мяуканием - он зарычал в ответ и, слегка ударяя, погнал ее было на свое место привратника, но...
Злее всех волков на свете, на него налетел откуда ни возьмись, Анубис, прожигая мечами латы и стараясь что-нибудь отрубить; в слепой ярости, второй привратник Лестницы эпох вообще рубил насмерть или почти на смерть и своих и не своих; но он не подозревал с кем связался - кады, если их разозлить, могут быть хуже Красного Человека, по крайней мере, так ощущал себя Анубис, однако, по своей натуре, судорожно грызущийся и щетинившийся, - он не трус, он - один из самых сильных богов, он обязан победить! - бредил жаждой победить рубиного зверя, тем более латы он ему прожег...
Но вот перед ним уже единорог, побежавший прочь, белый, чуть с красным сиянием, приятный и мирный; но потерявший голову от иллюзии победы бог с головой волка совсем опьянел от запаха крови и духа сражений; он отшвырнул сестру, которую миг назад защищал, не слушая ее предостережений, и, грубо вырвав у нее лук, пустил сразу три стрелы подряд в сердце блефовавшего противника; несчастный чудесный прекрасный конь упал как мертвый. Минозавры в безумии горя вонзали себе в спину и в шею, в грудь свои шипы и тщетно пробовали сломать рога о землю, пропитанной погибшими кадами и павшими товарищами; зверьки, рубиновые и белоснежные спасительно бросились к ним навстречу - мириться, объединяться, от армии Анубиса и покорившихся ему спасу нет!.. казалось, все было обречено и, может, целые планеты могли погибнуть...
"Стой!!!" - заорал вдруг кто-то, когда глава волков прицелился убить нежного небольшого белого када с крыльями, храбро вставшего у него на пути, зажмурившего огромные глазки.
И рог единорога на миг больно кольнул взвывшего Анубиса, последнее, что он перед этим услышал: "Ты что, рехнулся?!.. Знай свое место, привратник! Пес!!!". Такого оскорбления бог не простит никому, будь это сама Луна, потому яростно-резко повернулся к голосу...
И с писком брошенного на погибель щенка... отскочил, снова принимая полностью человеческий облик, от стрел Баст, что целила в упор в него... Алая Девушка! Его сестра сжалась в комок, умоляя пощадить себя и его (минозавры наклонили рога и направили в нее шипы, окружив ее, с веток ситуацию контролировали смешавшиеся виды кадов, настороженно покачивая хвостами).
"Вставайте! Мы пришли не к вам, а к Луне; не смейте ее и пальцем трогать! Я вас уничтожу тогда и не пожалею в соратники для этого никого, будь это Красный Человек, что был изгнан мною! Вас предупредили!" - заключила с неженской твердостью Девушка, держа натянутой тетиву.
Анубис и Баст, со стыдом оглядываясь на убитых и искалеченных, пошли под стражей собственного лука, мечей (сопровождавшие Девушку два юноши-минозавра отняли у бога с головой волка его мечи и скрестили их перед ним и богиней-повелительницей кошек), кадов - рубиновых и белых, и, собственно, Алой незнакомки, вернувшей им оружие только на Лестнице эпох.
"Надеюсь, вы больше не посмеете воевать ни с кем! Охраняйте и слушайтесь Вашу хозяйку! И помните - нарушите обещание - пощады от меня больше не будет! Все, мир!.." - и пришельцы мирка Луны отошли от ступень мистических созвездий и стрелок, по концам стояли привратники, Алая Девушка...
Не вернулась к ним в середину Лестницы; она, распустив свиту хозяйки планеты и собственную, поблагодарив их и попросив прощения за потери и боль от вынужденного боя, пошла в глубь снежного леса, заметив краем глаза, что именно туда направился белый небольшой кад с крылышками, самый тоненький и красивый из всех... Вдали все так же звучали трели белого соловья и дождем падали приятные, волнующие лепестки, все не уходила ночь...
Тишина, опять, бодрящая, умиротворяющая... И все же такая одинокая и грустная, тягостная. Девушка, не видя дороги, старалась не потерять направления и все шла по следу прелестного зверька, на самом деле являвшегося той, ради кого она вернулась, Луной...
...Она вновь стыдливо отвела взгляд от мужчины, ей отчего-то невозможно было ощущать на своих глазах его, неотступный, пронзительный, в каком-то смысле строгий и пронизывающий насквозь; вместе с этим что-то такое было в этом взгляде и голосе, делающее как точно неправдой эту суровость, эту суть...
"Теперь мне все понятно" - тихо ответила девушка, привычно чуть отодвигаясь аккуратно от своего молчаливого собеседника, от внутреннего голоса, глаз которого ничто не могло ускользнуть.
"Ты уверена? - спросил наконец он. - Подумай, все ли ты поняла правильно? Все ли ты заметила, услышала?"
"Нет! - слабо выдохнула Луна, опуская голову, стараясь не ударить массивными ушками-шариками своей короны, осторожно и невольно гладя мужчину легким волшебным ветерком, приподнимающим и опускающим ее волосы. - Я, наверное.... ничего не понимаю или не уверена, что делаю что-то так, как надо... Наверное, я уже не та и не смогу быть прежней... Как жаль... Значит, из-за меня было столько боли... пора мне покидать свою планету... Что была на твоей, Сатурн, прости... Я просто... все еще... люблю тебя..."
"Я... Хочу тебе верить... И все еще верю, моя луна!.. - голос его дрогнул и упал. - И мне сложно, больно... очень.... страшно допустить но... что-то внутри меня, неотсупно, вот уже сколько ночей и дней без какого-то ни было покоя, радости... давит, увлекает в себя, приказывает, нашептывает: "Это уже прошлое и тебе надо забыть Луну!.." Я не хочу слышать этот голос, стараюсь забыть его и не допускать, оградится от него своими привычными делами и выдумываю себе новые.... Луна, он же грозится забрать вот-вот навсегда одно то, что по-настоящему ценно для меня..."
"Но я сама виновата, мне нельзя было проникать в мир твоей планеты, менять его на свое усмотрение, оставлять частицы своего в нем; я не имела права допускать конфликт между тобой и Анубисом...оставлять тебя... Я не могу себе простить этого, не могу!.. Меня мучает то, что я все еще живу и не смогу в полную меру исправить то, что наделала... Не хотела, не хотела, не хотела! Прости!.. Я всегда любила тебя больше своего мира и хотела одного - чтобы ты был счастлив!.. Наверное, ты прав - я - твое прошлое, как бы я не пыталась себя убедить в обратном... Я всегда буду тебя помнить и любить..." - девушка подняла на него глаза, устав скрывать слезы, что невидимо текли у нее так часто, с тех пор, как она рассталась с единорогом Сатурном (то есть - с ним, теперь снова вернувшимся и осторожно наклонившимся к ней таким, какой он есть)
"Ты так часто говорила мне эти слова, что я теперь не могу их спокойно слышать, хотя и хочу... Уже не выходит... Зачем они тогда? Я... Не знаю... Наверное, я вопреки всему, полюбил тебя, и так, что... ты не представляешь, как мне тяжело далось то время, когда ты оставила меня в Светлом-Светлом лесу, да и то, которое сейчас... И не знаю, зачем надо было такую жертву отдавать мне, если это была жертва?.. Это был неверный шаг, Луна!.."
Девушка заплакала, настолько сильно, что у нее разрывалось сердце, она хотела остановиться, осознавая, что слезы лишь причиняют еще боль, но не могла; плакала, закрыв руками лицо и тихонько отстранившись, но точно с усилием, как если б она отрывалась от себя самой или даже более чего-то ценного, чем ее мир и она, невнятный, слабый, грустный шепот был сквозь всхлипывания: "Я каюсь, правда... не хотела... Мне бы очень не хотелось навсегда лишиться тебя, мой единственный, любимый... Ты прав, у тебя своя жизнь, я только погубила твой мир... Я никогда себя не прощу за это! Ты не виноват ни в чем, это все из-за меня..."
"Я тебя простил... - с тяжелым вздохом ответил Сатурн, вытирая ей слезы, стараясь не смотреть, как еще больше слабеет ее и его сияние. - Анубис и Баст вот не простят больше, так что... Не знаю, как быть, ведь они тоже не желали зла; они защищали тебя, твой мир; но и мне, моему помогали, как могли, преданнее привратников, заботливее, самоотверженнее их найдем ли?.. Право, не стоило всего этого делать, этой войны, что ли, не стоило, она никому, как видишь, добра не несет и не принесет... Да что теперь вспоминать об этом?.. Теперь надо с ними ладить еще старательнее, и тебе советую - они за жизнь наших планет и ради помощи нам жизнь готовы отдать... Но..."
Он поднялся с колен и помог подняться ей, как-то нехотя отпуская от своих рук ее; поспешно отошел, опустив голову, чтобы скрыть слезы, не зная, куда идти и как вернуться к своему мирку, мимо привратников теперь ходить стыдно, неловко ("Ты же защищал ее, Луну, от верной гибели? Или себя?" - снова поднялись впивающиеся ядом в самое сердце, противоречия. - И что ты ищешь, а?").
"Сам пойму, и она поймет, что мы друг у друга ищем!" - твердо сказал он этим выссасывающим тепло и свет души шепоткам; отбежал еще вперед, но остановился, обернувшись назад: он поймал на себе взгляд Луны, кроткий, светлый, мягонький взгляд благодарности, умиротворения, хотя ей было бесконечно грустно, почти, от того, что происходит; и какой-то тоненький мистический хруст пронзительно постучался в сердце, знакомый, смешанный с урчанием, попискиванием, тоненькими звуками...
Хоботов четырех слонят, что стоят на панцире у черепашки, плавающей где-то в лабиринте созвездий... "О нет! Моя Луна, как же так?!.." - вопль его сердца оглушил его, среди еще явственно прочувствовавшегося сожаления, тоски; он осторожно подошел к ней снова.
"Луна... Я хочу к тебе вернуться! Неужели ты не поняла этого; неужели есть вторая ты? Та, которой я, до сих пор мечтаю и надеюсь на это, подарить все, что не успел подарить! Та, которой я мечтал подарить общий крошечный новый мир... Живой и маленький... Он уже живет во мне, как и в тебе... зовет нас, меня зовет... Я слышу его, чувствую.... Так же, так же как невольно чувствую тебя, так же, как и ты все еще вопреки всему зовешь меня!... Я чувствую, что не хочу терять тебя и эту маленькую новую жизнь, что уже зародилась... Это черепашка и слонята на спинке ее, они где-то вдали.....Пойдем к ним, я решу, где мы будем растить их, их мирок, ты постараешься, и я....Я хочу любить его, как тебя!... верь мне, моя луна!."
Он взял ее за руку, но... отчего-то Луна слабо вновь стала сопротивляться; но он не отпускал ее... Не слушал ее, смотрел на нее вновь, еще более пристально, никогда еще она не замечала такого взгляда у него!..
"Откуда ты знаешь о них?" - ахнула девушка, едва не теряя сознания.
"Я настолько полюбил тебя, что... Наверное, никогда не забуду твой танец однажды, и пение, твои глаза и лицо в тот миг, ту музыку.... После этого.... У меня все сильнее и сильнее было желание быть с тобой, почувствовать твое сияние, твое тепло... Физически тоже - тем более, как вспомню, как вижу твои глаза, твои губы, шею, плечи, у меня сам собой взгляд опускается еще ниже, и не могу себя остановить, мои глаза забираются к тебе под платье, под самый животик, именно из-под него и было то сияние, что зажгло сердечко черепашки и слонят, их мирка.... Это правда..
"Что ты делаешь?" - прошептала девушка, краем глаза слабо видя, как... закрутилась созвездия и мелодия, та самая, что снова возвращала ее в полет...Сатурн осторожно обнимал ее, целуя и гладя, стараясь не смотреть на высоту, хаотичность звезд, отдалявших их снова от родных планет, оставлявших их самим собой, как тогда...
"Ничего не бойся, Луна... я хочу быть с тобой!" - прошептал он, еще сильнее обнимая и сильнее целуя....
"Я тоже" - прошептала чуть слышно она....
И Звездная феерия отнесла их туда, где на крошечной-крошечной спинке черепашки смотрели в туманности Бесконечности четыре слоника, а на спинке слоников.... Зарождались новые снежные Светлые-светлые леса,, появлялись первые розовые кады, мягкие, светлые и хорошие, рыбки и птички... Днем над этим мирком всходил Сатурн и его жители, а главное, сам он, вожаком ли зверьков, единорогом ли.... или самим собой его хозяин - Сатурн и ждал, когда...
Под покровом ночи он сможет, хоть немного, побыть с ними и с... белым, прекрасным существом, той, что называется так же, как и нежный шарик над звездами и махоньким новым мирок - Луна...

1 Пусть всегда будет... Манка!
Маленький, белый, и с черным носиком, Иля приподнялся на подушке - он уловил божественный аромат, наверное, один из самых любимых, ну, может, только помидорку и конфетку он любит больше... Манки! "М... На завтрак опять манная каша, вот здорово!" - придвинулся моржонок ближе в сторону кухни; фруктовая, овощная, шоколадная... Манка - это все-таки лучшая каша в мире и малыш, предвкушая, как вкусно ее будет скушать, похлопывал бы себя по пузику, если б этого никто не видел...
В домике, где он жил, вправду завтракали, и краешком бусинок глаз он заметил, что тарелка манки одна непустая, значит, ее оставили... Может, для него... это прекрасно: Иля знал, что под эту кашку в голову одна за другой приходят разные мысли, вот постоянно...
2. Дневник "И-Л-И"
Пушистый кроха придвинулся мысленно к тарелке с манкой и стал внимательно смотреть, как лучики солнца или керосиновой лампочки, редких огней с улицы могли б плясать в бело-приятной кашице, что была в тон спинки, головки, ласт моржонка; и о чем можно думать... "Подумаю-ка я о том, что манка - не просто каша, это - часть маленькой жизни по имени утро... а потом на смену ей приходят новые..." - невидимо записал Иля в дневник, о котором не знал никто и потому не видел никто, кроме него (не поверите, но это был круглый, небольшой дневник с частичкой... манки - тарелка).
"И вот сегодня была простая эта восхитительная белая каша... - ложились в круговорот строчки-невидимки. - Может, в ней было меньше сахара, меньше всяких придумок, вроде шоколада или кусочков ягод... но... - на миг крошечный автор их задумался. - Просто бывают и обычные манки... Как и обыкновенное утро и следующие маленькие жизни... Нет, все же это неплохо, от разного тоже устаешь..."
3. Жизнь... после манки
Казалось, еще столько соображений просится наружу, при виде белоснежного и сладкого кушания для Или, однако... Он тихонько вздохнул и... осмотрелся - крошечная жизнь по имени утро прошла - настал день, манку в виде крупы (будущей каши) убрали в коробочки, саму ее доели, отправились по своим делам те, кто жил с моржонком в одном домике - читать, слушать радио, это словно была... манка для них, тоже вкусная, но другая, для мыслей.
Малыш Иля... восторженно чуть пошевелил передней ластой - если есть новая жизнь после утра, значит, будет скоро оно опять, похожее или совсем другое, и... новая манка, эта простая, да загадочная кашка, запах которой он ловит с подушек так радостно и тихо...

...Я очнулся в старом замке, из пола которого торчали шипы, и среди напитков бара неприятно шипели яды; я лежал на подмостках и оглядывался на себя - у меня теперь такое прекрасное тело, лицо, так вот, как выглядишь ты, теперь я смогу ощутить тебя лучше. Мне оставалось только это средство - не хотелось лишаться тебя насовсем.
Мы с Красным Человеком долго играли в самообман, и ему нравилась эта игра, на самом деле он не хотел ничего, кроме того, чтобы иметь над кем-то власть, а мне дарил украшения и кричал, что отдаст все, лишь бы я не уходил. Он верил только моей женской оболочке и лишь ее и жаждал; а я думал, какого нелегко иметь ее - такую красивую и хрупкую, нелегко для тебя; и все-таки надо просыпаться, терпеть его...
Итак, я очнулся и привел себя в порядок - поправил восточный наряд и украшения, убрал остатки алого тумана вокруг своей фигуры (они тогда укрыли тебя); твой недруг теперь не вспоминает о попытках захватить твой мир, он теперь точно другой; хотя по себе знаю, настоящий он: резко тихий, радостный, мирный (я и сам был таким, пока Светлым-светлым лесом гулял с тобой, Луна), все ясно - он влюблен... в меня! Как ему не стыдно, я же просто прикинулся жертвой на поле брани, чтобы отвлечь; просто попробовал увести от тебя... Увел слишком далеко...себя самого... Вот теперь в его замке и чувствую со страхом, его очарованность мною не проходит, а ведь как-то раз я уже прогонял его, со своей планеты, в своем настоящем обличьи мужчины, подрались тогда порядно и не малейшего желания было опять и снова с ним связываться, если б не ты...
Красный Человек подходит снова сзади и пробует обнять - ой, жутко, теперь понимаю твою робость, ведь в таком же виде я пытался обнять тебя ( твои глаза опустились и щеки еще больше побледнели, ты завораживающая, знаешь?..) Пробую мирно отойти, сдерживаю себя, чтобы не вмахнуть ему в лицо с оставшейся прежней, мужской силой - я должен его терпеть ради тебя...
Слышу его слова: "Вот уже столько дней ты в моем замке, а все избегаешь меня? Чем я заслужил такое? Я спас тебя от гибели и... Люблю... Слышишь, люблю!" (размышляю, кого он мне этим однообразным монологом напоминает и что мне с этим делать - этим неотвязчивым напоминанием о том, что нечто нас сближает... А на ум не идет ничего, я как загипнотизированный твоими глазами, которые все не покидают мое сердце, не отпускают волнение это, механически поворачиваюсь к нему и стараюсь как можно мягче потупить взор - надо играть свою роль; мы должны взять паузу в наших противоречиях, не так ли?)
Не добившись ответа, он уходит. Скоро вернется - приходит успокаивающая и раздражающая одновременно мысль - не для того я бежал из Светлого-Светлого леса, не для того оставил тебя одну в твоем волшебном, все же таком милом белоснежном, сияющем мире (эти розовые, алые лепестки, опадающие там при ветре, ты среди них... не могу вспоминать, у меня сердце бьется, желая вырваться из груди и полететь к тебе, а не может - нож долга...) Не для того все это... Или я тешил себя иллюзией, что он отстанет, оставив меня на суд и угощение своим гостям... Нет, я в обличье девушки, приглянулся вот чем-то ему, за что и мучаюсь, как тень...
Тень! Он моя тень словно! И... Ты живешь в моей душе, теплым мягоньким месяцем, проникшим лучами сияния в алый туман моего нового облика, тоже, словно тень... Как я запутался в нас, в целом мире знал каждого зверька и росток, а в нас и себе запутался... Кто из нас тень и не стал ли я тенью своего образа - Алой Девушки?..
Ну вот, возвращается, пробует целовать. Только не это, тут я точно ударю и пусть выдам себя этим и стану сражаться с ним вновь, без помощников и войска... Надо убежать, спрятаться, отмахнуться туманом (никогда не подводили эти крошечные воздушные алые искорки); помогло - Красный Человек, упустив меня из виду, уходит в свои покои, чтобы снова терзаться чувством ко мне - я сам это испытываю, к тебе...
Но мне не жаль его, не может быть жаль, еще немного и он бы убил тебя на моих глазах, в мирке, где мы были счастливы с тобой; я все взял на себя, всю свою хитрость и твердость и терпение пустил на то, чтобы проучить его, пусть мучается сам, раз задумал погубить твою планету, а главное - тебя, все, что ты любишь...
Оглядываюсь - маленькие капельки сквозь туман падают мне на пальцы - Красный Человек плачет; сияние моего наряда и украшений чуть блекнет от пронзительного "до каких пор это будет продолжаться?". Никто больше не может обманывать друг друга. Он понимает, что меня влечет вернуться к тебе, ты ближе всех созданий всех миров и звезд для меня (его изумленный взгляд подмечал, как вожусь в уединенном уголке с простым перышком белого соловья или рисую из созвездий мечту, что хотел бы подарить тебе - новый мир, что родится на черепашке и четырех слониках, не правда ли, нашим созданием будет интересно собраться там вместе, правда, там зародятся прекрасные существа?). Я понимаю, что не могу играть в любовь - я живу с ней в сердце и, пожалуй, она - единственное, что питает мои силы и мой мир после случившегося, но... это чувство я могу дарить лишь тебе, моя луна, тебе, прекрасное гигантское творение с чуть зеленоватыми волосами, в синем платье и способное явиться большеухим крохой со звездочкой на лбу или белоснежным крылатым зверьком с длинными-длинными передними лапами и с огромной мордочкой; подносящяя на руках белого с черным носиком пушистого моржонка или тихонько уходящая в залитый светом лес... Ты так любила меня и... я чувствую, любишь до сих пор, всей памятью, снами... мне кажется, я вижу те же сны; когда ты нежной белой рыбкой просишься мне в руки и я плаваю вместе с тобой...
А ты, кто из меня вынимает последнее терпение, черно-красный пришелец, чуть не погубивший наши миры, ты мне если и снишься, то только в кошмарах и я с тобой вечно борюсь и кричу, что я не Алая Девушка, отпусти меня!.. В реальности я в твоем замке, и выжидаю момент, когда ты сам все поймешь... Поймешь ли? Твои угощения и подарки стали настойчивее, отчаянее, оттенок заискивания сквозит в каждом твоем шаге, но я мужчина и вижу тебя насквозь, я любил и в глубине сердца все питаю это чувство - поэтому читаю в твоих желтых страшных глазах как по писаному; что же мне с тобой делать? Пинать твое самолюбие и заставлять унижаться, вымаливать свое внимание? Ох, кажется, еще ночь и я закричу настоящим своим голосом или скину свой туманный образ и тогда ты поймешь, с кем связался!.. Уйди, уйди, молю тебя!..
Я не смогу полюбить никого больше, после тебя, Луна! Именно потому я... набираюсь сил и стряхиваю эти слезинки, они только растревожили меня, но душу оставили настоящей, прежней; она не принадлежит Красному Человеку. Я с ним только, чтобы защитить тебя... Но так продолжаться не может - мое одиночество, дни и ночи в мрачном замке, заполненном поверженными и покорившимися ему монстрами, их пиры и балы, жизнь без тебя нетерпима; он не раз наблюдает поступки, доказывающие, что это не просто слова - я в слезах и с дрожью убегаю от его гостей, отталкиваю его угощение и трофеи; стою у окна и гляжу на небо...
Да, там крошечный шарик, белый, как твоя рука, Луна. Я вернусь к тебе, очень скоро... Осматриваюсь - замок опустел, куда-то ушел Красный Человек, я прогнал его, убежав из его дворца в очередной раз; видно, он не захотел больше игры и самообмана, а если бы и хотел, то устал; или просто ощутил, что перед ним только Тень Алой Девушки; я - мужчина и то, что мне дорого, не позволю ему забрать, я очень скоро вернусь к тебе...

Они обрушились, как стекло, уставшее считать на своей поверхности трещинки и полетевшее теперь в дребезги... Сцена освещалась, как прежде, но Линти переставала ощущать это, уронив скрипку, она падала и слышала:
"Знаешь, я уже пробовал уйти, тебя своя жизнь но... видно, мне придется вернуться в нее, не дожидаясь твоего приглашения, и ты все поймешь теперь..." - последние слова откуда-то как бы со стороны, до момента, когда она уже теряла сознание. Снова этот голос, вновь эта тень прошлого подходит, спеша увлечь ее в свой мир (тем временем девушку уложили, приборы показывали слабый пульс, нервную дорожку попыток сердца вернуть все, как прежде, вернуться в обычную жизнь)...
Она увидела себя, спускавшейся по ступенькам, последняя дрожала, под ней кто-то бился, тщетно пробуя вырваться наружу, кругом были неприятной густоты переливы сине-темного, занавесы и крадущийся шорох. "Там твое прошлое, которое ты оставила, а оно боится быть брошенным" - раздался тот же голос. "Вспомни, как тебе было хорошо с ним!". Хозяин голоса - незнакомец в цилиндре и сюртуке, немного прозрачный и чуть светящицся в темноте вышел из-за кулис. Всегда банальное: "Кто ты и что ты хочешь?" - просилось на ум Линти и она хотела уже сказать это, как он опередил ее. "Я тот, кто подобрал твою разбитую скрипку, больше тебе ничего знать не нужно".
С этими словами он показал инструмент, снова заигравший, невидимые руки управляли скрипкой, рождались чудные мелодии, давно забытые или такие, екоторые хотелось играть и слушать снова и снова. "Увы, ты разбила ее, а вместе с ней - свои сны!" - после некоторого молчания сказал странный мужчина в цилиндре. И теперь твое прошлое рвется к тебе, оно скучает по этим снам".
В воздухе, как по волшебству, звуки обрели форму разноцветных ниточек, те превратились в контуры, девушка все еще не понимала, к чему это все, она не помнила, что с ней и где она (где-то вне себя она ощущала, что ее веки плотно закрыты, но она хочет проснуться, однако не может). Из-под ступеньки бились все сильнее, все тревожнее (еще немного и, казалось, последний нерв Линти истончится и порвется, как струна, она с замиранием слушала, чувствовала, тихие мелодии скрипки, стук, стук, стук сильнее). "Хватит! - вскрикнула она, совершенно расстерявшись и отсупив от незнакомца. - Я хочу вернуться в нормальную жизнь, на сцену, играть... Где бы я ни была - отпусти!" - попросила она его, стараясь не смотреть в крохотный фонтанчик, объявившийся из темноты - там блестели будто резкие блики ламп. "Присмотрись еще раз к своему прошлому, оно зовет" - загадочно прошептал мужчина и, бросив оземь скрипку, исчез. Инструмент распался осколками стекла как разбитого зеркала, причудливо переливаясь в свете показавшейся луны, проносясь кусочками их мимо девушки. Линти чувствовала, как они ранят ее и входят в царапину, мешая идти дальше, как слепят, сбивают с пути, но ей хотелось идти дальше, куда-нибудь, из мрачного места, оно уже ей снилось когда-то.
"Я ведь здесь была, просто сон!" - громко сказала она сама себе и... точно все расстаяло - разлились приятные светлые облачка, нежные белые цветочки и бабочки, сотканные из света ласково встречали девушку и звали поиграть, они грели ее и переливались бриллиантами, завораживая и, словно, окуная в бесконечность мгновения (тишина, удобно, и все же как-то неспокойно ей, она едва с усилием чуть шевельнула рукой). Линти прислушалась к звуку, что, как ей казалось, уже знаком, в тишине, радужных бусинок и тонких белоснежных ниточек, лилась успокаивающая музыка... Но что-то заглушавшая.
Она прислушалась - стук... Это все там, за кулисами, что отступили назад, все раздавался он, из-под последней ступеньки, с силой, отчаянно кто-то пытался вырваться, точно пугал. Или звал на помощь. Либо хотел сообщить тайну. Линти остановилась, чтобы услышать себя - какое чувство она испытывает к этому непрекратившемуся звуку, и стоит ли к нему что-то испытывать, может, он связан с голосом, с незнакомцем, со скрипкой, что она уронила, падая в этот тяжелый, внезапный сон...
(Сон, затянувшийся, надо покинуть его, но...как? Девушка замерла, подчинившись мягкоте и теплу одеяла и подушки - наберутся силы и все вернется, но откуда эта тревога - стук явственнее). Линти, устав бродить среди роскошных жемчужных капелек, застывших на гигантских лепестках, стала искать направление к этому мистически манившему ее звуку (все закончится, если она откроет ступеньку).
И она стала думать - кто там стучится... Незнакомец сказал - прошлое, но что же было в прошлом? Первые творческие неудачи и попытки - она увидела это в осколках, что окружали ее там, в темных кулисах; успех, слава и любящая публика, любимый момент, когда ее руки берут скрипку и рождается мелодии, разные, грустные и романтичные, светлые и по-детски тонкие - но вот же они, касаются ее пальцев вновь, только в виде пушинок и ниточек, унизанных приятными капельками и звездочками; так что же там? Мечта проснуться и вернуться к нормальной жизни - кругом были бело-розовые нежащие и неотпускающие облачка; но они не стучали - они, точно домашние зверьки, урчали и подставлялись для поглаживания...
"Не тот сон!" - решила вслух Линти и... отпрянула - она увидела себя, лежавшей на кровати и перелистывающей нотные листы, точно это были письма - как пронзительно напомнил этот образ ее состояние - да, она ищет, сосредоточенно ищет, что же это за стук (а может, это бьется просто сердце, так сложно ему порою угнаться за прошлым или... просто она спит, крепко и болезненно, сердце стучит, чтобы скоро она открыла глаза... но они закрыты). Звук все громче, ритмичнее и быстрее. Отвлекающий шелест перебираемых нотных листов, листьев, капель дождя и ветра, что вдруг окружили девушку, не могли скрыть его. Каждой капелькой грустно падала нотка, рисунки дождя на стекле повторяли очертания крыла, сердца и тоненького лучика, разлившегося лунным светом. Занавес опустился.
Девушка осторожно обернулась - тот же странный лес из кулис и синева, стук из-под последней ступеньки, голос. Незнакомец говорил устало, но как бы понимая ее: "Ты не бойся, все можно вернуть, но... оно будет другим; как и скрипку можно починить, но заиграет она по-новому. Покидай свои разбитые сны, они указали тебе путь к прошлому...". Он исчез, резкий пучок света, как на сцене, проливался на лестницу, внизу которой все слышен был стук. Линти спускалась и знала: она больше не боиться увидеть свое прошлое, каким бы оно ни было. (она стала тише, с любопытством чуть шевелит закрытыми веками).
Последняя ступенька отодвинулась. Из нее вылетел огромный голубь, который опустился рядом и заплакал ("Как долго я ждал, чтобы вернуться к тебе, хоть и для того, чтобы попрощаться" - говорили его умные бусинки глаз, он опустил свою головку и прижался к девушке - его сердечко тепло и близко мягким шепотом забилось рядом и... она вспомнила... Раньше, на ее первую скрипку сел приблудившийся голубь, она встретила в нем друга, молчаливого, но такого милого... они по целым дням могли общаться без слов, с голубем Линти могла поделиться тревогой или радостью, и каждый раз он летал прямо перед ней, утешая или пробуя хорошее вместе с ней...
Теперь он лишь во сне. Он плакал, потому, что понимал - его нашли, хоть он и ждал этого, но когда момент пришел, голубь грустно уронил перышко на руку девушки, гладившей его - "прости, но ты знаешь, и я знаю, теперь все будет у нас по-новому, по-другому" - будто сказала крошечная белоснежная частичка его крыла. Она коснулась пальцев Линти едва-едва, потом закружилась...
Девушка оглянулась - голубь летел ввысь, на руках у нее скрипка, снова собранная, на инструмент штришками тишины писал снег; вокруг сделалось... обычно - сцена, подходящие зрители... Скоро она проснется, и... все же она играла ту мелодию, что пришла к ней в сердце, когда с ней был голубь, когда он бился из-под ступеньки, когда она искала дорогу к нему. Она разбивала свои сны вновь, отпуская их, как то перышко, превратившееся в миг сияевшего снега (это мелодия скрипки удалялась эхом сна)...

1 Люлька подушки
Моржонок тихонько смотрит вперед, невольно урча едва слышно - греет солнышко, хотя в прошлый раз... в прошлый день, оно тоже было, только было холодным. "Так ли это? - задумался Иля, обнимая ластами подушку, - ведь подушка была такая же, лучики на нее падали похожие, значит, и солнце было то же... Или все же как?.."
И белоснежный кроха с черным носиком внимательно принюхался к глади этой своеобразной люльки, на которой так любил просыпаться и дремать - тоненькие лучики были тоненькими и золотистыми, будь они прохладными, будь они теплыми; наверное, это так и останется загадкой (малыш видел, как солнце поменяло место сияния на небе; следовательно, не может, по логике давать один и тот же свет)... может, он еще совсем крошечный для подобных размышлений?..
2 Штришки движения
Смышленный моржонок очень хотел узнать, что это такое; в домике все, кто с ним живет постоянно ходят, сидят, бегают иногда, порою наклоняются и совершают разные пассы руками за делами. Казалось, даже техника двигалась - менялись звуки, картинки, повороты деталей у приборов, словом - это было как будто одной картиной движения. Моржонок вопросительно чихнул (в усики лез этот дух непосед, колебаний и такого прочего) - интересно, чего не достает этой гармонии?
Он принялся в уме перебирать штришки этой картины - приседать, ползать, ходить, прыгать, сидеть, стоять... вроде бы все!.. "Не может быть! - сказал сам себе малыш, завозившись едва заметно на подушке, - в данный момент... вот я... разве прыгаю или бегаю?... Нет, лежу... Почти всегда, надо сказать... А это тоже движение?". Иля зажмурился, стараясь вспомнить, что движется, когда кто-то просто лежит. Его пузико спокойно нежится на подушке, хвостик и передние лапки укрываются мягкостью и теплом ее пухлых контуров, головка удерживается пухом ее и, кажется, тоже ничего не делает... "Глупость какая!.. - возмутился про себя кроха. - Я думаю, вспоминаю и чувствую, как маленькими льдинками одна за другой проплывают во мне мысли, когда лежу... А вот плыть - это движение... Выходит, и лежать можно с пользой!"
Так он добавил к картине еще штрих - думать, пусть и лежа - двигаться тоже!..
3. Неиссякаемое молочко нового
Иля словно лежа, пьет из соски, и так - каждый день - тут послушает, там посмотрит и все впечатления сохранит в дневничок подушек, интересно, заканчивается ли новое? - такой вопрос ставит себе моржонок и по сю пору ищет ответ на него: бывает, читает кто-то рядом с ним книжку, и все в ней известно, или смотрит кто вместе с моржонком знакомое кино - знаешь в нем каждый поворот, но...
"Все-таки это молочко нового появляется даже оттуда, откуда не ждешь, например в том, что уже хорошо знаешь, и это не так плохо - запишет он незримо в странички подушек. Вчера у тебя впечатление одно, завтра - другое, потому, что настроение другое и в нем, как в зеркале, что может отражать по-разному, видится все так же... Ух, кажется, я знаю вкус этого необычного молочка нового - жизнь"
И моржонок Иля осторожно улыбается еще радостнее с выси подушек, как бы храня эту тайну для вас...