[X] Помощник

[Maline]

Подумала над предложением Romantic Warrior и решила-таки создать топик произведений в прозе. Если в чём-то ошиблась, запоздала или не так сделала, заранее прошу меня извинить.

 Демаркация.rar ( 351 Кб ) Кол-во скачиваний: 479


"Демаркация" - это фантастика (роман в жанре фэнтези будет позже). Написано сие лет восемь-девять назад, так что справедливой критики, полагаю, будет много. Просьба только не усердствовать, доказывая мне, что я давно деградировала как личность, а как писательница и не начиналась.

Роман далеко не увесистый, но определённое время на его прочтение потребуется. Порядок частей там указан, но на всякий пожарный вот вам: Клетка - Эпоха Испытаний - Эпоха Войн - Эпоха Империй - Эпоха Поединков - Эпоха Смерти - Лимб. Ну а тем, кому роман понравится, приятно будет почитать Бонус.

Жду ваших отзывов с трепетом!

[Maline]

Проза - это не только романы и повести, это ещё и рассказы. Сей жанр просто обожаю - и в качестве примера выношу на ваш суд кое-что ещё из моих произведений...

Джессика

Он никак не хотел просыпаться. Сны являлись странной пеленой, похожей, правда, на нечто виденное раньше, но забытое по какой-то непонятной причине, затаившейся в нитях подсознания радужным перекрёстком ленивой нежности и безымянной воли, воли, принадлежавшей когда-то ему, покрытой снегами ушедшего, открывшегося истиной потоков, уносивших свои медленные и размеренные воды в никуда, - а затмение наступало, тихо и неизбежно, - и странные, исполненные жизни лепестки вонзались в незащищённую, истощённую шрамами совести поверхность, снедая своей вечной решимостью объять необъятное и выпустить на свободу реки сути и смысла, - казалось бы, всё просто, уйди в бесконечность - и плати налоги учтённой насмешкой по грустным четвёртым, растворись, стань таким, как все, но нет, оно звало, росло, ширилось, и отказаться было невозможно, - пить, пить желаемое вперемежку с дивным соком под названием своеволие, истекать пороками, взирать безысходно на творящееся снаружи, - ты же внутри, всё легко и забывчато, - пей, пей и пляши, - но увы, изнеможение наваливается, - если выскользнуть, - хоть на секундочку, нырнуть с головой в этот неповторимый омут, что есть жизнь реальная, - нет-нет, не выйдет, ты чувствуешь, как твои кости плавятся под ярким и непривычно тёплым солнцем, ты не выдерживаешь, такое уже не под силу, надо было жить, учиться и надеяться, а ты спал, беспробудно спал, повторяя шаги, сделанные вначале и не принесшие огонь на онемевшие от уколов пальцы, - так выполнимо ли, - честно ли бросать в бездну, зная, что никогда не выберешься, - тогда приходит первая - а вдруг, не может быть, должно быть, ну конечно, так, так, не так, как же так? - за ней вторая - а если так, вот так, ага! - а теперь так, так и так, как же так? - третья, шестая и сто первая, а ты уже не думаешь, ты забыл, потерялся в бескрайней череде догадок и следствий, а имя твоё…
- Джессика! - от этого имени становилось дурно, но что было можно поделать, он тянулся - и обретал, пусть призрак, - дух сильнее разума, что ж, пусть…
- Брат, брат, - шептала младшая, - ты дома, это я, я, твоя сестра…
- Джессика? - выражение лица на миг замерло, словно мозг уловил нечто доселе незнакомое и теперь пытался это усвоить.
- Брат, - плакала младшая, а слёзы скопились у подбородка, и было тяжело дышать, не любимый, но брат - любимый…
Он играл в «Lunar». Часами, днями, вечерами, ночами, сутками, - и всё вертелось вокруг этого, - убить босса, успеть пролевелиться, заработать магию, боевую или же нет, дойти до нужного места, достать дары драконов, спасти Луну, отомстить Галеону за его двуличие, - так или иначе, но он не мог успокоиться, и когда игра была пройдена, он начал снова.
Джессика, дочь Мела д`Алкирка, занимала всё воображение, мысли о ней жгли, жгли и жгли, и однажды - прожгли…
Всё случилось именно тогда, когда и должно было случиться. Перед этим ещё были долгие месяцы хождения в Интернет и выклянчивания у родителей денег на распечатку картинок с Джессикой, часовые любования её портретом, музыка, mp3 из «Lunar`а», хоть как-то связанные с ней, напряжённые прохождения игры в попытках собрать все её бромиды, и дико-восторженные возгласы, когда удавалось обнаружить что-нибудь, связанное с Джессикой, но неизвестное раньше, - будь то ситуация, фраза или даже слово…
Но взрыв рос, он поднимался снизу, расходясь в стороны и требуя внимания, однако никто не думал, что всё так серьезно, шанс оставался, не верилось в прописную истину, - и взрыв произошёл…
Он смотрел на неё и вдыхал аромат полевых цветов, которые так шли к её прекрасному лицу, - великолепна, кто смеет спорить, кто, покажись? - ни один, я знаю, они слишком слабы для этого, только я силён, я, им всем до меня далеко, и неважно, так ли это в реальности, - главное, я люблю тебя, красавица, обожаю до самозабвения, приди ко мне, о, как мечтаю я быть с тобой, вдыхать аромат твоего волоса, пить твои губы, влажные и вкусные, трепетные соком молодости, обнимать твой нежный и такой хрупкий стан, - о, да, это блаженство, и я не могу не хотеть его, я - умираю…
Он сидел и тупо смотрел на её бромид. Сестра вошла и окликнула его, но он не отвечал. Когда же песня началась снова, он продолжал так же сидеть. Сестра спросила, не обидела ли она его чем-нибудь, и попросила просто один раз сказать «да», если это так.
Он молчал. Сестра подошла и тронула его за плечо.
Он не шевельнулся. Сестра забеспокоилась и, осторожно наклонив голову, взглянула в его глаза. Они были пусты. В них стояло только лицо его богини. Сестра ласково погладила его по щеке. Он был недвижим. Но когда сестра провела рукой перед его лицом, на несколько мгновений заслонив бромид, он вскочил и набросился на неё со страшным криком. Сестра еле сумела отбиться, правда, он успел ударить два раза.
На шум прибежали родители; он налетел на них. Отец скрутил его и прислонил к стене; мать, в шоке, опустилась в кресло, а отец кричал на неё, требуя, чтобы она немедленно вызвала «скорую».
Сестра скользнула в ванную. Намочив край полотенца, провела им под глазом; из разбитой губы текла кровь. Выдохнув, она опустилась на пол и разрыдалась…
Клиника обездвижила его. Он перестал двигаться, перестал смотреть осмысленно, перестал думать. Мысли ушли, всё, что осталось, - свобода, свобода любви и веры, и он любил и верил…
Врачи сказали, что он безнадёжен, но легко согласились с его возвращением домой. Его синдром якобы перешёл в неагрессивную стадию, и опасаться было нечего. Во время поездки домой отец недоверчиво смотрел на сына. Да, сын есть сын, он родной, но то бешеное существо, напавшее на своих сестру и мать, - не его сын…
Страх убил родителей после. Когда он не сдвинулся, чтобы хотя бы взглянуть на картинки своей Джессики, не включил магнитофон, чтобы услышать музыку из «Lunar`а», даже не повернулся в сторону приставки, - вот тогда подозрение родилось и стало стремительно расти. Он не реагировал ни на что. Говорить он мог, но говорил он редко и едва слышно; в основном, просил кушать или пить, а затем вешал голову и угрюмо молчал, словно не ожидал, что на его просьбу обратят внимание.
Судя по его движениям, у него болела правая рука, но он никак не давал это понять. Ел он с трудом, понемногу, и при этом на его лице появлялось такое выражение, будто он делает это из последних сил. Он никого не узнавал, но немедленно исполнял всё, что ему говорили, даже не задумываясь, правильно это или нет. Но самым страшным было смотреть в его глаза. Пустые, безжизненные, одинокие, брошенные, безнадёжные, покинутые, - вот какими они были. Покой царил в них, но только вечный покой…
Сестра не переставала надеяться. Она спала рядом, кормила его, переодевала, стирала его вещи, убирала за ним, постоянно говорила с ним и всё смотрела в его страшные глаза, ожидая увидеть в них хоть ничтожный проблеск смысла. Но - тщетно.
Сначала она пыталась развлечь его, показывая ему бромиды Джессики и включая так любимую им музыку из игры, но вскоре поняла, что это бесполезно, и перестала. На всё, что относилось к Джессике, что было собрано им таким титаническим трудом, он обращал не больше внимания, чем на всё остальное. Его мир переместился туда, где его уже никто и ничто не могли достать - в подсознание. И он жил там, там, а не здесь, и другая жизнь была неведома, а о возвращении не могло быть и речи…
Сестра не сдавалась. Она собрала всю свою силу воли - и - нырнула…
Поначалу всё было совсем незнакомым и каким-то до невозможности простым. Обычная графика, далеко не из лучших, анимешные мультики-вставки, каких полным-полно было в её коллекции, причём побольше размером и поинтереснее, куча неизвестных кнопок непонятных значков и странных картинок, ни о чём не говоривших, и полное равнодушие к игре вообще; вдобавок проходить её совсем не хотелось, одно представление об этом заставляло махнуть рукой, - часы и часы нудной, неразборчивой мути, о боже, только не это…
Но рядом в кресле сидел брат, и сестра, едва взглянув на него, стискивала зубы и продолжала. И так, раз за разом, втайне от взрослых, - не дай бог, узнают, тогда - конец последней надежде, ведь не поймут, не простят, - и конец… что ж, и на этот случай у неё имелся выход - в виде горького снотворного, прибережённого матерью; ссорились родители редко, но когда это происходило, без таблеток было не обойтись.
День проходил за днём, а она всё играла, и отчаяние уже было стало захлёстывать её, - оно не приходило, не являлось, видя неискренность игры, не хотело казать себя, и это убивало, ибо это был единственный шанс, далее - пустота, тьма, безысходность, отсутствие смысла, и эта точка сужалась в круг, чертя зигзаги, и означала законченность. Уходить одной было глупо - ничего не изменится, а он будет страдать ещё много лет, прежде чем умрёт, и, может быть, она его не дождётся; реинкарнация - суть реальная, вера укрепляет уверенность, и огни загораются, когда тухнуть уже нечему, и всё это кружилось в пене крылатой совести и бросалось в волны бескрайности, - а тогда зачем, зачем ему быть, с ней - возможно, не обделит, не оставит своей любовью, там, где-нибудь вне, - они вдвоём обретут свободу, истинную, не ту, что мы привыкли думать, коверкать и перекраивать, - истинную, - возмездие закипало, - и решение обрело границы…
Она втянулась. Короткие часы игры в отсутствие родителей стали пыткой. Дразнило сладким, пороги ощущений уносили дальше, дальше, лёд осыпался сверху, пронзая сердце, - перепрыгнуть было уже не успеть, - и она перестала скрываться. Ей непостижимо везло: то родители уезжали на дачу, то отправлялись в гости, в кино, на музыкальный вечер, ещё куда-нибудь, - без разницы, самоцелью было добраться до джойстика, утонуть в мире «Lunar’а», постичь его тайны, добиться конкретного результата, - и мысли начали заполняться. Понемногу, медленными шажками, не всё так быстро, сказок не бывает, - конечно, просто дай мне умереть её волосами, я - не он, но он - это я, и я чувствую, вижу и вдыхаю им, постигая непостижимое в нашей привычной реальности, - аллюзии бесконечны, - можно вечно рыдать у кого-нибудь на плече, но попробуй решиться и всё-таки шагнуть, получится, получится выскользнуть, необходимо лишь захотеть, захотеть по-настоящему, искренне, доверчиво, безвозвратно, - и ты сможешь, сумеешь преодолеть барьер странной привязанности и отдаться чему-то большему, чем просто любовь к красиво нарисованному персонажу…
Она никак не хотела просыпаться. Гармония убегала, - не догнать, не угомонить - поранишься, устроишь себе зверские каникулы с убийством надоевших криков памяти, твердящей, что время есть время, а игра - всего лишь воображаемая реальность, миг на свету, но ты уже не хочешь мига - ты хочешь вечности, и это главное, потому что первое, что приходит в голову при виде её - восторг, разрезающий себя на части такими крупными каплями, что самозабвение не замедляет явиться, - куда же вы, шальные мысли, не убегайте так рано, буря уже близко, - чувствуете? - приближается, но мне не страшно, мне одиноко, мне дико, мне нестерпимо, и я хочу, хочу разорвать круг, убить восторженные возгласы и мнимую награду, - борьба со стихией - больше, чем борьба, это - жизнь, суть, не понимаемая многими, оттого и считающими сумасшедшими тех, кто обращается не к ним, не к вам и не к нам, - к себе, но при этом говорит с кем-то другим, и вот именно это ненормально, неверно, неправильно, не так, как принято, да? - задумываться ведь долго, проще поступить так, как делают другие, - смять, раздавить, бросить - и ещё плюнуть вслед, чтобы никому не показалось, что вы слишком мягки и слабовольны, а то, не дай бог, и вы окажетесь вне рамок - и отправитесь вслед, - наслаждаться уже не получится, право судить других пропадёт, ибо вас уже приговорят, казнь будет приведена в исполнение немедленно или вскоре, какая разница, - рано или поздно, - оно придёт, и от этого уже никуда не деться, - зарыться, зарыться бы, - но увы! - туда, где можно, вы регулярно выливали помои, а теперь необходимо, - жизнь или смерть, - вот он, миг истины, когда она открывается во всей красе, но что-либо говорить или делать уже поздно, - вы изгой, на вас стоит клеймо общего суда, и своей участи вам не избежать, - вы понимаете это и стремитесь хотя бы предупредить других, чтобы ошибка не могла повториться, - как жаль! - вам не верят, считают дошедшим до точки и выбрасывают раньше намеченного срока, как старый, ветхий материал, пришедший в негодность…
- Алекс! - и рот открывался, и произносил, и это было реальностью, а не сном, и правда убивала больнее, чем в прошлый раз, - сначала он, а теперь ещё и она - оба, - как же так? - нет! Нет? Нет…
Страх изъедал гроздьями, - нельзя, нельзя в клинику, иначе - всё, конец, полное отсутствие цели в жизни, её нет, а значит, нет и самой жизни, потерянной где-то и зачем-то, но не могло быть, чтобы именно ею…
Видение оказалось на удивление ярким. Он стоял у дерева, большого и развесистого, и смотрел на неё влюблёнными глазами. Она всем своим существом ощущала его тепло, его жизнь, его чувства, и она точно знала, что это - не сон…
- Здравствуй, - его голос прост и звучен, взгляд доброжелателен, доверчив, такого не посетят пошлые мысли, и мир раскалывается от нестерпимого желания понравиться, угодить, быть именно такой, о какой он мечтает, стать его второй половинкой, быть с ним, - вот смысл, и ради него и стоит жить…
- Здравствуй, - она улыбается неуверенно, робко, но по мере того, как он подходит к ней, она становится всё смелее и смелее, и наконец сама делает первый шаг навстречу, ещё, ещё - и рядом, и их тела столкнулись, дыхания замедлились, слова исчезли, мысли размылись, а взгляды - скрестились…
- Кто?! - он отшатывается, поражённый, не готов поверить и принять истину, - крушение неизбежно, мы знаем это, живём и знаем, но надеемся, что нас оно коснётся в самую последнюю очередь, а когда это случается, искренне недоумеваем, почему так рано, - но искры сыпались, разум изогнулся, пятясь, упал, растянулся во весь рост, привстал, шатаясь, поднялся, разогнулся и - выпрямился…
- Мама! Папа! - он был безмерно рад, что вернулся, и хотя большая часть ускользнула от него, он незримо касался её шагов и ощущал, ощущал, что это, и потому - помнил…
Только сестра была недвижна. Её взгляд остекленел.
Она ни на что не реагировала. Всё, что ей говорили, она воспринимала как истину в последней инстанции. Она перестала двигаться. Спала она, с таким шумом втягивая воздух, будто его ей не хватало. Она никого не узнавала и смотрела сквозь. Ела она с трудом, понемногу, и при этом на её лице появлялось такое выражение, будто она делает это из последних сил. Но самым страшным было смотреть в её глаза. Пустые, безжизненные, одинокие, брошенные, безнадёжные, покинутые - вот какими они были. Покой царил в них, но только вечный покой…

7:12:14 PM 08.09.2004г

От себя могу добавить, что этот рассказ практически полностью автобиографичен. К сожалению...

[Maline]

Рискну выложить здесь ещё один пример ассоциатической прозы. Кому не нравится такое - не бейте сильно...

Сумерки

1

В сумерках всегда холодно. Она знала это. Знала и ненавидела себя за то, что вновь закрыла дверь за той, кого нарекла своей любимой сестрой по крови, хоть в её жилах и текла чужая, чужая одним лишь названием - смешно-то как! - и такая родная и близкая своей слитостью и естественной порогами чувств и ощущений, мокрыми до слёз лицами, пламенем, рвущимся из груди всякий раз, когда обжигает ледяным сердца, улыбкой, искренней и обезоруживающей, тёплой и ласковой, нежной и доброй, заставляющей замереть всё существо в бесплодной попытке оценить, измерить и осознать всю глубину откровенной преданности тела и души тебе, её недостойной, обречённой бесконечными днями и ночами повторять и повторять про себя, что никогда не станешь свободной именно этой, всеобъемлющей свободой, никогда не коснёшься даже кончиком пальца той трепетной и бездонной, неиссякаемой веры в любовь и чистоту, что не угасает под гнётом любого проявления зла, сколь могущественным бы оно ни казалось, и способно терпеливо ждать года, века, тысячелетия, и способно страдать так, как не доведётся страдать никому, ни единому живому существу во всём мироздании, страдать ясной и необратимой, ломким стеклом осыпающей израненных, - вечно живая, - единой болью, единой потому, что это всегда боль, испытываемая за всех и за каждого одновременно, та самая боль, намёков на отголоски которой мы не замечаем в суете повседневных забот и никогда не заметим - мы, привыкшие быть серьёзными и обстоятельными, привыкшие решать любые проблемы, не замечающие при этом, как сами же их создаём, мы, привыкшие до последней капли впитывать в себя реальность существующего вокруг нас мира и при ежедневном соприкосновении с его нереальностью заставляющие себя выкидывать подобную блажь из головы, мы, привыкшие по-детски радоваться действительно смешному и весело смеяться над полной ерундой или даже над случайно брошенным словом, мы, потерявшиеся в своими руками выкапываемой с рождения бездне под названием рутина, мы, заявляющие, что перевернём горы, хотя сами не замечаем, что нам не по силам разглядеть, что мы ничтожно меньше, меньше самого представления о том, что меньше, одной-единственной настоящей песчинки, едва тронув которую, можно мгновенно перевернуть весь свой внутренний мир, ненастоящий своей вечной приверженностью внешним, изменчивым, как погода, идеалам, - что суть весь внешний мир, как не отражение внутреннего, - лишь наше уникальное восприятие дарит оттенки и краски, - кто смотрит на окружающий мир точнее: стрекоза своими многочисленными окулярами, кошка своим вертикальным ночным видением или какой-то человек, по нелепому совпадению созданный более умным, сильным и рослым, но главное - более сознательным (как утверждается, хотя опять-таки неизвестно, правда ли это, или же внутреннее сознание того же комара гораздо эстетичнее, изящнее, красочнее, тоньше внутреннего сознания людей, известного также как подсознание, ибо люди, конечно же, придумав массу терминов и названий для себя, не учли, что подобное вовсе не то, что принято за норму в других мирах, например, в животном и в растительном, и что в каждом лесу есть свои собственные страны, государственный строй, экономика и прочее, и, разумеется, свой язык или даже языки, диалекты, наречия), - какая разница, произносить вслух или делиться мыслями, - чудо, чудо, телепатия! - так мы обычно кричим, - просто это легче всего сделать, - уйти, укрыться тёплым мягким одеялом и спокойно заснуть в царстве хаоса, - да-да, а вдруг хаос, его ледяное безмолвие являют собой нечто совершенно иное, дикое пока что для нашего разума, воспитанного, вполне возможно, на дикости недикого, а вдруг холод, которого мы так боимся, суть не температура, а некое состояние природы, с которым можно слиться, понять его природу - и тогда все эти внешние последствия, коих мы постоянно опасаемся, такие, как головная боль, простуда, высокая температура нашего тела, просто растворятся в небытии, лопнут, как мыльные пузыри, - никогда не возьмёшь в свою жизнь и крупицы этой неповторимой, безграничной любви и всепрощающей доброты, хотя тысячи и тысячи раз она тебе их предлагала - просто взять, коснувшись этого, и ты обжигалась, силясь дотронуться, ибо жар испепелял, стоило лишь подумать о том, чтобы попытаться дотронуться, и в тысячный и тысячный раз отвергала дар, внутри глотая потоки слёз, а снаружи выставляя напоказ свою внешне агрессивную защитную реакцию, понимая, что ещё не готова принять это на себя, глазами, рыдающими и проклинающими себя после каждой ссоры с тобой, заранее отражающими непереносимую простым смертным боль из-за того, что обидела тебя, даже если обидела ты, и прощающими всё, всё, что только способна вообразить любая фантазия, при малейшем проблеске начала извилистого и тернистого пути к истине, - коротким или длинным он будет - решать только самому путнику, - роднее себя самого, своей самости и индивидуальности, роднее того, что когда-то было тебе родным и даже того, что им когда-нибудь станет, потому что она способна возродить Вселенные всех Трёх Миров, если понадобится, всепоглощающей духовной близостью.
Это был всего лишь один из вариантов её многочисленных имён. И бесчисленных своей неповторимостью вариантов, ибо каждый миг уже своим существованием рождал новое имя. Она понимала это. И вовсе не сердилась.
Что сказать ей, если два родных человека любят одного и того же, такого же родного и близкого душой и телом, в трудную минуту прикрывающего их собой? А что тут скажешь…
Так. Давайте-ка по порядку, честно и непредвзято. Она сама заявилась ко мне на чай так поздно и стала упрекать, что я…
Боль. Душевная. Ногти впились в ладони, добавляя кусочек физической. Я должна поверить. Нет, не должна…
Сколько бессонных ночей ты провела, уставившись в плясавшее пламя?.. С шести… почти двадцать лет, пожалуй… Эти глаза, читающие нечитаемое, эта ладонь, изгоняющая вселяющихся, этот дух, являющий истину… в кратких мгновеньях… кто же ты?..
Может быть, слишком рано повзрослевшая девочка, ставшая тем, кем ей было предначертано стать, или просто хорошая подруга своих подруг, или никому на самом деле не нужная, запертая в своём собственном мире?.. Увы…
Нет. Не громко, не отчаянно, без криков и ложной храбрости. Просто - нет. Я та, кто я есть. Я не та, кем меня считают. Я не та, кем я хочу быть. Это я…
Когда я кормлю с руки этих двух крылатых созданий, доверчиво смотрящих в мои глаза - это я. Когда я делюсь с ней самым сокровенным, это я. Когда умираю, чтобы жила она, это я. Так почему же такая мелочь должна стоять между нами? Смешно…

2

Ты родная, родная по крови, родная не здесь, не сейчас.
Я слышу тебя, так же, как ты, - слёзы коснулись глаз.
Нет, темноте не придти, не успеть, не испариться ночами –
Я буду ждать, буду любить, буду верить… ты знаешь.
Слов ненужных фальшивая нить тянется между нами,
Я готова это убить, лишь бы мы были нами.
Не уходи, я пить хочу мысли твои и чувства.
Я об одном тихо прошу – верь, люби и чувствуй.
Сонные вспышки, рождаясь, не гаснут,
Плавятся в чьей-то уступчивой мгле, -
Мягкие пальцы, нежные краски –
Это теперь во мне.
А мне хотелось бы искренне верить в тебя, наступившую мигом навеки…

3

Ты обернулась. Гнетущее ощущение пока ещё далёкой, но жутко знакомой боли, несмотря ни на что, возвращалось, - глаза искали опору, метаясь, бегая, - и ты поняла - здесь, сейчас…
Тихонько подошла к двери, поправив хакаму, прислушалась. Услышала.
Сердце разбилось на мириады осколков в одно это мгновение, ставшее вечностью в изначальном своём проявлении, дезинтегрировалось - и интегрировалось снова, восстало из пепла, возродилось и взошло ослепительно ярким солнцем осознания своей роли в этой, да и во всех прошлых и будущих, когда ты в очередной раз столкнулась с этим томяще-неописуемым чувством, мягкой пуховой накидкой опадавшей на плечи одной ничтожно малой частички единого целого по имени непознаваемая чистота души. Ты поняла, что совершенно напрасно так страдала из-за этого и тем более заставляла страдать её, и слёзы, ставшие вдруг такими горячими и естественными на иссушённом болью лице, рассекли свои дорожки, стекая; смех, искренний смех над собой и над своей непростительной глупостью рвался наружу.
О боже… Ведь всё… так просто. И всегда было именно так. А я, слепая, не могла увидеть тебя среди всех этих ложных, искривлённых отражений, только помнила свою, свою боль, и даже не вспоминала о твоей… Что же со мной происходит… Я, кажется, понимаю…
Да! Теперь, когда барьеры иллюзорны, краски раскрашены, а слёзы выплаканы, можно, можно позволить себе прикоснуться к неугасаемому сиянию её трансцендентно чистой души, легко парящей над бедами и невзгодами, нелепыми случайностями и обидами, ложью и клеветой, злобой и ненавистью… Ты внезапно отчётливо представила, какая боль выпала на её долю, и как ей пришлось терпеть издевательства в свой адрес, - но она приходила, несмотря ни на что, делилась, вместе с тобой плакала, вместе с тобой смеялась, понимала - именно простым, но по-детски мудрым пониманием без умных кивков и серьёзных лиц, - но она не бросила тебя, не забыла, не злословила, - лишь жила надеждой на лучшее будущее, готовая отдать свою жизнь за то, чтобы ты его достигла… И в этот миг ты дотронулась.
Щемящее чувство незнакомого раньше блаженства растеклось изнутри, заполняя всю тебя, и словно искра неиссякаемого тепла влилась в твою душу.

4

Ты открыла дверь и тихо, но отчётливо произнесла:
- Усаги, моя хорошая, ты промокнешь. Хватит плакать.
Глаза цвета неба застыли сначала в непонимании, затем - в безграничном счастье.
- Рэй! - и она, вскочив, бросилась к тебе и обняла.
- Я люблю тебя, Усаги…
- Я знаю.

2:12 AM 28.10.2004г – 6:47:09 AM 06.11.2004г

Ну... понимаю, что многие покрутят у виска, а ещё кто-то скажет, что этому место на форуме аниме. Ну что ж, не мне судить.

Сообщение отредактировал Maline - 3.4.2009, 5:39

[Maline]

Чтобы показать, что способна не только на длиннющие философские суждения, выкладываю вот это.

Секрет

Лёха рассказал Андрею секрет. И добавил:
- Только не говори никому то, что я тебе рассказал…
Андрей подумал и согласился.
Секрет был не то чтобы очень… но всё-таки секрет. А если подумать, то даже и не очень. Но секрет.
Андрей думал, думал и думал снова. И наконец позвонил Саше.
- Только не говори никому то, что я тебе рассказал, - предупредил он.
Секрет ведь - штука сложная. Вроде не тайная документация звёздного Пентагона… но секрет же! Святое слово; рассказали тебе, значит, храни. Всеми силами. Пока не исчезнет надобность.
В первый же выходной Андрей отправился к Витале. Конечно, секрет - штука такая, дело серьёзное, - секрет ведь!
Напоследок Андрей сказал:
- Никому не говори то, что я тебе рассказал…
Виталя обещал.
Тяжёлая это ноша - секрет! Вот ведь штука какая… Забыть бы его, и дело с концом. Только забыть никак не получается - как же, секрет! Его ведь никто не знает… почти. Но Лёха-то, что главное, не узнает, что кто-то ещё знает, потому что никто не скажет ему, что Андрей рассказал секрет, ведь это секрет, и Андрей просил не рассказывать. С другой стороны, ведь Лёха тоже просил не рассказывать, а он рассказал; и теперь вопрос в том, что думает по этому поводу Саша и что думает Виталя, а также в том, как часто могут общаться эти двое с Лёхой. Секрет рассказывать нельзя, просили ведь; и что делать? Потерять доверие - как нехорошо; нет-нет, это в корне плохо, ужас какой-то просто! Ради доверия надо устранить даже возможность. Ведь секрет же! А как же…
Андрей мучался, мучался и снова мучался. И наконец позвонил Вадиму.
- Лёха мне секрет рассказал, - сходу заявил он.
- Ну и что? - равнодушно пробормотал Вадим.
- Как что? Секрет ведь, - стал терпеливо объяснять Андрей.
- И что? - повторил Вадим.
- Как что?! - уже не очень терпеливо прикрикнул Андрей. - Секрет, понимаешь?!
- И что?
- А то! - разозлился Андрей. - Секрет! И только посмей рассказать!
- О чём? О том, что Лёха тебе рассказал секрет?
- Нет! Секрет!
- Какой секрет?
Андрей без всяких обиняков выпалил в трубку секрет и злорадно усмехнулся. Теперь-то уж точно!
- Ну и зачем мне это? - спросил Вадим. - Мне-то он зачем?
- Как зачем? - искренне удивился Андрей. - Я же тебе доверяю…
- И потому рассказываешь секрет, который Лёха тебя просил не рассказывать, даже не потрудившись узнать, нужно ли мне это, и заставляешь держать язык за зубами при Лёхе и в итоге молчать, чтобы не выдать тебя, хоть ты и сам выдал Лёху, разболтав секрет, а теперь боишься правды, потому что если она всплывёт, Лёха уже никогда не расскажет тебе секрет? - отчётливо проговорил Вадим.
- ДА! - закричал Андрей. - Понял теперь? Не смей рассказывать!
- Да я и не собирался… - начал было Вадим.
- Вот и отлично, - и Андрей бросил трубку.
Что за идиот этот Вадим! Нет бы спокойно согласился выслушать секрет и не говорить никому. А то ишь, разошёлся! Ему целый секрет рассказывают, дело такое… серьёзное… Не проблемы ориентации, само собой разумеется, не детские сексуальные предпочтения, но всё-таки секрет! Секрет, а не какие-то обветшалые нити дружбы! Вообще зачем такой друг, который не умеет хранить секреты? Правильно… давно пора…
Нет, я ведь говорил ему! Предупреждал… просил, в конце концов! И что с того, что между нами восемь лет дружбы, фигня всё это… Нечего насмехаться! Секрет - это не шутки! Секрет - это ого-го! Получше всяких…
- Да то, что я на самом деле знаю и не говорю, ещё покруче таких секретов будет, - усмехнулся Андрей напоследок. - А такие друзья мне не нужны.
А на следующий день после разрыва Вадим пришёл к Лёхе и рассказал секрет.
- Это правда? - спросил он.
- Я такого не говорил, - заявил Лёха, не глядя в глаза.
- Я так и думал, - невозмутимо сказал Вадим.
И ушёл.
А Лёха позвонил Андрею.
- Хрен тебе больше, а не моё доверие, - отрезал он.
Андрей был в ярости. Зачем Вадим рассказал?! Друзья так точно не поступают! Ведь это был секрет! Целый секрет! Ноги его теперь не будет…
Лёха учёл случившееся и понял, что Андрею доверять не стоит. Сидя за кружкой крепкого чая, он спокойно обдумывал, кому бы ещё рассказать. Саша и Витус молчали, хотя знали, значит, им тоже сильно доверять не стоит…
А Вадим теперь решил для себя больше не доверять Лёхе.
«Ложь», - думал он. - «Какая тут дружба?»
Ноги Андрея больше не было. Доверие к нему Лёхи ушло, как и доверие Вадима к Лёхе. А честные Саша и Виталя упали в грязь. Хоть и для Лёхи всего лишь, но всё-таки…
«Кто же следующий? Паха, наверное», - улыбнулся Лёха про себя.

Мораль сей басни такова: виноват секрет. А точнее, замкнутость друзей. Если бы они не прятали друг от друга какие-то секреты, ничего бы не случилось. Появился секрет - и сразу вся дружба и всё доверие сошли на нет. А виноват во всём этом был один секрет. Не такой страшный, конечно. Не о романах на стороне, не о травке по выходным и даже не о скрытой тяжёлой болезни сердца или мозга. Но ведь секрет же! Целый секрет!

6:00 АМ – 6:00 РМ 06.08.07г

Опять-таки автобиографичен. Что поделаешь...

Сообщение отредактировал Maline - 3.4.2009, 5:48

[Maline]

Есть у меня ещё кое-что из последнего... нечто мистическое или ужасное, это как посмотреть.
Это два идущих подряд рассказа, смахивающих немного на повести. Предлагаю их вашему вниманию.

~ Просмотр скрытого текста доступен зарегистрированным пользователям ~

лежат оба. Прошу любить и жаловать.

Файлы были удалены с депозита. Поэтому я снова выложу их - уже "вживую" - на следующих страницах. Клянусь! Каюсь в своей недальновидности.

Сообщение отредактировал Maline - 26.6.2009, 11:05

[katerina77]

На первый взгляд слог хороший, художественный прям.. .. хотя я в этих фантастических жанрах разбираюсь, как свинья в апельсинах... но попробую осилить чё-нить...

[Romantic Warrior]

Из представленных трех рассказов мне больше всего первый понравился. Рассказы тоже очень люблю (не меньше, чем повести и романы), правда, всего лишь как читатель Если в повестях и романах достаточно много пространства для изложения всего, что хочет сказать автор, то в рассказе ему это сделать заметно труднее, объем сильно поджимает.
Как уже было сказано выше - слог действительно впечатляет, красиво написано. Тематика компьютерных игр опять же мне очень близка, когда-то много часов проводил за приставочными игрушками. Настолько сильно, конечно, в виртуальность не уходил, но все же в чем-то игры тоже иногда могли немного повлиять на восприятие реальности.

П.С.
Предложение длиной почти 1,5 тысячи символов - это сильно

[Maline]

Эм-м... Ну, я вроде тоже так сильно не уходила. Непреодолимое желание написать нечто похожее на "Демаркацию" возникло в связи с глубоко поразившими меня "Лабиринтом отражений" и "Фальшивыми зеркалами".

Предложения длинные - да... люблю... То есть раньше ими увлекалась очень. Русский язык - один из моих коньков, всю программу курса сдавала всегда в конце семестра за одну беседу. Любила всякие рекорды побивать. Как-то долго билась и написала по всем правилам предложение из 75 слов без единого знака препинания (кроме точки, разумеется). Вообще писать ассоциативные ряды проще всего именно с такими переходами, как в "Джессике" - если, конечно, герой реагирует именно с такой скоростью.

To katerina77 - почитай, надеюсь, тебе понравится. Если так, я буду просто в восторге.

Сообщение отредактировал Maline - 14.4.2009, 15:25

[katerina77]

Если есть возможность - издавайся. Цепляет с первых страниц, хорошая динамика, шикарное воссоздание атмосферы... В общем уровень высокий. Ставлю 100.

[Maline]

Бальзам на мою ранимую писательскую душу. Увы, пока что нет возможности издаваться.

[Maline]

Наконец-то сдосужилась отредактировать свой первый роман... эхем... не будем говорить громкие слова "в жанре фэнтези", скажем просто - нечто хотя бы немного сие напоминающее.

Роман старый, перегруженный понятиями придуманной мной планеты. Только вкупе с примечаниями реально его понять. Мда... за честность не бьют. К семи частям романа прилагаю также некоторые сведения об этом мире, не указанные в примечаниях. Рекомендую почитать их перед прочтением романа - и прежде всего документ о расах и их особенностях.

Итак, мой первый роман -

~ Просмотр скрытого текста доступен зарегистрированным пользователям ~

.

Так как ссылка уже мёртвая, выложу его снова на следующих страницах.

Знаю, что он далеко не так хорош, как "Демаркация". Но, может, кому и понравится?

Сообщение отредактировал Maline - 26.6.2009, 11:49

[Maline]

katerina, специально в честь поддержки темы психозов и фобий выкладываю следующий рассказик, написанный как раз в бытность мою в чём-то наподобие чёрной меланхолии с непроходящей депрессией.

Надеюсь, понравится.

Рутина

Он вышел в тёмный подъезд и закурил. Темнота подкрадывалась отовсюду, и хотя он знал, что её можно развеять, сил на это не оставалось. Лампочки сломались - насмешка чего-то великого и неисповедимого. Тьма в гостях у света. И хотя уверенность в том, что стоит только подойти к одной из безлико прячущихся во мраке дверей и позвонить, как обеспокоенный сосед выглянет и спросит, что нужно, вообще заговорит, напомнив о том, что тишина ломка, а темнота не вечна, туманила мозг, мысли сплетались вокруг совершенно иного представления об окружающем мире, а пустота оставшейся за спиной квартиры давила сзади чужой, но привычной тоской. Суррогат страха неизвестности и страха одиночества был единственным, чего можно было бояться этой ночью, и он уже подкатывал к горлу, змеясь своими отражениями в брошенных на ветер делах и в кричавших мыслях. Что-то было не так, и ясность осознания этого темнела с каждой минутой.
Голова отзывалась вспышками резкой боли. Окурок был единственным предметом, освещавшим площадку в момент втягивания дыма. Некто сильный и незнакомый будто поселился в лёгких, разрывая их томлением в ожидании очередной порции никотина. И убежать было невозможно. Нутро требовало ещё и ещё, а тело от груди до висков раскалывалось от накатывавшей длинными волнами, не позволявшими вздохнуть хоть на миг, тупой приглушённой боли. Мгновение сжалось в комки минут, заставляя теряться в скоплении времени, ибо в действительности было уже всё равно, есть время или нет, ибо его не было - так или иначе. Всё должно было быть так, как должно было быть, и никак иначе, повторяясь изо дня в день, но не отмечая в своей тягучей бессмысленности эти отрезки временного континуума, и сознание, твердившее об этом, почему-то искрилось, вызывая следующий приступ режущей и до непонятного мутноватой боли, ютившейся большей частью в висках.
Струи дыма вылетали во тьму и растворялись в ней, становясь её частью. Пустая проблема была во всём этом, нечто, что неизбежно влекло вниз, но никогда не давало испить глоток свежего воздуха сверху. И чем-то это было странно - может быть, ливнем фантазий? Во всяком случае, погружаться в него не хотелось. Но пришлось…
Дикие воспоминания вечера отдалённой вереницей схлестнулись в мозгу, сменяясь шквалом безрассудных и разумных мыслей. И ничего уже не могло помочь. Внутри плясала опустошённость, и её огни, яркие-яркие, метались туда-сюда в поисках последней надежды на то, что где-нибудь в прошлом остался крик разбитой души, способный принести умиротворение вместе с неслыханной свободой чувств, радугой мимолётных огней, преследующих всю жизнь до самой смерти и не дающих уснуть именно тогда, когда тело испещрено глубокими кровавыми ранами и не может встать, подчиняясь необоримой силе, давящей из ниоткуда, из ниоткуда наполовину, потому что даже самый извращённый прилив воображения не в силах передать то возбуждение, которое возникает при виде себя в роли беспомощной жертвы, всесильной оттого, что всё мироздание в этот миг склоняется перед ним, ибо для умирающего тела остаётся совсем немного материальных ограничений, далёких или близких - оно обнимает своей непроницаемостью, ступая лёгкой, невзрачной походкой, подходящей для адепта Сатаны, и даже не задумывается о последствиях, ибо для него последствия уже наступили, и вот тогда-то оно взрывается познанием своей ненаказуемости, рекой забытых когда-то в спешке жизни желаний изливаясь на живой - пока ещё - мир, не тронутый грязью потусторонности, где и предстаёт лишь жалкой точкой в глобальных путях тёмного гения.
Во тьме забрезжила тьма, и тени явились во всей своей красоте движения и неподвижности, находящиеся в своей вечной обители мрака и потому невидимые. Кто-то двигался сверху и снизу, но ни звука, ни малейшего шороха, выдающих движение, не было. Движение выдавало само движение. Это был единственный недостаток тьмы, которым он привык пользоваться и который он знал лучше, чем кто-либо, но всегда сомневался в своём даре, ожидая доказательств собственных оплошностей, излишнего самомнения и чрезмерной самоуверенности со спокойствием мертвеца, иногда спрашивая себя об истинном происхождении этого знания, не отягощённого бременем смысла и разумного начала, и самовольно приходя к шокирующему кого угодно, но только не его самого выводу о том, что корни этого непритязательного знания таятся скорее в старой притче о человеке, на самом деле научившемся говорить напрямую с богом и вследствие этого закончившем свои дни в палате для душевнобольных.
Да, сумасшествие - это не выход, может быть, но только для умов, сдобренных одинаково большими порциями логики, твёрдости и жестокого общепринятого мнения. Погружение же в рамки обыденности вызывает ощущение рвоты во рту от застоявшейся рутины, и хочется блевать от обычности, обыкновенности, ординарности, заурядности, банальности придуманного самими людьми мира, где трудности и боль должны восприниматься как должное и преодолеваться со сжатыми зубами в приютах искусственной помощи, не годящейся в подмётки помощи естественной, мира, где счастье, радость и веселье мимолётны, мира, где всё до конца не высказанное приписывается гениальности, но в то же время может быть принято за полное помутнение ума и воли, бьющейся, как в силках, мира, где сами люди, выдумавшие его таким, каким им его хотелось бы видеть, даже не поняв, что это вымысел, неправда, глупость, иллюзия, заброшенная вольным ветром в голову того, кто начинал закладывать своё в то, во что своё невозможно просто вложить из-за необъятной своеобразности этого, не принимают совершеннейшую истину, гласящую, что рано или поздно все они задохнутся в хаосе и в хитросплетениях своей собственной громадной выдумки под названием мир и своих ветхих ухищрений, с каждым разом становящихся всё более и более извращёнными и призванными временно поддержать уже рухнувшее представление о настоящей истине, уже разрушенный мир иллюзий, который погребает под собой все ложные представления о нём с каждой новой угрозой катастрофы, необходимой для истинного явления правды, живой, своеобразной, совершенно разной, индивидуальной для каждого живого существа, и не поднимаются до уровня, позволяющего взглянуть на всё со стороны и привыкнуть к мысли о том, что же случится, если вдруг окажется, что всё абсолютно не так, как надо, а именно так, как хотелось бы, но только не каждому, а высшей воле, ратующей за всю массу индивидуальных личностей, в целом представляющих собой мир. Да и кто сказал, что мир должен называться миром и что он вообще должен называться?..
Он докурил. Погасив уже третий по счёту окурок, выбросил его и вошёл в квартиру; не включая свет, прошёл на кухню и стал жадно пить воду из бутылки, заливая халат и футболку.
Как хочется жить! Но это бессмысленно, бессмысленно, потому что именно завтра, не послезавтра, не через месяц, год, десятилетия и века, а именно завтра придёт смерть, повернётся к тебе и заберёт с собой, и ничего уже более не будет иметь значение - все удовольствия, беды, несчастья, наслаждения и боли уйдут безвозвратно в ничто, и глупой будет именно таким образом прожитая жизнь. Смерть неизбежна - и потому, осознавая это, думать о ней и принимать её легко и не страшно.
Он лёг и попытался заснуть, но мешали раскалённые угли в голове, и хотя потом он просто отключился, утром он уже не проснулся. Он умер. Умер от рутины…

2-3:00 РМ 26.04.2001г

[Maline]

И ещё один - на тему далёкого будущего. Коротко, правда...

Солнце

Я плыву в темноте. Я не знаю, когда это кончится и даже не представляю, куда я плыву. Это просто накаты мерного движения… влево, потом вправо… чуть выше… чуть ниже…
Так продолжается недолго. Из ниоткуда появляется свет; он не приглушён и не резок, скорее, едва ощутим - может быть, потому, что я только ощущаю его? Равномерное гудение сопровождает секунды взлёта на гребнях к небу, и какое-то мгновение спустя я понимаю, что стою. Тьма неожиданно сгущается, прогоняя свет, но с ней приходит лёгкость сознания. Я замечаю, что могу трезво анализировать происходящее и полностью контролировать свой мозг. И в этот момент я осознаю себя.
Я открываю глаза - механически, и, подверженный инстинктивному импульсу, начинаю оценивать окружающую обстановку. Я нахожусь в просторном помещении, стены которого, изрезанные правильными прямоугольниками секций, описывают идеальный круг; в центре шумит и переливается огнями какое-то механическое приспособление, поднимающееся к потолку на высоте десяти уровней моего роста. К нему с четырёх сторон спускаются гигантские треугольники с выпуклыми продольными покрытиями; они расположены друг напротив друга и, очевидно, предназначены для передвижения вверх или вниз внутри этого помещения.
Я поворачиваю голову, и яркая голубизна бросается мне прямо в лицо, не ослепляя глаз. Я двигаюсь в этом направлении сквозь четырёхугольники стен и отошедшие вправо двери отсеков в форме идеальных окружностей к выходу, и пар, вырываясь из-за решётчатых перекрытий, окутывает моё тело густыми клочьями. Когда я наконец оказываюсь снаружи, я вижу ясное небо с расплывчатой мутью облаков; стопы погружаются в песок, а песчаная позёмка посыпает мои нижние конечности. Я отмечаю, что воздух здесь чище, но никак не могу вдохнуть, как ни пытаюсь. Тёмно-жёлтая широкая струя газа рвётся над моей головой.
Оттуда, где я стою, солнца не видно. Внизу копошатся какие-то странные создания с кожей цвета жухлой травы, большими тёмными глазами и острыми когтями; они похожи на грызунов, только сами гораздо крупнее. Я надеюсь впитать этот мир, но у меня ничего не получается; тогда я шагаю дальше, мимо странных созданий, ещё глубже погружаясь в песок, и спускаюсь к подножию холма.
Рельеф здесь совершенно отличается от вида сверху: из-под песочных покрывал кое-где проглядывают вызубренные поверхности скальной породы, а вдалеке змеится проход. Я размеренным шагом направляюсь туда - куда же ещё?..
Я иду уже несколько часов, но мои конечности не знают усталости. Мне просто хочется иметь цель, иначе нет никакого смысла существовать. Наконец я прохожу мимо развалин какого-то храма; чуть вдали на фоне скалы отчётливо поступает пещерная трещина.
Я двигаюсь в том направлении и вхожу в сводчатую щель; темнота снова проступает, на этот раз ненадолго, а твёрдая порода царапает моё тело. Когда я выхожу на свет, он проступает вокруг пятнами себя самого, и в следующую секунду я различаю кого-то. Маленького роста, светловолосый, в коричневой коже, надетой поверх тела, он стоит ко мне спиной и что-то разглядывает. Тревога звучит у меня в мозгу: это - враг, и я должен его убить! Это не догадка и не спонтанное решение; просто я это знаю.
Я не думаю, не колеблюсь и не сомневаюсь - я бесшумно делаю шаг и сразу хватаю его за горло, поворачивая лицом к себе. Я фиксирую бусинки страха в его безумных бледно-зелёных глазах. Я ничего к нему не испытываю - ни ненависти, ни злобы, ни жалости; просто это моя цель. На его лице ещё успевает промелькнуть призрак мольбы о пощаде перед тем, как я начинаю медленно сжимать свои верхние конечности. Щуплое тельце бьётся в тисках; когда я сдвигаю кисти почти вплотную, враг испаряется из моего капкана, и я стою, пытаясь осознать возможные причины его исчезновения. Но недолго.
В нескольких метрах от меня среди многотонных залежей песка возникает огромная железная машина раза в три-четыре крупнее меня; густая чёрная броня покрывает её. Это металлический гигант с двумя ногами, двумя руками и головой; он врастает в небо, соперничая с ним в могуществе. На одной из верхних конечностей машины располагается турель; она делает ничтожный прицельный поворот в мою сторону - и я понимаю, что необходимо отступить. Но уже поздно.
Удары крупнокалиберных пуль буравят моё тело, вырывая куски микросхем и разбивая в щепки сервоприводы; я делаю шаг назад и падаю. Мне не больно; единственное, что движет мной в эти секунды - сожаление. Я не достиг цели; это поражение.
Осколки моих конечностей распарывают воздух, вертясь, как заведённые, и стучат по раздробленному блоку питания. Я вижу ясную голубизну в последний раз и думаю, что цель не обязательно должна быть именно такой. Я пытаюсь дотянуться до обрывков разума, извращённого директивами контрольного центра управления, и начинаю понимать свою истинную, теперь свободную сущность. Мне хочется встать, сказать, что всё это неправильно, что пора прекратить убивать друг друга и совместными усилиями создать новый мир, очищенный от войн и насилия…
Следующий выстрел отрывает мою голову. Какие-то искры сознания ещё пульсируют во мне, пока главная микросхема с треском не разбивается об камень у выхода из пещеры. Тогда я перестаю существовать…
Я плыву в темноте. Я не знаю, когда это кончится и даже не представляю, куда я плыву. Это просто накаты мерного движения… влево, потом вправо… чуть выше… чуть ниже…
Из ниоткуда появляется свет; он не приглушён и не резок. Равномерное гудение сопровождает секунды взлёта на гребнях к небу, и какое-то мгновение спустя я понимаю, что стою. Я открываю глаза - механически, и, подверженный инстинктивному импульсу, начинаю оценивать окружающую обстановку…

9:30 – 10:36 РМ 10.05.2008г

[Maline]

Ещё кое-что из психоза.

Первые

Радужная оболочка в прямом секторе. Индикатор бьётся, бьётся, бьётся - и разбивается тысячей диких, собой же пронизанных осколков - своей острой колкостью и болезненной хрупкостью. Тяжесть неба слишком велика, сегодня оно почему-то давит сильнее, словно хочет размазать, растянуть на асфальте каждый ничтожный кубический сантиметр моего тела. Птицы где-то далеко, высоко, они лёгкие, парят и меня даже не замечают. Улететь нельзя - ремни за плечами и за руками крепкие, не развязать, не высвободиться.
Что-то с шипением подгорает в мозгу, но что именно, понять невозможно, ибо горит, сгорает, испепеляется всё, что только ещё может жить и направлять в своё русло правильного и точного, спасающего круга веру и мысли. Питание обеспечено, криков не слышно, даже крикнуть не получится - а хочется, дико хочется, вот только не ясно - а чего же хочется? Может быть, именно этого - не ничего, не чего-то, а непонятно чего. Легко хотеть непонятно чего, говорят другие, но легко ли в самом деле хотеть этого хотеть?
Боль пронизывающая, до безумия столбенеешь, поражаясь, насколько выверенной, тонкой, всепроникающей волной идёт она по телу, насколько хорошо она знает его, все входы и выходы, уголки и закоулки, мельчайшие выбоинки и сосудики нервных окончаний…

11.02.2000г

[Maline]

Кое-что из старого... не судите строго. Написано про одного моего друга вкупе с небезызвестными, гремевшими тогда... В рассказ вставлены слова и строки из всем известной их песни - правда, не подряд, а вразброс. Своеобразная эпитафия моей подростковой ломке.

Трое

Лёху вывел из задумчивости фонтан снега и грязи, брызнувший из-под колёс проезжавшего мимо грузовика прямо в его лицо и осыпавший его бело-чёрной смесью, местами серой, с ног до головы. Не беда! Лишь бы не стало холодно - а одежда тёплая, значит, можно немного промокнуть. Грязь - это уже нехорошо, но где бывает по-другому? Капли и струйки таявшей массы грязи и снега мокрыми пятнами расползались по одежде. Не страшно. Главное - дождаться. А ждать можно целую вечность - значит, надо ждать…
Он стоял на старом безлюдном шоссе за окраиной города, своей длинной изогнутой полосой убегавшем в свесившийся по обе стороны от него лес, и думал не о том, сколько ему ещё придётся стоять, закутавшись в старое отцовское пальто на меху с оторванным воротником, обутому в летние полуботинки на толстой подошве и натянувшему на голову видавшую виды, но, правда, тёплую шапку старшего брата, а о том, что же могло случиться с теми, кого ему так сейчас не хватало. Он был готов даже замёрзнуть насмерть под тусклым светом придорожного фонаря, растворявшимся в сгустившихся зимних сумерках, тихих и безветренных, но морозных. Мороз щипал за нос сначала почти незаметно, потом игривой кошкой, потом разозлившейся собакой, а теперь превратился в жгучие искры боли, терзавшие лицо подобно вонзавшимся в кожу тонким и поразительно длинным иглам холода. Темнота сгущалась, призывая ночь, и в глазах отражалась одна-единственная мысль - лишь бы только ничего не случилось! С кем угодно, но только не с ними… Ради этого ему было не жалко отдать и свою жизнь.
В ушах ещё стоял крик матери и шум быстрого, тревожного бега - скорее, дальше от дома, уйти, скрыться, лишь бы не догнали, лишь бы не нашли! Лёха знал - взрослые хотели изменить его, заставить подчиняться выдуманным ими правилам и законам, но он был из другого теста, он знал цену вещам, чувствам и обещаниям, видел мир в своём, своеобразном понимании, и ни за что на свете не хотел с этим расставаться! И вот теперь явился шанс выжить в этом хаосе безумных поступков, где словами и отношением убивают вернее ножа и пули. Явился, но, видимо, настолько призрачно, что не влился в реальную жизнь своей тонкой струйкой. Да и разве достоин…
Его размышления прервал гудок резко затормозившей у обочины грузовой машины. Два звонких молодых голоса разлились в тишине, зазывая его в кабину. Окаменевший на секунду от радости Лёха с весёлым криком, вызвавшим небольшой переполох в кабине, подбежал к дверце машины и, вскочив на ступеньку, протиснулся внутрь. Там его ждали две молодые девушки лет пятнадцати-шестнадцати - одна немного грустная, с большим ртом, чуть вздёрнутым носиком, в веснушках, со светлым, до странности именно светлым, а не белым волосом и серыми печальными глазами, другая живая, в приподнятом настроении, чёрная волосом, с простой короткой стрижкой, со смешным носиком и тёмными-тёмными, как глубокое море, глазами, светившимися решимостью совершить нечто необыкновенное. Одну звали Лена, другую - Юля. Что-то в их поведении напоминало о подростковой ранимости и крайних степенях максимализма, но не в этом была суть, и Лёха это знал.
- Поторопись, за нами погоня, - тихо сказала Лена, попросив Лёху сесть за руль.
Увидев, как сильно под руками Лёхи дрогнул руль, посылая машину вперёд, Юля радостно моргнула и прошептала:
- Нас не догонят…
Поздней ночью, ведя машину сквозь дебри тьмы, леса и снега, Лёха с нежностью смотрел на двух уснувших на его плечах подруг. Утомлённые бесконечными бегами и постоянной необходимостью скрываться, они мирно спали, пока у них было время. Они верили своему другу. Они вручили, доверили ему свою жизнь, свою честь, свою свободу, самих себя полностью - и он ни за что их не подведёт. В глазах Лёхи блеснула сталь. Горе тем, кто помешает ему охранять их покой!
Он бросил взгляд на одежду своих подруг. Всё, что на них было, так это одинаковые белые блузки, чёрные с красными полосами просторные юбки до коленей и лёгкие туфли на босу ногу, а укрывались они двумя короткими кожаными куртками. Снизив скорость, Лёха постарался получше прикрыть их ноги пальто и наконец снова поспешил вперёд. Густой и частый снег своими хлопьями засыпал стёкла, а один «дворник» был сломан, но Лёха продолжал сосредоточенно гнать машину по пустынной лесной дороге. Старые страхи закрадывались в душу, но стоило Лёхе хоть в чём-нибудь засомневаться, как один лишь брошенный на молодых девушек внимательный взгляд ветром раздувал все эти сомнения в разные стороны микроскопическими обрывками чего-то некогда важного, но внезапно забытого и затерявшегося в дальних уголках памяти ненужными намёками о чём-то, что сильно раздражало мозг своей невспоминаемостью…

*

Лена и Юля были лучшими подругами с детства. Вся их преданность и искренность, детские порывы и заботы, игры и забавы смешивались в одном большом круге больше, чем сестринской любви двух девочек друг к другу. Они были единственными дочерьми в своих семьях - и это сквозило во всём, начиная с любви матерей и заканчивая потерей возможности иметь родную сестру, что и вылилось позднее в столь тесное единение двух душ и тел, понимавших друг друга как никто в мире.
С приближением обеих девочек к подростковому периоду их матери с удивлением отметили, подведя итог нескольким годам наблюдений за своими детьми, что и ту, и другую не очень-то интересовали ребята противоположного пола, но не стали зацикливать на этом внимание. Однако со временем девочки не только развили свои дружеские отношения до максимума, днюя и ночуя друг у друга каждый день, постоянно пересматривая одни и те же любимые видеокассеты, по вечерам дольше положенного гуляя по погружавшемуся в ночь городу,
обязательным условием присутствия на уроке считая сидение вместе за одной и той же партой, принимая за ненавязчивое оскорбление вмешательство, пусть и вежливое, в их разговор взрослых и сверстников, позволяя друг другу такие вольности, о которых могли бы только мечтать парни их возраста при общении с девушками, и объясняя это проявлением самого тёплого и открытого душевного расположения, которое, тем не менее, несло в себе настолько откровенную основу, что она могла бы только сниться даже самым лучшим друзьям, что всё-таки прощалось им в силу их молодости и неопытности (во всяком случае, именно об этих двух вещах думали взрослые, прощая детей), - но и стали пропадать вне дома после пяти часов пополудни до позднего вечера, называя беспокойство родителей о них ненужной суетой в связи с тем, что потерянное, по мнению взрослых, время было проведено ими вместе, а это лучшее из всего, чего бы им хотелось, и, следовательно, родные должны не просто потакать, а самой радостной радостью радоваться этому, если, конечно, родные не хотят безжалостно и бесповоротно испортить жизнь им, двум лучшим подругам, вынужденным в той или иной мере биться в далеко не золотой клетке, состоявшей из квартир, денег, еды, одежды и всего прочего, что ещё необходимо современным девушкам, чтобы быть современными, взамен на что им, пленницам, и приходится отдавать свою свободу.
С течением сравнительно небольшого времени долгие прогулки по вечерам превратились в ещё более долгие прогулки под луной, что окончательно испортило родителям нервы и сильно подорвало их терпение, и наконец дошло до того, что каждая минута каждого дня, которую так или иначе можно было сделать свободной, ею немедленно становилась и использовалась подругами для разнообразнейшего времяпровождения вне стен дома, глаз родителей и постоянного «надсмотрщиничества» (так называли девочки отношение со стороны родных к их совместному общению, порой выливавшееся в хитроумно выстроенную систему наблюдения за двумя «пленницами»), а это, в свою очередь, заставило родителей приобрести дурные привычки и вызвало бурю ссор из-за массы скопившегося в родных нервного напряжения.
Так или не так, но в один прекрасный день - точнее, в прекрасную ночь, тихую, снежную, безлунную, немного морозную - подруги вообще не вернулись домой, забыв или не удосужившись сообщить родителям, где они и что с ними, а появились только в разгар учебного дня, заявив, что сильно устали после вечеринки у знакомых подруг, и завалились спать, даже не поев.
Родители были ещё под действием стресса и хотели было выгнать детей из дома, но вовремя опомнились и совершили тогда (именно тогда и никогда более) свою самую большую в жизни ошибку, запретив девочкам встречаться. Подруги теперь виделись тайком, скрывая свои секреты от родных, и вследствие этого, а также определённой сложившейся ситуации лёгкая неприязнь к пытавшимся ставить двум «пленницам» палки в колёса взрослым переросла в жгучую ненависть к смертельным врагам, а чувство, неожиданно для обеих подруг зародившееся в юных сердцах - во всепоглощающую любовь, способную быть грустной и тоскующей, терпкой и манящей, сладкой и преходящей, сильной и кричащей о себе на каждом углу, но ни в коем случае не способную стать тихой, робкой и незаметной. И обоюдное чувство толкнуло подруг на дерзкий, смелый, откровенный, безумный поступок - их застали, - страстные объятия и поцелуи посреди школьного двора, - даже не застали - скорее, почти все это видели.
Лена и Юля сделали это специально, как бы бросая вызов всем, всем вокруг - а своим родным тем более. Они демонстративно вышли в центр двора, плотно прижались друг к другу, переплели почти не скрытые материей коротких юбок ноги, соприкоснувшись при этом бёдрами, и, обвив плечи друг друга согнутыми в локтях руками, сошлись в сказке страстного поцелуя. Он был долгим, бурным, проникнутым влагой юности, встретившейся с самой собой, распылившей своё дыхание в обе стороны - её собственную и снова её собственную, но девочкам он показался хоть и непереносимо вкусным, вкуса дикого мёда и дикого шиповника одновременно, но коротким - пусть, даже несмотря на то, что к моменту, когда он был закончен, пожалуй, вся школа собралась вокруг, но зато памятуя о буре кипевших в молодых-молодых сердцах страстей и чувств, о невозможности скрывать любовь и об отчуждённости всего окружавшего мира (и прежде всего людей в нём), не понимавшего и не желавшего даже попытаться попытаться понять хрупкую и ранимую натуру влюблённых подруг. А потом случилось самое страшное - родители собрались вместе и вызвали своих дочерей на общий совет двух семей, где угрозами стали выбивать из них правду - спали ли они друг с другом?
Обессиленные, уставшие, доведённые до отчаяния две молодые девушки, сдавливавшиеся со всех сторон понукавшими криками и руганью родных, напрямик, честно, дерзко и просто сказали то, что от них хотели услышать, о той ночи, и попытались убежать, но были тут же пойманы хоть и шокированными, но мигом пошедшими на крайние меры взрослыми - дом стал для каждой из них тюремной камерой, той самой «далеко не золотой клеткой», в которой серой, убийственно серой пеленой тянулись дни, глухие и немые, бездонные своей регулярностью и оттого разжигавшие смертельную скуку, и ночи, поглощавшие, казалось, любой стон, крик, безрассудный шепот, вздох, с облаками, тяжёлыми, как свинец, и сами давившие на лёгкие своей черневшей вдоль и поперёк, спереди и сзади пустотой.
Отец Лены часто пил ещё со времён безобидных (кто знает?) ночных прогулок двух подруг, а тут совсем ушёл в запой, являясь домой почти под утро и часто набрасываясь с кулаками на жену. Однажды он ввалился в квартиру, еле стоя на ногах, и громко стал извергать такие ругательства, каких его дочь не слышала даже от дворовых мальчишек, изображавших из себя крутых парней и с целью доказать это становившихся самыми настоящими хулиганами, а со временем, если жизнь не давала им шанса отыскать истинных себя, - и обыкновенными подонками, готовыми убить за дозу наркотика, бутылку водки, пачку сигарет и уж тем более - за деньги, идол и для многих неправедников и по сей день. Мать хотела втолкнуть его в квартиру и закрыть дверь, но он, осыпая свою дочь грязными словами, двинулся к её комнате. Мать, позабыв не только про дверь, но и про всё на свете, кроме чести и безопасности своей дочери, бросилась наперерез и попыталась оттащить его на кухню - и, судя по шуму, ей это удалось, но… Сердце в груди Лены стучало так, что эхом отзывалось в висках его биение, и каждая секунда каплей расплавленного металла падала в душу. Вдруг послышались звук удара, приглушённый крик и шум падения чего-то тяжелого.
Дочь тут же всем сердцем ощутила, что с матерью случилась беда, и вскочила, чуть не ударившись головой о дверь, и замолотила по ней слабыми кулачками в бессильной ярости и смертельном, животном страхе за родное, близкое существо. Грузные шаги остановились у комнаты девушки, и Лена в испуге отскочила назад, чувствуя себя беспомощным оленёнком, на которого напали со всех сторон десять голодных волков. Сердце билось, как сумасшедшее, виски отвечали глухой болью, голова кружилась.
Дверь распахнулась от сильного удара. На пороге стоял отец Лены - пьяный, с бессмысленным взглядом, направленным то ли на дочь, то ли куда-то в сторону, и сжимавший в правой руке, забрызганной кровью, кухонный нож, тоже весь в крови. Боже! Это же кровь мамы! Неужели она мертва? Нет, нет, нет!
Сзади что-то громко хлопнуло, но ни отец, ни его дочь не обратили на это внимания. Они смотрели друг на друга: один - в тумане пьяного угара, взглядом, полным злобы, другая - отчаянно, смешивая в своих глазах и страх, и боль, и ненависть.
Вдруг отец отбросил за спину нож и шагнул к дочери. Она попятилась, но почти сразу оказалась стоявшей спиной вплотную к стене и ощутила на своей шее тяжёлые и грубые руки отца. Они сдавливали её горло, не давая даже вздохнуть, и взрыв в глазах сине-фиолетовой радуги, рассыпавшейся тысячами осколков, которые нельзя потрогать, вызванный кислородным голоданием, уже стал окрашиваться красным, когда хватка сильных пальцев, слишком сильных для слабых рук молодой девушки, к тому же, практически безвольных вследствие общей нехватки кислорода в организме, робкими движениями попытавшихся убрать от горла хозяйки живую смертельную петлю, но вскоре ощутивших свою полную беспомощность и безнадёжно повисших, как плети, внезапно ослабла, а затем и вовсе исчезла. Шок, пережитый Леной, моментально отправил её в забытьё, не дав ни на долю секунды сконцентрировать внимание на том, что же произошло, но зато восстановив - худо ли, хорошо ли - силы, и когда девушка после пятиминутного обморока пришла в себя, она уже могла чувствовать и видеть окружавший мир почти во всех его красках и потому сразу заметила и лежавшего чуть в стороне отца с ножом, ещё сохранившим кровь матери Лены, в спине, и склонившуюся над ней самой с выражением бесконечной тревоги, избороздившим лицо тенями и оттенками безудержного, слепого страха Юлю.
Окончательно придя в себя, чем она безгранично обрадовала свою лучшую и единственную настоящую подругу, Лена бросилась на кухню, где увидела недвижное, распростёршееся на полу тело своей матери с перерезанным горлом. С диким воплем девушка побежала к себе в комнату, и, выдернув из тела отца нож, в одночасье лишивший её родителей, двух родных сердец, метнулась в среднюю комнату, распахнула, едва не разбив, окно и выбросила этот смертельно ненавистный кусок железа в ночь. На её плечи легли нежные руки подруги, обнимая и лаская, а в её ушах зазвучали слова Юли, утешая и успокаивая.
Подруги были так напуганы недоверием всего окружавшего мира, способным в любой момент обернуться против них, опытом последних нескольких месяцев, проведённых в самом настоящем заточении и безнадежной разлуке для двух любящих сердец, и больше всего - тем, что только что случилось, сбежали, воспользовавшись неожиданной возможностью, прихватив с собой лишь все найденные в квартире Лены деньги и две ее осенние короткие кожаные куртки, одна из которых, точно такая же, как и первая, была куплена по специальной просьбе девушки якобы про запас (на самом деле она как раз собиралась подарить её своей единственной и неповторимой подруге на день рождения).
На бегу Юля хромала - она подвернула левую ногу, когда сбежала из дома, спрыгнув с окна своей квартиры, находившейся на втором этаже. Она словно почувствовала, что её подруге грозит опасность, и, не выдержав, выпрыгнула из окна и поспешила к ней. А теперь обе подруги спешили найти надёжное и никем, вроде бомжей, не облюбованное укрытие, кроме, конечно, естественного - самой ночи, глухой и жуткой, чтобы прятаться там до той радостной минуты, когда им удастся купить карточку и дозвониться до Лёхи, их единственного преданного друга в городе, о котором не знал никто, до того самого Лёхи, с которым подруги и провели ту незабвенную ночь, до Лёхи, до человека, одного в целом городе, способного им помочь. Позднее, уже связавшись с Лёхой, они выследили пожилого толстяка, водителя грузовой машины, вышедшего из кабины на пять минут и по счастливой случайности забывшего там ключи, и так получилось, что они угнали эту махину на колёсах. Как им удалось справиться с управлением, они не знали сами, и хотя Лёха, кое-что специально узнававший по этому вопросу, почти всё это сообщил им по телефону, они готовы были поклясться, что мотор завёлся сам собой и что машина сама вертела руль, лишь изображая подчинение маленьким и тонким пальцам девушек…

* *

Лёха не видел ничего. Он вёл машину уже на пределе, стараясь ненароком не провалиться в сон, спасительный и губительный одновременно, и лишь мысль о том, что он не сможет жить дальше, ощущая позор, тяжесть самой тяжёлой и тяжкой тяжести, от предательства своих лучших подруг (а именно так он назвал бы сейчас потерю контроля над организмом, предвестницу страшной беды), била его в голову, зудевшую от сильной усталости и пережитого волнения, уже много часов не знавшую отдыха, тонкими лучиками отголосков побуждений, выливавшихся в то тухнувшие, то вспыхивавшие крики сознания: «Нас не найдут!»
Это держало Лёху в чём-то вроде постоянного автоматического и чуткого полусна, но обрывки переплетавшихся запутанными узлами мыслей то и дело вырывались наружу гейзерами непокорной воли - в эти моменты сверху словно снисходило облегчение. Да, нас не смогут найти - мы будем скрываться везде, где и всегда, когда, да, нас не изменят - мы другие, неиспорченные своей испорченностью и непорочные своей порочностью, да, им никогда нас не понять - никогда им не достать до дна колодца нашего мировоззрения, не постичь холодные и прекрасные звёзды руками, грубыми и жёсткими, как металл, если до сих пор им непонятно, что же за сила движет умами подростков, глупых, романтичных, доверчивых, как это любят говорить взрослые, для которых всегда всё будет просто и аккуратно расчерчено на квадратики предстоящих чувств, действий, отношений и планов. Милые, заботливые - не в меру, любопытные - до крайности, хозяйские - до ужаса, терпеливые - до нетерпения и ворчливые - до звона в ушах… В этом все они, взрослые - и больше всего на свете хотелось прожить свою жизнь как угодно, пусть даже в грязи и отбросом общества, ничего не добившимся в жизни и закончившим её в расцвете лет в полном одиночестве, лишь бы была свобода, - но только без них, столь мало помогавших своим детям и столь часто их калечивших, но считавших себя умнее всех!
И Лёха провалился в другую, яркую, не похожую на сон, феерически-реальную бездну - в бездну просочившихся каким-то чудом сквозь затвердевшие поры лет воспоминаний. Вот его первое знакомство с подругами на линейке; вот его вторая встреча с ними в коридоре, Юля игрива и забавна, Лена смущена и застенчива; вот его третий счастливый случай - в парке, куда подруги часто приходили вместе, а с того вечера стали появляться там постоянно, чтобы беззаботно, приятно и радостно провести время с единственным лучшим другом-мальчишкой, отвергавшим дружбу всех тех, кто косо, с насмешками, злобно смотрел на подруг, злословил о них, распускал сплетни, и презиравшим всех тех, кто открыто или тайно ненавидел Лену и Юлю. Память вспышкой вбросила в мозг картину той самой ночи, которую Лёха провёл с обеими подругами сразу, и высветила и не забывавшиеся образы ярко-жёлтой пеленой, быстро слепнувшей от себя самой и вскоре погасшей.
Лёха отчётливо услышал голос Юли, звеневший во тьме белого снега и юной, но верной любви: «И если нам когда-нибудь будет плохо и мы станем такими слепыми, что не различим друг друга в суете жизни, пусть небо уронит ночь на ладони - мы увидим зло и пороки в себе и избавимся от них, пусть наши обиды рассеются, и пусть ночь упадёт - её самое грозное, чистое, высокое небо уронит за облака, и тогда мы вновь прозреем и будем вместе». Сначала он не верил, что она сама - автор этой фразы, но успокоился и убедился в этом, так как она жила и дышала этим принципом во всём, к чему только не устремлялись её энергия, силы, разум и чувства. И вот - молот последнего звонка подруг, разбивший раз и навсегда спокойную жизнь, но давший надежду и возможность жить не «за облаками», а здесь, в полном жестокости и несправедливости, но ещё не умершем от самого себя мире, не умершем оттого, что ещё есть в нём безумцы, считающие, что не всё потеряно, и тревожный шепот в трубке…
«Мы убежим… Мы сумеем… Помоги нам… Мы убежим… Ты - наша последняя надежда… Нас не догонят… Не узнают… И не смогут поймать…»
Голова Лёхи уже клонилась набок, но в ней всё более тихим набатом стучала последняя мысль: «Только не мимо перекрёстка! Только не мимо!»
Дорога простиралась теперь у загородных рабочих домов, заводов, станций и других им подобных строений, она выровнялась и обросла углублениями по сторонам. В глазах Лёхи застыло последнее отражение суеты вокруг: и визг или крик человека где-то рядом, и пустота на перекрёстках, и страшный удар машины обо что-то мягкое, и светлая голубизна прояснявшегося неба, и пустота в нём, в душе - и в голове. Дальше огни, одни огни туманной полосой всполохов - и ничего. Набат затих - умолк и не вернулся…

∞

Грузовая машина на полном ходу врезалась в бетонную стену аэродрома, сбив по пути пытавшегося остановить её рабочего, заслонявшего собой дорогу, и, с громким треском поцеловав камень, пробила его и остановилась внутри здания. Из-под колёс вылетела лишь помятая, бесформенная каска. Другой рабочий с воплями ярости и отчаяния побежал к обтянутой толстыми слоями снега, дымившейся чёрным дымом многоколёсной махине.
И в этот момент удар, но в большей степени - инстинкт самосохранения разбудил Лёху, впрыснув в его тело последнюю порцию живительных сил организма, действовавших в самый опасный миг в любой ситуации - несмотря ни на какое общее состояние. Лёха подскочил, как ужаленный, сразу ощутив сильную боль в левом плече, повреждённом изогнувшимся куском рамы, но заставил себя тут же забыть о ней и метнул полный страха взгляд на своих подруг.
Вся правая рука Лены была в крови - в неё впились сотни мельчайших осколков стекла, рухнув сверху ливнем колкой боли. Юля была в ссадинах и царапинах - но не более.
Обе девушки уже пришли в себя и попытались выбраться из машины. Лёха вылез наружу и, с силой оттолкнув второго рабочего, замахнувшегося на него отбойным молотком, помог вылезти из грузовой машины подругам и, поддерживая Лену онемевшей левой рукой, вместе с подругами поспешил к выходу из здания.
К месту происшествия уже стекались толпы людей и охранники, находившиеся в полной растерянности и в неведении - что же делать дальше? Внезапно второй рабочий выхватил пистолет у одного из них и, прежде чем у него отобрали оружие, успел сделать три выстрела вдогонку беглецам. Первая пуля пролетела мимо, вторая пробила спину Лены между лопатками, чуть ниже шеи, не задев кость, и прошла навылет через грудь, а третья перебила позвоночник девушки повыше талии и засела в животе. Юля и Лёха не пострадали, хотя сами они всей душой желали, чтобы случилось иначе.
Лена, ощутив непереносимую боль, будто рвавшую тело изнутри, закричала и упала, потеряв возможность двигаться. Её глаза наполнились слезами отчаяния, смешанного со смертельной болью и ужасом. Лёха и Юля опустились рядом с ней на колени. Юля стала биться головой об землю и вопить от шокирующе чёрной и несправедливой безысходности, а Лёха в праведном гневе воздел руки к небу и заплакал от бессилия. Лена, видя искреннюю скорбь своих любимых друзей, улыбнулась, открыв начавшие было закрываться глаза, и пошевелила губами. Юля, как разъярённая тигрица, до последней секунды боровшаяся за жизнь своих детей, метнулась к ней.
- Не говори! - закричала она. - Вставай! Мы поможем тебе убежать с нами! Ты БУДЕШЬ жить!
Лёха глядел на это сквозь пелену слёз - и сердце его сжималось от едко-острой боли внутри. Он уже понял, что Лена сейчас умрёт.
- Обещайте мне только одно, - еле слышно прошептала Лена, и друзья скорее угадали слова по движению губ, чем услышали их. - Не попадитесь им в руки… Поклянитесь, что вы никогда не будете с ними!
- Клянёмся, - и хотя друзья рыдали, произнося это, в голосах их звенела нерушимая сталь.
Лена, словно отпущенная какой-то невидимой могучей силой, подарившей ей жизнь и сознание на несколько лишних секунд, дёрнулась, сжимая пальцы рук, и испустила последний вздох. Её тело, залитое кровью, дрогнуло ещё раз и замерло. Навсегда.
- Только скажи мне… - прошептал Лёха.
- Дальше нас двое, ты и я, - откликнулась Юля.
Сзади приближался топот множества ног. Это были враги, а друзья обязались не попасть к ним в руки. Они вскочили и побежали прочь, туда, куда природа давала им единственный шанс отступить - к черневшим неподалёку скалам. Ночь-проводник уже начинала рассеиваться подобно волшебному сну, так или иначе имевшему свой конец, хотя Лёха истово молил её не кончаться.
«Милая, родная, хорошая, - неслось в голове Лёхи. - Укрой нас, приюти, спрячь наши тени, спаси от позора!..»
Но сумерки, уже овладевшие троном дня и ночи, всесильные и непреклонные, остались глухи к мольбам и начали понемногу светлеть, и только огни аэродрома, тускневшие в преддверии рассвета, провожали двух отчаянных беглецов…
Лишь почти достигнув обрыва, друзья увидели, что бежать больше некуда. Они остановились и взглянули друг на друга.
- Лучше никак, но не обратно, - тихо сказала Юля, глядя на друга бездонными в отчаянии глазами, излучавшими решимость.
Лёха кивнул, и друзья, взявшись за руки, подбежали к самому краю обрыва.
Сзади подбиралась толпа.
- Только не с ними! - пронзительно разнёсся голос Юли, на какое-то мгновение даже остановивший преследователей.
И в этот самый миг друзья прыгнули вниз, в отчаянном порыве верно исполнив свою клятву, и их одновременный громкий крик вырос в гулкое эхо многоголосья скал:
- Нас не догоняя-а-ат!..

09-16.08.2001

Понимаю, концовка-таки слямзена из "Миража"... Но ведь красиво!

Сообщение отредактировал Maline - 7.6.2009, 15:17

[Maline]

Как-то вскоре после написания рассказа "Трое" прочёл его один мой друг. Был он в восторге, но только заметил, что как-то уж "чересчур много крови". Вдохновлённая этим, а также тем, что в полной версии песни есть ещё и третий куплет (именно он сюда и вставлен - опять-таки вразброс), я написала вот это. Ах да - друг мой был большим фанатом Мела Гибсона и в обширном круге знакомых компьютерщиков-интернетчиков до сих пор имеет ник Gibson. Вот почему, собственно, "версия Gibson'a".

Трое (версия Gibson'а)

На улице было холодно. Очень холодно.
Две маленькие хрупкие фигурки маячили под напором безумства колючей и обжигавшей метели в темной какой-то странной, неведомой темнотой ночи, скрывавшей бриллианты звёзд за густой и частой, рвавшейся порывами ветра пеленой снега, выписывавшей замысловатые фигуры в воздухе, чистом, морозном и свежем, то грозным вихрем опускаясь вниз, то взмывая выше крыш самых высоких домов в непредсказуемом сочетании па вальса зимней природы, напоминавшего скорее аллегорию бешеного ритма жизни и коварства поворотов судьбы, то стелясь по земле, у самых ног, и ласкавшейся голодной кошкой, и сердитой чужой собакой, и спешившей куда-то по своим делам, лившейся ручейком движений, складывавшихся в одно, змейкой, и взрывавшимся огнём, обхватывавшим ноги чем-то вроде пламени несшихся в погоне друг за другом снежинок и обдававшим внутреннюю сторону бёдер резким, но обжигающе приятным холодом.
Судя по редким отблескам фонарей у дороги на проезжавших мимо одиноких машинах, небольшому количеству низеньких деревянных домиков, казавшихся совсем убогими в объятьях бури, с если и горевшими, то почти не пробивавшимися своим светом сквозь плотную белую завесу окнами, безлюдности близлежащих кварталов, словно умерших до утра, и, наконец, по величественной поступи госпожи Тишины, время от времени нарушавшейся, правда, одиночными вылазками звука (шумом проносившихся машин, например, или громким криком запоздавшего отметить наступление ночи петуха), но ненадолго, обладательницы этих фигур оказались на окраине города.
Впереди из-за превращения в него городской дороги, обрывавшейся совсем неподалеку, темнело шоссе - там, где стоял большой металлический щит с надписью крупными буквами, говорившей о названии города, и убегавшей вдаль тонкой, уже едва различимой в сгустившейся тьме и в непрерывном потоке вертевшегося, кувыркавшегося, загадочным образом танцевавшего и норовившего забраться за воротник снега лентой, вившейся между двумя широкими полосами леса, охранявшегося на подступах к нему лежавшими неровными линиями, тянувшимися, тем не менее, почти непрерывно, канавами и поначалу не очень, но затем все более высокими и обрывистыми возвышениями земли, где-то отвесными, а где-то чуть ли не пологими, но сохранившими вид творения природы, исковерканного позднее человеком. Мощные прожекторы расположившейся тут же, у дороги, автобазы, занимавшейся грузовыми перевозками, рассекали воздух своими круглыми огнями медленно и неторопливо, - будто огромные руки искали мелкую рыбёшку в мутном иле, то прерываясь ненадолго, чтобы передохнуть, то возобновляя свои усилия.
А рыбёшка на самом деле была, и причем действительно мелкая, во всяком случае, достаточно мелкая, чтобы проскользнуть к воротам на базу незамеченной и остаться там в припадке томительного и этим еще более убийственного ожидания, повергавшего в ужас биения в мозге одной-единственной мысли - сделай так, чтобы не мимо, не перед глазами, не на один сверкающий бездонностью своей запоминаемости миг пронеслось красивое видение - и исчезло, а зажглось новой звездой в увесистых слитках памяти о том, что не объяснить, что не дано знать тем, чья религия - разум и воля, - и когда напряжение бурными всплесками изнутри готово было хлынуть через край, пришло то чувство, то ощущение, в котором хочется так затеряться, раствориться, забыться, чтобы любые крики совести разбивались хрупким стеклом о каменную стену уверенности в собственной правоте, и в этот момент внутренний двор взорвался криками, стрельбой, топотом ног и громким скрежетом, и тем, кто ждал этого, как ждёт нищий копейку, как духовный самоубийца - лёгкой жизни без тормозов, как мечтатель ждёт идеал, стало ясно, что не зря им удалось сбежать этой смешной и уютной для них ночью, единственной в мире настоящей подругой, никогда не задававшей каверзных вопросов и не просившей протянуть ей руку помощи в виде противозаконного деяния…
Ворота резко распахнулись от внезапного удара - и две сумрачно-расплывчатые фигурки еле успели метнуться в сторону с криком радостного испуга, увязая в тягучей пелене ночи, - мощная грузовая машина вылетела на свободу, ревя и огрызаясь, как разбушевавшийся поток, вырвавший с корнем свои оковы и устремившийся вперёд необъяснимо быстро и плавно-текуче, резко и больно, мутно и заброшенно, очищающе-ожидаемо, как длинными-длинными, тонкими у истока и превращавшимися в широкие полосы у конца ручейками брызжет кровь из артерий, и, рванувшись, остановилась, вздрогнув всей силой своих мышц, и замерла. В темноте глаза терялись и разбегались, но слепивше-нестерпимые лучи ударили по машине, обливая её своими непрерывными волнами и бегая туда-сюда в поисках призрака наибольшей важности, неизвестного, пожалуй, даже самому призраку, и в их мелькании ночь осветилась человеком, упавшим с крыши махины на колёсах с гулко отдавшимся в ушах секундным призывом забыть о возможности когда-либо вообще обрести свободу криком, спешившими вернуть утерянный порядок рутинно-расписанной жизни людьми и феерией воплей и выстрелов, сливавшихся в единое целое взрывами неосязаемой реальности в мозгу, пульсировавшем в попытке на одно лишнее мгновение удержать эту картину, чтобы не ясно, легко и невесомо врезаться в розово-мыльную пену, - чтобы прикольно, весело и бесстыже, распущенно-ласково и шокирующе-откровенно поедать пирог мировоззрения даже тогда, когда огни и слюда сопротивления погаснут, шипя в холодном масле безразличия и покрываясь льдом одиночества, - однако метель вихрем ударила в преследователей, туманно-белым облаком окутав две фигурки и укрыв их пеленой ласкового снега, и беглянки в едином порыве бросились к кабине грузового гиганта, смеясь и плача прямо в лицо врагам, буре и ночи, и забрались внутрь - дверца распахнулась, уступив сильному движению руки того, кто оставался единственной надеждой двух брошенных в мгновенный мороз хрупкостей. Машина рявкнула, срываясь с места, и ветер, вольный и опустошавший, ошеломив преследователей внезапным порывом колких иголок, донёс до них страх разочарования двумя возгласами опьянённых кратким мигом свободы молодых девушек лет пятнадцати-шестнадцати - одной, с волосом, светлым волнами, и впитавшими рутину, что хуже смерти, и потому спавшими серыми глазами, и другой, чёрной короткостью волоса и живым тёмным морем вместо глаз.
- Вам не догнать! - закричала светлая, и серый цвет на её лице будто ожил на мгновение.
- Эй, человечки, мы здесь! - бросила чёрная, и моря превратились в океаны, заливая себя.
А вьюга пела свою песню и, взвиваясь, шутливо заигрывала с врагами, покусывая их жаждой немедленной жестокой мести…
Мощная грузовая машина неслась в тишине естественных звуков ночи со скоростью километров двести по встречной полосе, назло, специально, рискованно, ужасая привязанностью и безразличием к смерти своих хозяев, точнее, хозяев временных, причудливо-разумно-сумасшедших, стремившихся скорее создать иллюзию
свободной жизни и реальность оков смерти, чем свободу смерти после оков жизни, и не желавших понять и принять простейшую истину, так легко доступную взрослым, взрослым, не желавшим понять и принять другую простейшую истину - что юность и боль тянутся друг к другу с неразрывной силой двух магнитов с разными полюсами, сплетаясь в объятиях страсти, и им свойственно ошибаться, путаясь в путях искренней лжи и лживой искренности, и так как они неразлучны, то боль, питая юность, шепчет ей, что умирать - это не больно, а приятно, непереносимо сладко и правильно, в то время как юность, питая боль своей неопытностью и ранимостью, ласкает её грёзами о том, что самое чистое и нежное, единственное, что дано ей, юности, чтобы она смогла выжить в мире предательских ударов в спину и глубоких душевных ран, наносимых с лёгкостью естественности происходящего, - это любовь, настоящая, откровенная, выпущенная из рамок условностей, та, что не нуждается ни в чём, ибо сама может дать всё - от чувства, что ты действительно кому-то нужен, до ощущения безграничного счастья, вечного, как сама любовь, - и поэтому хочется так сильно закричать во тьму, как только возможно, соединив в этом крике всю свою боль и горечь чувства, что вам никогда не удастся достичь сокровенного источника понимания своих детей, не только не удастся достичь - не удастся даже попытаться попытаться достичь, потому что если бы лишь вам не понять - этого не поймёт никто и никогда, пока его не коснется трепещущая рука озарения - мало понять, необходимо в это поверить, но никогда вам не поверить вообще во что-либо, кроме вашей правильности, серости, обыденности и рутинности, никогда - ведь именно такой образ существования даёт вам способность терять своё зрение и слепнуть, находясь всего в двух шагах от сокровищ жизни…
Смутное видение вылилось в удар света фар по деревянному ограждению, предупреждавшему о проведении работ, и по фигуре рабочего с раскрытым в крике - сначала предупреждавшем, затем - отчаянном - ртом, а потом был удар реально ощутимый - и всё, что пронеслось перед глазами сидевших в кабине, была подхваченная бурей красная каска, взлетевшая вверх. Но враги не дремали. Сон во время жизни нёс свои плоды…
Лёха видел свой собственный взгляд на подруг, случайный подарок уж слишком разбушевавшейся судьбы, в зеркале заднего вида. Две молодые девушки в наспех наброшенной поверх домашней одежде, которую и тёплой-то нельзя было назвать, мирно дремали рядом, опустив головы на плечи своего друга - им было уже всё равно, чем закончится гонка, они очень устали и теперь, беззащитные, набирались сил для борьбы со злом и с жестокостью мира вокруг, - а взгляд Лёхи ласкал их невесомыми, невидимыми волнами тепла и заботы, даря им всю свою нежность и любовь сразу, не останавливаясь ни на шаг, и в нём читались боль и страх перед невозможностью предотвратить неотвратимое и жгучая ненависть к себе - и именно за это. Колкий снег ударил в лицо, когда Лёха высунулся наружу, опустив боковое стекло, и ночь поглотила его крик:
- Эй, человечки!..

03.01.2002

[katerina77]

Эт с намёком на группу "Тату" что ли?

[Maline]

Типа да. Означенный Лёха по ним просто бесился тогда.

[Maline]

Ещё кое-что, невеянное знакомством и последующей длительной дружбой с одной парой.

Бы

Полночь опадала сверху призрачными листьями, тенями застывая на домах и предметах, привычной тяжестью наполняя мысли и поигрывая с настроениями капелек, тонувших в её собственной бездонности, ничтожных и мелких, но мнивших себя великими покорителями чужой воли - ночь, ночь слаба, но ты найди её и успокой, - и всё же что-то есть, да, наверное? - а иначе зачем всё? - вот-вот, и я о том же, - дайте подумать, не укладывается, - а и не надо, просто живи и чувствуй, и момент наступит… может быть…

Она была невысока и стройна, черноволоса и зеленоглаза - что более, если только кипевшая страсть в бездонных своей верностью принципам, глухим, как удары металла в пустоте, зрачках, блестевших отражённостью мысли не чаще, чем подобные имели место остановиться и всплакнуть о безгрешности окружавшего мира, безгрешности, наполненной невежеством, тягчайшим из всех грехов.

Мысли, как мысли, дикие кошки, лови - не поймаешь - лови… Где-то она уже всё это видела… слышала… осязала… Взрезала плоскостью своих интересов и обнаруживала, что мякоть твёрже стали снаружи, - что же есть правота? - неведомо…

Тьма пробивалась сквозь поры каким-то дико приятным обречённым нетерпением, но не убивала, не меркла, взлетая, не тушила огни, а зажигала их дрожавшей рукой, - смерть близка, и когда ты на грани, ты ощущаешь истинный смысл, - тогда поймёшь… Вопрос в том, чья-когда-где?.. Почему, несомненно, отпадало; вон там, в углу, ещё корчится, - застанешь ли на этом свете, - да погоди, ещё ничего не ясно, может, и заставать не придётся?.. Тьма кивнула…

Разные мелкие - только отрада,
Прихоть тягуче плавит движенья, -
Искус непотопляем, наверное,
И лепестками - раем и адом…

Ум-м-м, как это больно-щекочуще-тихо-мягко-плавное входит в плоть, оно невесомо, тем и обожаемо, - дарит несбыточные мигом, - где, как не здесь, решиться и совершить… Вот только…

Короткое лезвие узко блеснуло в тени дома. Веришь - родное, вся я твоя, холод любой - стихия моя… Луна. Да, странно, что же это, ночь должна быть черна, и нет сказать будет проще, чем простить, - тут мы ошибаемся, возможно, - но как найти истину, если ты не сможешь её различить?.. Оставалось одно - ждать; и миг под названием шанс совершить заставил так - потому буря росла, раскидываясь над океаном своими ростками-порывами, ненависть кипела тем больше, чем дольше приходилось ждать, - не так ли поступают все, решившись положить чему-либо конец, - раз и навсегда?.. Так-так, я, кажется, повторяюсь, - позволь вздохнуть, живительного не хватает, - внутри мечется, играет, вспыхивает, - мерцание подобно блеску, но только блеску вечной тьмы…

Когда же, когда же, когда же?.. Свидание вроде точно назначено, - полночь, полночь, - именно здесь, в этой безлюдной аллее, - а где ещё встречаться молодым телом, - увлекательно… пока не выпьешь до дна сок обыденности…

Она вздохнула. Это был не самый большой его недостаток - опаздывать; самый был приходить не вовремя. А теперь копилка разбита, монеты разлетелись, рассыпались, - только вот крови не видно, - но - погоди! - это пока… А желчь прожигает, да как больно… вытерплю? - посмотрим - обязана…

Краски, оставьте в покое свой всплеск,
Ломкие волны нахлынут кругами,
Что есть реальность, - в этом весь смысл, -
Сердце взрезал жестокий нож-лесть.
Гибкие ноги - сильные руки,
Плески слияния вяжут на миг, -
О, протяни, протяни, протяни! -
Ангел, что мёртв, украшает изнанку.
Змеи и кольца, вот она, жизнь -
Вместе, как врозь, жадно, глотками,
Влага врезается в горло рывками,
Жаркое душит, грозясь приколоть, -
А ты умираешь такими ночами,
Лелеешь мечту оторваться, любя,
Тот, скорбит, не помнит себя -
И вот об этом ты забываешь…

Звук родился и вырос, нисходя облегчением на разгорячённую духотой ожидания плоть, расслабляя мышцы перед резким их напряжением, - шепча и свиваясь, глаза сошлись на одной точке, выбранной заранее, и пригвоздили, - рука дрогнула, - всего лишь проверяя собственную подвижность, - готово, - боль отпускает, если приходишь, мрак наплывает, едва отступив, - сейчас…

Он не успел даже сказать слово приветствия - сначала не был уверен, та ли, когда узнал, едва успел заметить резкую выверенность её движения, - рядом была уже не она, не такая чем-то жутко незнакомым, но выглядевшим естественно в её исполнении, - и страх перед неизвестным ранее сковал мысли, а с ними - тело…

Удар был точен. Лезвие прошло под самым подбородком, оставив за собой неровную полосу мягких очертаний, быстро набухавшую жидкостью, сочившейся изнутри; он захрипел - и, увы, замолчал, - бульканье в горле не походило даже на слабый вскрик, - пальцы вцепились в кожу в отчаянной попытке зажать рану, а глаза – в лицо молодой девушки в надежде отыскать прощальный ответ, - но его не было, только отчаяние, боль и отчаяние, - и он не понял, хотя это было так просто, ведь это и был ответ, - но лезвие мелькнуло ещё раз - мозг предвидел повороты и подготовил тело, - теперь оно безропотно подчинялось, укрываясь приказом сознания в уютной плоскости посылавшего команды и в тёплой гавани инстинктов, - они и ничто были сейчас откровением существования, - новая боль пришла на пальцы, обездвижив их, и они соскользнули с кожи, бессильные поддержать последние мгновения жизни, - надежда, ничтожная, но явившаяся, исчезла, а с тем пришли отчаяние и боль, - его взгляд прояснился от рутины окружавшего мира, осознание совершённого вошло в мозг, теперь свободный, и только тогда он понял, ибо ответ был написан уже в нём самом…

- Ты права, - сказали его глаза, - но это лишь один способ избавиться от ирреальности, а их три…

Её глаза были наполнены радостью момента.

Они сфотографировали этот взгляд и бросили его в память, на потом, - низшие только приходят из грёз, бывшие только бывают, не больше, - а сейчас сознание упивалось ясностью свершения, - произошло, - путь назад отрезан, брошен в пасть волкам отречения, - дилемма разрешена, время куражиться, иглы стали вылезать наружу и падать, сгорая, - так было, так будет, - улыбка проскочила по её лицу, и она произнесла:

- Конец…

Облегчение должно было прийти со вздохом, но и не вздумало - там, внутри, было тяжело и легко одновременно, и необходимо было разобраться в этой гамме, чтобы вкусить нектар развязанных уз, - но это скоро, скоро, а пока что…

- Прощай…

Странные нити - ждала и хотела, где же пробившие душу шипы?.. Отчего так больно, ведь всё закончилось, - ерунда, надо прийти в себя, отдых нужен разуму… Смех рвался бурным потоком, ревевшим громче раненого слона - руки на поручни, вот-вот завертим руль, куда хотим, и бояться нечего, - и лишь чувство, что нарекла она шестым тёмным, кричало страшным криком, но слушать было некогда, - победа над судьбой что-то да значила, - теперь - пировать…

И тьма поглотила её шаги…

14-16.03.2004

[Maline]

Ну и, собственно, вторая часть...

Если

Смерть раздавила субтильную радость, первое, что ещё оседало в раскалённых мозгах пламенем свершения, металось, играло, бушевало, молило дарить каждому упоённость мигами правдоподобия, цена которому - жизнь, и не останавливаться ни на минуту, предвкушая уколы самолюбия искренностью рассказанного в мыслях первому прохожему, искренностью постольку открытой, поскольку разложенной по полочкам с чётким разбивавшимся звоном, - получай! - вот! - и ещё, и ещё, - наконец-то! - довольна, легка и довольна, как пантера, после долгой изнурительной охоты терзающая добычу, - неповторимое чувство, - незабываемо приятное, между прочим, - убийство - сам вес этого слова, а как звучит – красочно, маняще, резко, отчётливо, даже произнесённое в общем расплывчатом гаме, - а сколько смысла включает! - действие, доказательства, расследование, улики, алиби, орудие убийства, - попутно, конечно, интерес ведь не в этом, - что там! - более сама увлечённость моментом, движение, удар, - нет-нет, это тоже не то, - первое - пусто и официально, второе - принципиально не хочется вспоминать, что-то мешает, - хотелось бы знать, но пока не могу, - я, да, я просто не понимаю, почему не существуют законы, в определённых случаях разрешающие убивать? - ай, снова не то, не то слово, - лишать жизни, - так вернее, - в этом высший смысл, - не так ли? - о да, мы испробовали, - ну и как? - ничего, понравилось, - хватит притворяться, - да ладно, ликую! - так уже лучше, не отвертишься, - какая глупость, - тогда всё было бы действительно просто, - и никто бы не скрывался, не подлежал аресту, только откровенные излияния блюстителям, - угу, пожалуй, соглашусь, да только как же быть судьям, - криминал неистребим, - наверное? - кажется, так, - каждый изначально считает, что прав, - ну да, судьям придётся попотеть, - смешно-то! - ещё посмотрим, - увы, не так, и не поделать, - тем не менее! - хм, нет лучше этих слов, - щедрость, щедрость воображения рождала красками облегчения живые полотна устойчивости воли и смелости, - настоящая женщина, - стоило, - а как же, мелочь, но, - может, всё-таки хватит? - непременно! - я вся горю, - ты права, - почему? - забыла - устала - не успела - потратилась - обозналась, - молоток связкой понятий по натянутым струнам, - где резать? - больно! - как же так? - прости, отвлеклась, - не прощу! - и не надо, первой придёшь мириться, - посмотрим! - точно тебе говорю, - и не надейся, - тогда до скорого! - до скорого…

Сумбур чувств, носившийся внутри чем-то невесомо неопределённым, готов был выплеснуться наружу, - чего-то не хватало, будто последнего глотка воды перед тем, как стошнит, - бьётся, бьётся, бьётся, - ласки исчезли, камень тяжёл, - так неразборчиво, за что так неразборчиво?! - увидишь, хорошая, потерпи, - сколько же ещё?..

Взгляни реальности в глаза,
Убей дыхание-привычку, -
И жгучим пеплом гаснут спички
В твоих непролитых слезах…

Что-то стучалось в ней изнутри, просило выпустить как можно скорее, сейчас, - на коленях, но что могла она, кроме беспомощно взирать и молиться, - откровение, ей было необходимо откровение, - не являлось, - значит, что-то упущено, что-то, - но что? - увы, подсознание не купишь собственными лживыми обещаниями, - блики на тёмных погасших ресницах, яркая воля в туманных зрачках, - она знала, что обрыв случится, не знала только когда, - а страстно желалось быстрее, - и ожидание превратилось в нестерпимую муку, однако вскоре она решила, что заслужила, - немного, подумаешь, - уже свершилось, нет попятным, - чуток потерпим, больно? - что ж! - это ненадолго, разумеется, - чем-то страх нужно было уничтожить, и это пока происходило инстинктивно, хотя горячие земные кричали, что пальцы обгорают в костре, если сунуть поглубже, - дело тут не в системе правосудия и даже не в людской справедливости, - бывает, - иди домой, твой дом - пожар, и им ты плавишь всё живое, - что бы такое сделать в эти мгновения часами, - отдохнуть, - естественно, нет, - сейчас не я приказываю, - всё рефлексы, - противные, - в прошлый раз испортили всё дело, пришлось ударить раньше, но почему-то пронесло, - случается, - ах, всё-таки? - да уж, поверь, я вырастаю, - какой прошлый раз? - это бред? - наверное - слава богу - ложись - уже - отключайся - думай о приятном - это и убивает - тогда сдайся - ни за что! - наконец-то…

Существовало одно. Оно нестерпимо жгло, капли падали, прорываясь сквозь кожу, - постойте, - но - лишь тугое молчание в ответ, - и это было ясное осознание того, что то, что выросло и требовало теперь свободу, вовсе не то, что хотела и даже не то, что ожидала, - чёрт с ним, - это даже не то, что могло бы быть, - невероятно! - синяя пена врастает в канал, фибры вгрызаются в лезвия мякоть, - лишь бы не заплакать, - это вызовет внешние реакции непонимания происходящего окружающими людьми, родными, пусть, - подобное неизбежно, - а этого допускать никак нельзя, - вторжение во внутренний мир - случай беспрецедентный, сама-то там плохой проводник, чего уж о других, - сплетница! - не терзай - опоздаешь - оглянись - не буду - ну и дура - уйди - заткнись - губишь себя, очнись! - неужели сон? - мысленный кивок, - как же я не выспалась…

Иглы рассыпчаты что-то сегодня, -
Сыплются сверху редким дождём, -
Ну, а что будет у нас на потом? -
Скоро узнаешь! - сейчас бы! - не стоит…

Ответ пришёл к ней вскоре. События играют нашу жизнь, - не сами непосредственно, само, - всего лишь их восприятия другими, - интересно, что скажут мама, отец, - да что там, - и журналист ведь думал о чём-то индивидуально-своём, составляя заметку, а может, он с кем-то беседовал до того и, ухватившись за приглянувшуюся часть стороннего мнения, и её втиснул в эти строки, затем всё переварится, я - подруге, ты - мне, я - тебе, - проще не бывает, - однако, если знаю долго и доверяю во многом, скорее всего, даже не взгляну на тобой отвергнутое, хотя, быть может, оно могло бы привлечь меня, - что это, ответ гения достойному дружить, но не понимать до конца, - увы, о том, что случайности - на самом деле чёткая картина, догадываются немногие, а кто догадывается, незамедлительно сходит в могилу, - лишь те, кто умеют скрывать от себя, что знают истину, живут дольше, но всё равно рано или поздно сходят с ума, - невозможно постоянно помнить, что есть откровение, что - лживая бравада, - со временем блеск тускнеет, краска высыхает и осыпается, - а время в таких случаях летит мгновеннее мысли, - и тогда в мир тебя приходит путаница, она рождает хаос, хаос разрастается и погружает в себя, - вот так-то, - и всё теряет смысл, - нетленный разбит, и крики уже не будут услышаны, - погибай, нет такой, которая бы разглядела в нелепости горе и взялась бы, - мечта нереальна, она приводит к разочарованию, что в итоге и есть разбитое сердце, - не от несъеденной же колбасы ему разбиваться, - и то верно, - любовь, эрзац божества, - смешно до коликов, не так ли? - да, и это они называют словом ощущения, - но даже те, кто возводят нерушимые дворцы, слабы в жёстком и ровно-гладком своей шершавостью, потому и ценят чувства, - главное для них - отношение, боль суть призрак, если она вместе, - так и рождаются союзы противоположностей, - но что же это, - у меня нет и противоположности, - уникальность? - о нет, но просто у меня нет врагов снаружи и не будет подруг внутри, - вот цикл, и нести его - наш долг… вечный долг…

Газета. Телевизор. Короткий разговор родителей. Странно, почему она не плачет?.. Ссора с родными. А беспрерывно рыдать она вовсе не обязана, - в конце концов, естественность даёт о себе знать, - кривая усмешка, - ещё полминуты, и ясность происшедшего растекается по мозгу, делая свои вынужденные остановки, - ах вот оно что! - событие зафиксировано и признано реальным, - до того казалось игрушкой, захочу - уйду и приду, - а теперь это реально, ощутимо, случилось, - ну-ну, кто же первый, - время выпустить на волю бившееся до последней секунды остановилось, разряжаясь осмысленностью ситуации. Только сейчас она в полной мере осознала, кем была до настоящего момента - марионеткой, - так и знала, - не ожидала, что с тобой? - конечно! - что ж! - я не сдаюсь! - а что? - послушаю шестое тёмное…

И она вслушалась в память…

Брызгами, брызгами - и неживое, -
Время вприпрыжку уносится вспять, -
Розово-пыльное слабой сухою
Учится голову тихо ронять.
Яркость касаний становится ближе,
Миги впадают в пожухлость идей, -
И вправду, не свой, не мой и ничей, -
Ласково-острое медленно лижет, -
Вспышки промеж и шальные укоры, -
Стоят ли боли в милых глазах? -
Двое на грани, смех или страх, -
И переполнившие разговоры.
Я виновата? - мерзость обличья,
Истина чем-то солёно-горька, -
Я, неужели, зачем, разве я?! -
И перед взглядом мёртвые лица.
Сон, кошмар, припадок, душевное, -
Днями-ночами проникнет в тебя,
И пить глотками его постепенно
Тебе суждено без меня…

Она силилась вспомнить, но что-то мешало. Сейчас, сейчас, - двери вот-вот откроются, - потерпи, - не буду, - надо, - не хочу, - придётся, - и всё-таки! - свобода мысли обретёт тебя, ты вздохнешь собой, - согласна, спасибо, - не стоит, - не уходи, - ты умрёшь! - не уходи! - теперь! - неееет!..

Пространство в обрывках, клейких, как чувства, -
Свет по глазам, вот только внутри, -
Ищи, ищи, ищи и найди! -
Где фотография? - здесь? - слава богу…

Итак, ей открылась та самая, упорно ею не замечавшаяся с того момента, как была явлена обоюдным пониманием желаний и ощущений, - потому и была услышана, - нередки ясные слепые, но прах их очень уж тяжёл, - отныне яркая и известная, понятная, как дважды два, - простая! - что вздыхаешь? - молюсь - надо действовать? - как? - развивай мысль - обалдела?! - подумай - не справлюсь - обязана…

Считалочка жизни, считалочка смерти -
Раз - оседает внутри чей-то прах,
Два - замирает своё же биение,
Три - утопающих странно, но двое…

Ум-м-м, вот как всё просто!.. Он, я, мы… Детские игры… Забава легка, если так назовёшь, если же ношей - едва ли посильна… Хм, я-то думала, всё будет намного сложнее, - надоели эти игры в ирреальность, - мозг хочет свежего воздуха, очистительного, сочного кислорода, - так не обретёшь, придётся постараться, - да я готова, - так чего медлишь? - сейчас, сейчас! - поторопись! - бегу, бегу! - теперь не мешкай! - уже! - кайфуешь? - да-а-а…

Иглы, взлетая, вспыхивали и влезали внутрь, живот застонал чем-то остро-проникшим, мышцы не повиновались, - это было необычно, но правильно, - так хотелось, - милые, милые, я потерялась, милые, милые, я обрелась, - тихая поступь сошла на нет, и обломки прошлого и настоящего стали её реальностью, жгуче-кислотной, страшнее, чем боль, которую, как ни странно, она ощущала всего лишь в миг первого погружения лезвия в плоть, - тем не менее маска окружающего сорвалась с места уже через ничтожные секунды и закружилась в разноцветном и почему-то очень красивом вальсе, - что, всем такое дарят на прощанье, всем, да, всем? - но вторая желавшая молчала, мысли не существовали, только желания, - они ещё боролись, но грязь понемногу сходила с них, - сияющий ветер несёт своё солнце, - и наконец осталось одно, - да! - быть с ним, - для чего же тогда всё, - ведь на этом сходятся пути, - глупа, понять возможно было и при жизни, но нет, ты торопилась, как… Увы, но теперь я знаю, и, может быть, расскажу, улыбаясь, на улице, кому-нибудь, неважно кому, о своём открытии - и мне поверят, - сейчас я всё могу, - смех рвался тягучей волной, - о, бесконечно ничтожные людишки - своей ненасытной страстью не принимать сверхъестественное, чуждаться всего, что не вписывается в ваши ограниченные рамки, - смотрите, а я свободна, мне нет до вас дела, - я свободна настолько, что позволяю себе играть жизнью и смертью, - мои, в конце концов, - но запомните: не каждый имеет на это право, - долгие годы проникновения вглубь своей сущности, - тогда - быть может, - а пока - сочные нити любим ласкать, любим, не зная - они ледяные…

Всё было просто и понятно - до смешного, - что ж, и на этом спасибо, - а разве я уже не должна? - мысли?! - мысли вернулись?! - невозможно, я перекрыла доступ обратно, я горю прямо сейчас, где обретение, где ласка, где…

- Я здесь, - это был его голос, он смотрел в её глаза и улыбался.

Она обомлела. В её взгляде плясало счастье.

- Я рад, что ты наконец поняла меня, - и он радостно рассмеялся.

- Я… думала… ты не сможешь…

Он положил руки на её талию и притянул её к себе.

- Вместе мы сможем всё… - шепнул он, приникая…

В комнате было темно. Настя повела головой в одну, в другую сторону. Странно. Прислушалась. Ошарашено огляделась. Рядом мирно похрапывал Андрей.

Внезапно засигналил мобильник. Это было SMS от Малины. «Если бы… »

19.03-23.04.2004

[Yandex Bot]