Восьмидесятые.RU > Расскажи о себе... > Творчество посетителей форума (страница 14)

…Тишина покрывала точно выточенные из льда и снега деревья и съежившиеся от мороза цветы. И медленно пушистые белые лепестки снежного царства укрывали последний сон…
Луны – как падающая с высоты звезда, она прощальными лучиками тоненько касалась щечки и глазки существ, напоминавших одновременно морских свинок (по мордочке и крупному тельцу) и львов (по длинным передним лапам и хвосту), белых, точно бесконечная, растущая даль долины, мерцающая промерзшими листьями, кажущимися сотканными из стекла - кадов, что внимательно смотрели в высокое небо…
Они не спеша ходили по гигантам-лианам, краем глаза отмечая сломанные крылья с потрепанными перьями, улетающими далеко-далеко (в остекленевших глазах полуптицы-полу-ящера читался риторический вопрос – было ли что-то до него и будет ли потом, открываются ли новые дали, где он не был?).
В проруби был гигантский черный комок с колючими жилистыми ногами – гигантская многоножка погрузилась в вечный сон и она была беззащитной и маленькой среди цепких когтей льда, тусклого, безжалостного стекла. «И оно прекрасно»
«Еще будет солнце. Лучики его согреют нас в бесконечности. Высокой, тихой бесконечности…» - подумал один из кадов, утешающе и осторожно гладя детеныша (маленькому было страшно – он остался только с одним из родных, самым задумчивым и все же выжившим (хоть и были драки за все стадо, и голод, и жара, и потопы)…
Теперь – холод. Пробирает, не обращает внимание на слезинки. Точно заковывая больше, ощущая страх и тревожный стук сердечка крохотной грудки и вспушенной шерстки белой спинки каденка.
Но он читал во внимательном взгляде взрослого – «Не бойся, просто снег. Мы еще встретим солнце!» - и верил ему, робко прижимаясь к его груди и засовывая носик в длинные его передние лапы…
Они нашли в себе силы не откинуться безжизненно в затягивающе мягкую перину снега, хоть последняя падающая звезда скрылась за пронзительной бурей, что укрывала одеялом потихоньку уходящую луну…
Последний ее луч отпустил догонять солнце два лепестка, белых-белых, тонких, точно сотканных из снега, долго витавших над двумя прижавшихся друг к другу тельца кадов. Летели они над лесом, кружась в снежинках и тишине…
Духи снежного леса…

... Ярче и пронзительнее становятся белоснежные контуры, что днем почти скрывались за синевой неба и лучами солнца, огромный белый глаз сумерек, как живой смотрит с высоты...
"Кажется, он смотрит на меня!.. К чему бы это?" - подумала задумчивая королева сказочной страны волшебных и веселых пони, с задумчивыми зелеными глазами, сверкающими синими ресницами и волшебным длинным рогом, мощными крыльями, темно-темно синей шерсткой и переливающейся, магически воздушной гривой и хвостом, мягкой, завораживающей синевы, на грациозных и сильных ногах выросли узорчатые серебряные наросты на копыте, что напоминали корону (что крепко держалась на ее челке, поблескивала темным, причудливого оттенка алмазом и черным золотом)...
Она бродила лестнице из каменных выступов на краю леса, ранее не встречавшегося в своих владениях, где не было и тени просыпающихся по утрам цветов, тянувшихся к теплым лучам дня зеленых листиков - все было мутно синим, с бегающими по контурам, теням, застывшим каплям тихонько искрами, или казалось таким в абсолютной тишине мрака (будто луна сотворила ночью свой мир и украшала своим, и не хотела отпускать, хотя мгновение это длилось словно бесконечность); пару искорок незаметно крались к ногам королевы, почти не отличимой от темной синевы...
Смущенная пони... осторожно отошла от них, спрятав очаровательно вытянувшуюся мордочку и тряхнув гривой. Они были для нее особенными, следовавшими за ней, хоть и не отличались от других, и точно белый глаз неба следил ими за нею (кончатся ли лестницы, в которых не определишь конец, куда они ведут и почему любопытство сменилось страхом). Цепкие искорки проворно забрались к ней на нашивку-обруч, где сиял полумесяц на черном фоне, так украшая и соединяя ее прекрасную шею, плечи и грудь.
И она... не смогла сделать более ни шага, ни одной ногой пройти вперед, хотя за тысячи веков правления привыкла к разным сюрпризам, сейчас впервые оробела - ее как будто держали в невидимых крыльях; с выси со зловеще радостными белоснежными переливами засиял пуще прежнего глаз.
"Зачем я только ступила на ту тропинку!" - сожалела она, ругая себя за оставшуюся с незаметно улетевшего детства привычку при бессоннице гулять по незнакомым дорогам. Она робко, но с силой бросалась на дыбы вперед, но намертво держали ее на месте впившиеся ей в значок месяца искорки; они все разгорались, и не помогала даже магия рога их погасить...
Вдруг, не понимая, как это произошло, изнеможенная королева, еще бессознательно попробовав взлететь и унесись прочь из этого царства синевы и страха, но... лишь упала она, теряя сознание (она не чувствовала, как коварные лучи образовали вокруг нее сияющую клетку, сотканную из лунных лучей и, понесли по воздуху, не касаясь ступенек каменных выступов, по ночному небу... в луну...
"Луна!" - тихо позвал ласковый голос.
Зеленые глаза с трудом вновь открылись на зов, и она со страхом стала осматривать то место, где оказалась, ища взглядом обратившегося к ней - казалось, вокруг не было никого - только черные, искристые очертания горевших черным огнем свечей, темного-темного снега, везде бегали те же самые искорки, что преследовали ее в лесу, но только там была хоть синева, здесь - темнота.
" Не бойся!" - опять будто заговорил невидимка (голос явно принадлежал юноше, был приятным, но где-то в его глубинных нотках закралась властность и даже коварство).
Осознав это, бедная пленница луны попятилась, судорожно соображая, какое волшебство в мире вернет ее домой, к ее любимой старшей сестре Селестии, к верному послу дракончику Спайку и его друзьям - пони, маленьким, таким разным и так надеющимся на ее силу и мудрость, что гармонично дополняли доброту и веселый нрав светло-радужной гривы сестры, что носила знак солнца; они вместе хранят их страну, надо вернуться!
"Уже уходишь?" - почти издевательски поинтересовался голос и... два огромных, сияющих жутко ослепительным белым мерцанием, глаза зажглись в темноте, освещая немного фигуру их хозяина.
Это был бы близнец Луны - тоже высокая грациозная лошадка с магическим длинным рогом, синей гривой и хвостом, серебряными наростами на копытах и с нагрудником в виде месяца, да только шерсть была черной, крылья - тоже и другой формы, вместо короны был шлем из холодно голубого металла, закрывающий лоб и спускавшийся по шее подобно застывшей кучерявой, плотно лежащей гриве. Глаза были сверкающими и черными с красным блеском, грудь и плечи более коренастые. Это был юноша-пони.
"Вероятно, ты не узнаешь меня? - пряча снисходительную улыбку, подошел он к ней. - Я приходил к тебе, когда ты была совсем крошкой" - с этими словами он направил магический рог на одно из полушарий месяца, внутри которого они находились - на нем завертелись картинки, как...
...Давным-давно, в стране пони маленькая принцесса обиделась на старшую сестру, у которой была власть над солнцем, при котором все веселились и занимались разными полезными делами, а она имела власть над луной - но тогда все боялись темноты и спали, и никто не играл, не гулял по лугам в это время...
..."Помнишь, как тебе было завидно? - наклонился он к уху неотрывно глядящей на картинки королевы (он был крупнее и выше ее). - И ты ходила такая грустная, Селестия тебя не понимала..."
...Тогда маленькая Луна стала играть с синим туманом, прилетавшим по ночам из месяца, втайне от всех - только он один показывал, какая синева и искорки ночью, как интересно не в суетливом солнечном дне, а тихой ночью, он говорил ей: "Пусти меня жить насовсем во дворец, прогони Селестию, и тебе всегда будет хорошо, пони будут бояться, слушаться и любить тебя - я позабочусь о том, чтобы они не увидели солнце"...
..."Ты меня тогда испугалась, может, просто не понимала... - продолжал он, неотрывно любуясь опущенными зелеными глазами и развевающейся синей ее гривой, - И мне пришлось..."...
... И много раз потом малышка-принцесса плакала и пищала от страха, просыпаясь, рассказывая Селестии, что ее преследует синий туман с криками: "Ах не хочешь со мной дружить?.. Я тогда проглочу солнце и тебя!.." (а он забирался к ней под кровать и колдовал кошмары, в которых пугал бедняжку); да это еще было ничего...
А после - стала Луна какой-то совсем другой, стала требовать Селестию уступить ей трон, все больше и больше не любила она веселое солнце... И под конец напала она на собственную страну, и, сверкая страшно мерцающими белыми глазами и многоголосым, жутким эхо, грозясь проглотить солнце, сеяла страх и темноту по стране...
..."Но шесть противных малявок изгнали меня из тебя, и мне пришлось вернуться в луну..." - задумчиво продолжил он, с тайным удовольствием отметив ее испуганный взгляд.
"Значит, я не была Найтмэр Мун и это - ты?" - ахнула королева, торопливо отбежав от него.
"Ты всегда была такой умной девочкой... - мягко проговорил Найтмэр Мун, снова приближаясь к ней и не сводя сверкающих глаз с нее, - Теперь ты стала совсем взрослой... Ты... ты выросла очень красивой..." - понижая голос, прибавил он.
Королева старалась не слушать его, не смотреть ему в глаза и убежать, но ноги снова не слушались, а вокруг была лишь темнота и тусклые искорки в ней. Она пробовала даже пробить рогом казавшейся кисеей стену полушария, увы, не пробить - от боли и усталости она опустилась на передние ноги, кланяясь и взмолившись:
"Отпусти меня с миром в мою страну!.. Селестия больше не тронет тебя, если не станешь больше мучить ее, меня или моих подданных!..".
"Ты ее не любишь! - отчаянно сверкнули глаза у ее почти близнеца, что хотел казаться грозным и страшным, расправляя крылья, - Я вижу, в глубине души ты все еще та же девочка, что любит темноту и туман... - он энергично встряхнул гривой. - Так со мной у тебя будет сколько угодно тумана!"...
"Нет! - твердо отвернула голову от него Луна. - Я люблю свою сестру, и солнце полюбила... От тебя мне ничего не надо! Ты хочешь свое королевство - мы выделим тебе слуг и подданных с замком... А если дурное хочешь совершить... - она старательно подавила страх и угрожающе зашептала мысленно заклинания (рог недобро засверкал) - То мы тебя и дальше луны прогоним!.."
"Луна, не притворяйся! - тихо заговорил снова Найтмэр Мун, тоже припадая перед ней на передние колени и склоняя рог, - Я больше не играю с тобой, я пробовал быть веселым, пробовал напугать тебя, пробовал силой заставить тебя быть со мной... Мне осталось только одно - надежда на тебя, я проживу без солнца, но не проживу, если не исполню твою мечту... Ты же хотела убрать его, вспомни!.."
"Это ты меня заставлял так говорить!" - в зеленых глазах засверкали слезы и пони бессильно, снова и снова, порывалась улететь - не пускает.
"Я это делал ради тебя! - воскликнул странный дух. - Я хотел, чтобы ты не грустила... Но ты плачешь... Останься - и больше ты не будешь плакать...".
Он теперь не решался подойти к ней, видно не хотел причинять еще больше страдания, что-то медленно гасло на его груди - то затухал значок месяца.
"Видишь, он есть и у тебя! - грустно сказал он. - Ты уйдешь и он потускнеет - лес станет обычным, и не будет в нем тех искорок и волшебной синевы, что обрадовали б твоих подданных... Это моя надежда - она угасает... Хотя я все еще верю тебе, Луна..."...
Она изумленно подняла глаза и спросила тихо-тихо без слов: "Отчего ты такой, Найтмэр Мун?".
"Да... - повторил он, прочитав ее вопрос, - Я... все еще буду верить... и ждать, что ... и ты полюбишь меня! Лети, моя прелесть... Прости, если сможешь..."....
С этими словами, большая часть сферы луны озарилась... синим-синим цветом, веющим ночной прохладой, в ней поблескивали возвращающиеся на небо искорки и снова, как после остановившегося мгновения закружился снег и зашелестели дождиком зеленые листики.
Королева оглянулась - она лежала на облачке к вновь полной луне, синий туман около нее рассеивался ласковыми листиками, мерцающими и тонкими, что точно слезы текли по ее окружным белоснежным щекам...
Они тихонько улетали вдаль, незаметно нежно коснувшись ее лба, гривы и значка луны на черном фоне, точно целуя на прощание...
Ночью, улетая в... луне...
... Тише и светлее становятся белоснежные ее контуры...
"…Было ли все это сном?" - подумала задумчивая королева с задумчивыми зелеными глазами…

... Собрать его - целая задача.
Дейл убедился в этом, когда, одним прекрасным деньком, поймал себя на мысли: "Вот так сидишь, смотришь телевизор, а мозги-то твердеют!".
Бурундучок настолько проникся этой мыслью, что понесся на всех парах с криком: "Помогите, я тупею!".
Первым откликнулся на его тревогу Вжик, от испуга бросивший игру в нарды фигурками маленьких жучков.
"Жу!" - поспешил успокоить он своего красноносого друга, предложив попрыгать в классики.
Дейл согласился, но немного помучившись с точным попаданием в нужный квадратик упитанной лапкой, натруженной подпрыгиванием на диванчике от переживания за героев вестерна, решил:
"Фу! Это не то! Только утомился! Давай, пока!".
Мушка совсем не обиделась, провожая удалявшегося на кухню Дейла, подумав со вздохом: "Бедняжка!".
"Рокфор, помоги!" - взмолился бурундучок, не забывая между делом упражняться в усердном пережевывании арахисной жирной и толстой булочки, утешаясь после пережитого разочарования с игрой в классики.
"Попробуй сочинить рассказик про то, что ты любишь больше всего на свете!" - добродушно поправил ус Рокки, погладив страдальца по голове и для удобства творческого полета уступив ему карандашик, блокнотик и стульчик.
Долго напрягал свое воображение бурундучок (да и булочка с арахисом отвлекала), но ничего, кроме: "Я люблю съесть булочку с... Гаечкой, очень было весело, когда... Кусочек арахиса попал в нос... Булочке, так идет румянистый... Носик у нее очаровательный с ресничками...".
Мыш как прочитал сочинение Дейла, так и бухнулся на пол, выронив тарелку. Он не мог произнести ни слова и только смотрел округлившимися глазами. "Эге, да, видно и это не то!" - подумал горе-писатель и удалился к Чипу.
Тот сидел в кресле, увлеченно читая детектив.
"Мне нужно срочно потренировать мозг!" - потребовал его товарищ, тычась красным носом в ему в книжку.
"Как можно тренировать то, чего нет?" - съехидничал его собеседник, очень рассерженный его приходом; несомненно, он подумал: "Опять Дейл с какой ерундой!".
Бурундучок не остался в долгу и, надувшись, отвернувшись, выставив хвостик, как бы про себя сказал: "Ну да, зато сам без книжек ничего не умеешь!".
Тут он вскочил и с писком резко обернулся - в ответ Чип дал ему книжкой по голове, скорчил озлобленную рожицу и с размаху щелкнул его по носику, тот - его, и пошли-понеслись: тумаки, толкания, синяки...
На шум битвы прибежала Гаечка, ахнув и всплеснув руками; этого было достаточно, чтобы бравые молодцы смущенно притихли, наготове держа указательные пальчики у пузиков друг друга, построив невинные глазки и пытаясь скрыть краснеющие от ее присутствия щечки.
"Вы не ругайтесь, пазлом позанимайтесь!" - подмигнув, ласково потрепала она по щечке каждого и оставив им большую коробку с лепесточками-кусочками картинки, хаотично перемешанными.
Вдохновленный прикосновением мышки, Дейл первый бросился возиться с кусочками мозаики для композиции, изображавшей хор поющих киви с далекой Австралии, где так любил бывать Рокфор.
Медленно соображавший по той же причине, Чип рассеянно перебирал квадратики с узорными уголками, что никак не хотели склеиваться в гармоничную цепочку-изображение.
И выходил забавный пазл: у первого бурундучка у киви появлялось третье крыло или перевернутые глаза, или кривая юбочка аборигена, в то время как у второго стройно, одна за другой вырастали пальмы, кокосы да бананы, он насвистывал и все увлеченно работал лапками, норовя обогнать и закончить картинку первым.
Посмотрев на потуги соседа по складыванию композиции, Дейл вдруг... отчетливо вспомнил прикосновение Гаечки, магическим образом проникла ему в грудку вся забота и ласка его, и она была такой приятной, что ею захотелось поделиться.
"Чип, да тебе можно свою Кунсткамеру открывать!.. - усмехнулся он, ободряюще приобняв друга и, поделившись с ним прихваченным арахисом, - Дай-ка я тебе помогу!".
С этим настроем творчество его приятеля подверглось его мягкому и осторожному исправлению - выравнивались юбочки, крылышки возвращались на место, к развеселым смешным птичкам на больших ножках с раскрытыми в напевании веселого мотивчика длинными клювиками, выравнивались глаза, радующиеся солнышку дивной и жаркой Австралии...
Она украшалась приятными облачками над смешными домиками и рожицами статуй божеств, песочком и морем, цветами и ракушками, квадратиком за квадратиком подбираемые старательный бурундучками.
"Как чудесно, что есть в мире пазл. Он не слабо развивает мозг, успокаивает драчунов и дает прекрасный бонус в виде прикосновения Гаечки!" - счастливо философствовал Дейл, предоставляя Чипу более легкие фрагменты и подбадривая его.
Пазл горел в их лапках, как картина под кистью художника, как рассказ под пером писателя, точно песня, летящая в неге фантазии музыканта, как отдельное, простое и в то же время загадочное искусство, привлекая постепенно...
Вжика, скучающе прыгавшего в одиночку по унылым квадратикам, а теперь радостно помогавшего бурундучкам, облетая всю картину и внимательно сравнивая с тем, что у них выходит, подавая квадратики для новых фрагментов и подбадривая творцов пазла песенками.
В аккомпанемент раздавались постукивания ложек и кастрюль - Рокки готовил сырные пирожные, чтобы наградить друзей за их игру (кроме того, он так любил веселую и таинственную Австралию!).
А также - ритмичный стук молоточка, ножика: Гаечка мастерила рамочку, в которую поместит готовое изображение и украсит этой картиной самый центр Штаба; она будет напоминать всем его обитателям о силе дружбы, что так же прекрасна и непроста, но так же мила и неповторима, как и...
Пазл...
... Собрать его – целое чудо.
Дейл убедился в этом, одним прекрасным деньком…

... Сияет так тихонько, что кажется маленькой в бесконечном небе, в котором кружатся редкие снежинки.
Кроткое сияние переливается сном, но сейчас он неслышно улетел - что-то будет впереди. Яли встал с постели и, стараясь осторожно ступать, пошел к двери, чувствуя, как бьется его сердце (нечто, несомненно, волшебное спешит к нему).
Мальчик осторожно открыл дверь и с трепетом взглянул на небо - там, как в миг, когда он был совсем маленький, пролетала белая, искристая комета. Смешиваясь с глубокой, мерцающей снегом, синевой, она казалась распускавшейся веточкой, на которой разворачивались воздушные цветы, с завораживающими воздушностью лепестками...
Осторожно показалась луна и ее нити разлетелись мозаикой бликов и лучей по сказочной веточке неба, засиявшей белоснежным, неповторимым сиянием (Яли изумленно-радостно увидел - в каждом лепестке была маленькая искристая блестинка, словно дрожащая, тоненькая звездочка.
"Звездная сакура зацвела! - тихо подумал он, убирая рукой с высокого лба упавшую прядь черных волос (и на нее падали снежинки).
Он невольно чуть заморгал и улыбнулся мягкими карими глазами - худеньких щечек слегка касались звездные зайчики, навевая легких приятных мечтаний и сна.
Яли вспомнил, как под этим небом видел пробегавшего восхитительного щенка, пушистого, нежно-рыжего, мордочкой напоминавшего мишку, как он потом с упоением писал стихи о нем и рисовал со всем старанием, верил, что однажды это маленькое, живое чудо будет с ним навсегда.
И сейчас, когда ночь распускалась в дивной падающей веточке кометы, в лепестках-снежинках, мальчик задумчиво-с надеждой потупил глаза - вот бы все-таки увидеть такое милое, радостное создание (он снова погладит его мягкую-мягкую макушку, улыбнется вместе с ним, незаметно лизнувшим ребенка в прямой и приятный носик, это было счастье).
Такое же тихое и маленькое, как и мерцание звездочки в синем, снежном небе, оно неповторимо. Проникнувшись этой мыслью, мальчик благодарно украдкой погладил рукой в воздухе далекие контуры точно все цветущей звездно-снежной мерцающей сакуры.
"Красивая, спасибо тебе, что хоть немножко вернула меня туда, где я был маленький... Радуйся и цвети, ты точно звездочка!..". Он тихонько закрыл дверь за собой и, еще полюбовавшись в окошко на чудо неба, утомленный, закрыл глаза и...
Как в сказке ощутил - во сне в руках у него теплилась огромная звездочка, что переливалась теплым, мягким сиянием, вокруг от него кружащиеся снежинки превращались в лепестки, приятно-розовые, что складывались в причудливые следы, идущие вдаль по белоснежной мягкой тропинке...
Из загадочной, светлой-светлой дали оттуда бежал навстречу Яли щенок - самый милый, маленький и трепетный в мире, он, как тогда, в детстве, лизнул тихонько мальчика и прижался к его сердцу своим, маленьким и сияющим...
Она тихонько укрывала распустившейся воздушной белоснежной веточкой дива улыбку вернувшегося счастья...
Как
Звездочка Яли, что все... сияет так тихонько, что кажется маленькой в бесконечном небе, в котором кружатся редкие снежинки, кроткое сияние переливается сном…

... Задумчиво посмотрел с неба - внизу простиралась огромная страна, где открывалась новая ночь, медленно зажигались звездочки, опускалась одеялом прохлада, следовало уходить...
Он осторожно ступал по небу, осторожно приближаясь к солнцу - там целый мир растворялся в светлых-светлых его лучах, как в глазах его покровительницы - Селестии; надо было отпустить лучики ее ласкового взгляда, сохранившегося в нем, что оберегали страну маленьких и веселых лошадок, пусть улетают до нового дня.
Светло-голубой юноша-пони, с невероятно-длинными, молочного цвета искристыми гривой и хвостом, в которых волшебными ниточками развевались нанизанные светлые разноцветные жемчужинки, аккуратно коснулся солнца тонким, острым рогом - оно рассыпалось бабочками, маленькими, летевшими кто куда, играющие в его светлой гриве (попадая в нее, они становились приятно розовыми).
Его высокая, светло-голубая фигура, украшенная пересеченными черной и белой стрелой, медленно плыла с ветром по небу, чтобы успеть рассеять розовых бабочек по всей бесконечной его дали, пока звезды не стали яркими и не укрыла синева поляны и домики малышек-пони.
Он торопился как мог, не жалея сильных ног и не переводя дух, бежал, уносился дуновением ветра в самые дальние уголки королевства, спешил, пока не настала ночь (вдали раздался мерный цокот копыт другой правительницы - вступала в свои владения Луна, строгая, тихая, как шаги сна, потихоньку опускавшиеся на ее подданных...
"Как мало я успеваю посмотреть на вашу землю, пусть ее хранит твой свет!" - вздохнул юноша-пони и тихонько коснулся рогом не успевших догнать его светлых солнечных бабочек - они переплелись в маленький месяц, выплывший из рассеявшихся бледно-розовых облаков...
В них угадывался медленно превращающийся в невидимый знак пересеченных стрел - черной и белой, ускользающая в наступающий туман ленточка мягкой молочной гривы, тающей тонкими искорками, словно не желающими покидать красоту маленького мирка малышек лошадок, их правительниц, прощальный в этой ночи взгляд...
...Хранителя заката...

... Маленький, тонкий, невидимый пушистик.
Он прыгает по травинкам, листикам и уносится с пухом...
В далекое, синее, чистое небо, высоко-высоко, легким ветерком...
И это - мгновение, одно, быстрое...
Дальше придут облака, может, даже дождь или снег...
Пройдет день и будет ночь...
И маленькие, дрожащие искорки звездочек, капелек дождя, снежинок...
Вернут мгновение, в котором малыш неба, светлого, светлого неба...
Солнечный зайчик тихо-тихо скользнет по пролетающему листику...

... Я снова один, жена моя в могиле, наверное, это рок...
И зовут его, как меня - Ричард, как и погибшего брата и отца его, оттого умножаю себя...
На себя? Англия потеряла короля и остались только племянники - трое, факел озаряет их имена - Ричард, Эдвард и Энн.
Она так тиха, как Энн (моя мать), она так же тиха, как и... Энн (моя уснувшая навек жена).
Тауэр без нее расстроился - в замке, пустом и холодном, в Уэльском заточении - везде он...
Всюду он - рокот ветра-кинжала, ветра-власти, ветра хмеля от золота и вина...
Вино было моей утехой, моими оковами и моим рассудком...
Рассудок мой раздробился на три, бесконечно ускользающие последовательности - "Убить", "Взять", "Убить...
"...Себя?" - вопрос этот повторяется все чаще и чаще - а на что мне пить из золотого кубка, есть кушания с золотого блюда и спать в перинах королевской постели, если...
Меня не любят - страх потерять внимание народа сжимало мой рассудок в тиски и вынуждало прибегать к запугиванию, лжи, у меня почти смерзлось сердце...
Оно устало открываться из мрачных оков кривой спины и хромоты, слабая, она не успевала увернуться от ударов палки (безразличная забота матери)...
Удары от лордов, не признающих никого, кроме права на свою власть, лицемерие, измена, холод и я не могу его преодолеть – мне нельзя любить?..
Нельзя? Мою жену отравили, мой второй шанс и последний, моя любовь, чистая и юная любовь ушла, споткнувшись о стену времени и мрака (у меня до сих пор перед глазами, как она падала с башни, не успев ухватиться с падающего парапета)…
«Энн!..» - кричу, подбегая к ней, не считая ступенек, желая выколоть себе глаза - не могу видеть, как ее головка ударилась об плиты и теперь течет, течет кровь. Шор стояла, вызывая аффект и желание то же самое сделать и с ней - где были ее глаза, что в детстве следили за юной принцессой, теперь они не уберегли ее же королеву. "Ты убила?!.. Ты?!.. Дешевая дрянь" - горничная замялась, и, закричав, поскользнулась, поползла назад, как забитая. Вижу - не виновата, но как злил ее страх перемешанный с горечью, он насмехался над моим. Еще расскажет всем немного погодя, как я обливался слезами у трупа племянницы. Змея, о! Я вижу тебя насквозь. "Ты хотела прервать мой род, да?!" - как-то каркнуло у меня от отчаянной злобы в горле, хватая ее за руки. - Так пусть прервется твой!" - и не глядя на визги Шор, толкнул ее в стенку проклятой башни. Она мгновенно безжизненно упала, как мешок.
Сам же опомнился и мысленно посмотрел на зеркало в себя - сколько уродливых трещин было в нем и пыли, грязь смазывала и без того кривые черты - нет принцев - нет и королевы, нет братьев - нет и жены, нет поддержки - и пустота... Я не могу жить в тебе, хоть невинная кровь Энн течет к тебе в жертву, будто молюсь тебе, это непонятная темная туча будущего заставила меня молиться про себя тебе, и ты выросла из моей мечты, подумать только... "Я отомщу за тебя, Энн, не отворачивайся от меня, не надо!" - осторожно оттираю ручеек с ее чистого лобика (пусть прервется и не тревожит (кто знает, быть может, с неба смотрит уж она и смущает он ее, как когда-то (я помню) смутило мое признание ("Ты хочешь, чтоб твой дядя стал королем?.. (она: "Конечно, сир!") "Тогда поцелуй меня!"... Вот так же опустила в бок головку, совсем оробев... Не робей, я присоединюсь к тебе, только прежде отомщу..."
" Войска на Баз-Вуф!" - кричу, упиваясь местью, наслаждаюсь, что она перебудит стражу, поднимет войско, что все, кто так же, как и слабые принцы, и братья мои, спит в это время - а теперь проснется - весь город падет за одну жизнь... За одну ли? Умерла жена от яда Баз-Вуфа, и предатель кое равнодушие слуги оттуда, что погубило Энн, и моя судьба сама изломалась, искалечилась по его вине - дети провинции насмехались надо мной, когда матушка сослала меня как наказание, и аббат до кости бил по спине, за то, что тянуло играть под свежим и воздушным солнцем детства (кажется, то он отказался возводить мой престол... Неважно - теперь пожалеет, задыхаясь в пепле!
И еду, еду, опьяненный снова - только вместо вина - крик солдат ласкает слух, он боль утишает, нестерпимо... Нестерпимо быть одному, и дышать мщением, точно оковы хочется порвать его, скорее осуществить, как зов темный плоти (все равно одна черная вода унесет любой чин после смерти); да только... Бесславие? Ричарду, мне? Войско слабеет (как Энн в моих объятиях, я помню ее затаившееся дыхание и бледность кожи, чуть дрожащей и так манившей, ее) но тут не тихий взгляд ее, нежной девочки, не стыдливо опускающийся взгляд ее глаз и глаза звезд, не занавес ночи и шелест капель дождя загадок, дождя грез, дождя неги...
Здесь перевернутый зрачок зверя, загнанного в капкан, гром ярости и кровожадная сирена боя, пот и пыль и рев, бой, бой гудит в моих жилах, несется бесславная блажь убить, как в прежний раз, как в раз последний, я не хочу, осознаю вдруг - не хочу! Слишком впитало сердце ручеек крови Энн, но не дает рассудку кричать сверкание мечей и ропот доспех удалой волны, толпы, бесконечного котла, где забываешь, кто твой, кто чужой... А мой отныне... Топор простой, вояки, когда-то и он верил, и доблесть искал и любовь... Как родной он предложил мне делить с ним топор... В одной груди... Пускай... И снова один, затихает все, и лишь мгновение умираю... Это рок?..
Мое сердце разбито, устало, перестало тревожно стучаться перед топором павшего воина (пронзает меня – какое счастье – быть может, вновь встречу тебя, Энн, моя последняя любовь)…

... Розовая, мягкая, одна такая в целом мире, тихонько тает...
Флаффи, напоминающая собой мягко-розовый шарик, этот восхитительный пушистик из страны пони, смотрит вслед пушинке, неужто она уходит навсегда?..
Мир погружался в снег и закат - розовые бусинки его сияния рассыпались повсюду, трогая осторожно реснички живого комочка меха, призывая не грустить (они скользнули и по мягкой перинке роскошной кроватки, и по плюшевым игрушкам, по горке конфет с кремом и сладкому молочку - все точно шептало: "Флаффи, тебе нечего желать, все тут, твои друзья тебя любят, и теплый замок сияет огоньком, когда на улице мороз).
Пони-барашек тяжело вздохнула, отвернувшись от кушаний и забав, что казались вдруг малыми и тусклыми, от них отдавало пустотой - все готовы прийти к ней в гости, одарить роскошной расческой душистыми маслами и шампунем для самой густой в мире шерстки, что нежно-розовым комом покрывала ее почти всю, все любили погладить, потискать, взять на ручки, умилиться...
А потом уйти, до не скорого раза, и даже не присмотрятся к ее давно погрустневшим глазам, ротику, которого так давно не касалась улыбка, медленно и скучающе, с трудом, под тяжестью меха, передвигающихся коротких ножек (да и тоскливо было, что только чуть покушаешь, поспишь, полежишь на перинке - день и пройдет... И унесется неизвестно куда, как тонко-розовое облачко, совсем маленькое, как пушинка).
Флаффи скучала за ним и не могла объяснить себе, почему, лишь вспоминала, как порою мир казался чужим и холодным, как белые капельки холода, узорные, причудливые, но улетающие прочь быстро-быстро, и лишь...
Пушинка облачка, приятно-розового, воздушного, всегда ласково гладила глаза, утешая и словно рассказывая сотни историй, теперь она далеко, лучики заката ниточками одеяльца времени таяли вместе с ним, пони метнулась за ними...
Но, запутавшись в длинных отростках шерсти, она упала и, распластавшись в пухлом собственном меховом великолепии, только и подняла голову - пушинка едва виднелась в выси горизонта, казалось, ее уж не догонишь...
Флаффи тревожно заморгала пушистыми ресничками, в которых наворачивались слезинки, сердечко ее часто забилось - ее небесная розовая подружка улетела...
А она не умеет летать - как грустно...
Необычная лошадка, точно сотканная из приятного меха, тихо заплакала, укладываясь на кроватке и все смотря на горизонт - пушинка все еще виднелась на его краешке, она посылала тонкий лучик, что осторожно замер в складках шерсти пони - мехового шарика, как бы гладя на прощание и посылая аппетит, настроение, сны... Но Флаффи не решалась принять их - ей казалось страшно посмотреть на небо и не увидеть там ее, ничего не бралось в крошечный ротик приплюснутой мордочки, не доходили хрупкие ножки до игрушек, ничего не хотелось...
Мир был огромным, снежным, но не родным для их малышки-хозяйки, напоминавшей собою светло-розовый снежок, был широким, пестрым, но как пустыня - она не умеет летать и не догнать ей облачко, бесконечно милое, небольшое, как сама крошка, облачко...
Вдруг в тишине мелькнула тень, огромная, зловещая и... скользнула прочь, скрываясь в наступающих сумерках... Огромная когтистая безобразная рука провела по щечке заснувшей пони-пушистика. Она не почувствовала, как Дискорд склонился над ней и долго смотрел, как по округлым контурам мордочки, будто высунувшейся из плотного клубка меха, текли медленно слезы; дракон опустил взгляд - как неловко было видеть их, где будто все было, довольство должно было радостью подпитывать ростинки мягкой шерсти розовой странной пони; но она грустит...
Грозный и сильный повелитель, он снова взглянул на нее - она тихо поводила головкой в сторону окна. Дискорд взглянул по направлению ее движения: маленьким краешком едва виднелась пушинка розового облачка...
Наверное, пушистое миниатюрное создание, что легонько обнимало коротенькими передними ножками подушку, думало о нем и витало в дальнем небе вместе с ним, ей было хорошо (давно суровый маг, с седыми бровями и кривыми когтями, рогом и крыльями, все разными и жуткими, внушающими страх и неприязнь, не чувствовал с трепетом, как его сердце, смерзшееся от насмешек, ненависти и вынужденное отвердевать грузом сарказма и хладнокровия, таяло от странного чувства - радости). Он видел рождающуюся тихую улыбку у Флаффи, и ему захотелось подарить ей за это все, о чем она так мечтала (она не чувствовала, крепче прижималась головкой к подушке в сторону окна, быть может, она обнимала облачко...
Оно аккуратно полетело вдаль, догонять розовую пушинку (Флаффи радостно поднималась, смеялась, но никто не слышал - маленькое дитя неба, она легко поднималась ввысь, бросая благодарные бусинки высыхающих слезинок своим друзьям, что гладили ее, дарили расчески и игрушки с пирожными, надо спешить)...
Она не чувствовала, как коготь Дискорда коснулся ее вновь магическим поблескиванием (он прошептал тогда: "Будь счастлива, малышка!" - и унесся прочь), как стала пушинкой облачка, розовой, все такой же милой и крошечной... улетала вслед за снегом, растворяясь в наступающей синеве, и точно снежинками рассеивался пух ее шерсти, уносились они в небо, точно...
…Пушинка облачка
... Розовая, мягкая, одна такая в целом мире…

... Баламут внимательно смотрел на них, покручивая одной лапой штурвал, и принюхиваясь к запахам, переплетавшимся из-за кабины (Балу угощал Кита, Молли и Реббеку медовым тортом); закат выплывал из царства облаков (подушки неба склеивались в мишек, зайчиков, щенят, маленькое солнце и луну...
"Поразительно!" - подумал лев, всматриваясь их сочетания, замечтавшись и забыв про пикающие радары, он видел тонких, белоснежных бабочек, они складывались в очаровательный, стеснительно выглядывающий из воздушного белого облака, хоть они формой напоминали ее...
Виражи открывали сказку с лунами, двумя, нежными, переливающимися в светлых красках наступающих сумерек (звезды казались капельками падающего дождя (неслышно нашептывал, касаясь наклоненных крыльев самолета, смышленому второму пилоту истории, о том, как месяц купался в выси, где-то в ней, в небесной светлой, лепестками рождались снежинки, лучики и искры падающих звезд...).
"Вот и ночь настает, как всегда, но она так необычна!" - Баламут с трепетом оглянулся на карту, там были скучные линии, они смешивались, тоже отдаленно напоминали месяц! Тонкий, узорчатый, из правильных геометрических пересечений...
"Вот это чудеса на виражах!" - счастливо вздохнул лев, нажимая на кнопки управления, направляя самолет к новым далям, в душе надеясь, что когда-то он достигнет мирка в облаке-месяце, что тихонько озаряется лучиком луны и сверкает дождем звезд...

... Тихо прошелестело что-то внутри... Вжика. Мушка летела на прогулку с приятелем - шмелем, спокойно летала с ним себе, любовалась на облачка в небе, тут...
..."Жууууу!!!" - пронзительно запищало сердечко зеленого крохи, хотя еще миг назад оно грелось в лучиках солнышка и не знало тревог. Вжик схватился мысленно руками за голову и округлил глазки на все на свете - как можно было (о, ужас, он забыл часы)?!
Шмель, как ни в чем не бывало, предлагал понюхать тычинки ближайшего цветка, угощал сладкими кусочками семечек и вдохновлено описывал пролетающие облака.
Крылатый малыш не слушал его, семечки казались невкусными и мешающими, легкие белоснежные пушистые бабочки неба обернулись внутри тяжелыми и суровыми серыми тучами. Вот они шеренгой двигаются на него, важно отбирают тычинки и смотрят...
Вжик готов был провалиться сквозь землю - как жалел он, что уж не совсем маленький и по долгу возраста, дел, круга обстановки ему пришлось узнать такое слово как "часы"! И еще забыть их свойство - придумали эти блестяшки с крутящимися стрелками, чтобы хоть немного лучше понять такое таинственное и необъятное, как время...
..."Жу-ййй!" - горько всхлипнул Вжик, откланявшись приятелю, что на мушкином означало: "Лучше б себя забыл! Скорее в Штаб!..". И помчался так быстро туда, как только мог, превозмогая ветер и приятный нежащий тенек по пути. Воображение ему теребило сердечко картинами, одна тревожнее другой...
Вот Рокки, старый, добрый, обширный друг, что никогда не отказывал в удовольствии отдохнуть на своем бравом плече и послушать новые истории, щипает пышные усы от переживания и только и успевает отсчитывать капли сырных капель, перемешанных с валерьянкой, вместо шлема у него повязка от головной боли, хвостик ходит сам не свой...
А вот его ученица, Гаечка, веселая и так мило улыбающаяся, непременно каждый раз баловавшая его маленькими игрушками, что сама изобрела, хлопает растерянно мокрыми от слез ресничками, и инструменты не берутся, и приборы ломаются, и плачет, и поглядывает она на часы и в окошко, не смыкает глаз и не кушает...
Чип и Дейл пыхтят, сидят да арахис едят, напряженно, тоскливо, в перерывах между хрум-хрум отвешивая друг другу подзатыльники, чтобы хоть как-то утешится, в одну точку глядят, и детективы им не милы, и телевизор, и даже солнышко, улыбающееся зайчиками и трогающее ими за лапки и носики, что нервно-уныло сопели...
А все из-за него - чем пронзительней осознавала это мушка, тем сильнее зажмуривалась, забавно поморщив носик, работая крылышками так усердно, будто они, того и гляди, оторвутся и по инерции быстро-быстро полетят без нее дальше, в одну сторону, сам Вжик запетляет пулей, свистом давая сто очков вперед ветерку, - в другую!
Летел-летел... Совсем пунцовый от напряжения, дрожащий, светло-салатовый от бледности - менялся мгновенно, неузнаваемо, и этого ему казалось мало - все, что, угодно только ни за что он не даст друзьям переживать из-за него, скорее, скорее... Самый маленький в мире Спасатель был уверен - он успеет догнать время, так противно-незаметно забывшееся вместе с часами...
..."Ж-у!.." - выдохнул Вжик, упав с разгона в объятия Рокфору - тот удивленно приподнял усы (он не ждал так рано кроху, еще не сварилось сырное пюре, не доведена до ума история про сырного мишку и не припрятан съестной запас на новые блюда и истории); но мыш радостно легонько покачал на ручках живой, жмущийся к нему зеленый комочек, что, казалось, хихикал.
Бурундучки, тоже радующиеся его, хоть и нежданно у возврату, наперебой кинулись предлагать Вжику комиксы и джойстик для видеоигры (Чипу не терпелось доказать при свидетелях, что он искуснее играет, а Дейлу хотелось похвастаться картинками и анекдотами в журнале, каких больше ни у кого нет).
И мышка поспешила к мушке, принимая ее с рук Рокфора и бережно усаживая в только законченную качалку-фонтанчик (легонько кресло покачивалось, а сбоку прохладным тоненьким ручейком щекотала водичка) - Вжик, казалось, захихикал, смущенный и отвернувшийся, громче.
Все аккуратно его повернули, вглядываясь в крохотное зеленое личико - Вжик был пунцовый и тихо плакал. Он виновато переводил взгляд на каждого из друзей, заботливо окруживших его, а потом, безнадежней всхлипнув, указал на часы и быстро опустил головку.
"Ты переживал, что опоздал и мы рассердились? - догадался Рокки, спеша мягко погладить расстроенную мушку, - Полно, малыш, ты ничуть не опоздал!.. Все хорошо!"
"Точно, - подхватил Чип, потрепав Вжику щечку, - Я переживал только за то, чтобы ты не волновался (непременно дам тоже поиграть с нами в приставку)..."
"Да! - вторил ему второй бурундучок, подмигнув, - Не волнуйся, а лучше... Перекуси арахисом (я для тебя оставил), а то проголодался с прогулки, небось..."...
Так Вжик понял - когда есть друзья - не страшно забыть часы, они растают в светлых, гладивших зайчиках солнца...
...И только приятными облачками промелькнет их: "Знай стрелки!" ...

Мне всегда казалось, что я могу читать женщину - как на нее взглянуть, чтобы она поняла, что через глаза на нее накидывают сеть, из которой не вырваться; как понизить голос и подойти; и не каждую, только эту... О, вот мне дают снова задание развлечь публику, м... Ну, остается только включить образ приевшийся, но прижившийся - надеваю одну перчатку и беру в руки хлыст... Тренируюсь перед зеркалом (смешно, но надо, капризы не выполнять чревато) слышу тихие съежившиеся шаги сзади (так и знал) - "Иди сюда!" - от волнения немного щелкнул себе по пальцем плеткой. Покорно подошла. "Ты не бойся, все быстро закончится!" (она осторожно положила мне голову на плечо - согласна)
Обдумываю - насколько будет опасно для меня и ее, как сделать, чтобы не зайти далеко, как? Поглядываю с нездоровым интересом на кучу веревок, которые готовили для очередной несогласной и инквизиционного процесса (что ж, возможно в эту ночь она будет молиться за спасение ее души в благодарность за оттянутую казнь) "Сюда! - рисуюсь перед помощниками палача, держа ее в руках с хищным видом, - Я сказал, быстро сюда веревки... вы, быдло!.." Отдуваясь, торопятся исполнить приказ, помня мои недавние попадания им по лицам плеткой). Таким образом, у меня есть эти витые змеи рук человеческих (дрожат руки, они что-то явно делают со мной - начинаю теребить ворот рубашки, бросая взгляд то на них, то на нее... "Ой, кажется, я покажу тебе!" (заставляю себя очнуться - тьма наступала и канделябры зажигались, как нечто внутри (пора)
Прибыли. Король и свита обпивались вином и запихивали в рот сласти, требуя и зрелищ "Ваше Высочество!" - поклонился, помахивая хлыстом - вышло пару молодцов, которых нанял себе в слуги в клобуках, куцых плащах и вкатили деревянную конструкцию, после еще одного шлепка об пол - удалились, манерно вручив мне повязку и перо (где они это взяли?) стараюсь скрыть растерянность за деловой подходкой, откуда они взяли? Но некогда задавать вопросы, надо действовать) "не бойся, это быстро закончится" Не хочу, чтобы она все это видела))) повязка, да... Завязываю глаза и поджигаю кончик копья - спаиваю для крепко те веревки, которыми ее привязали, снова щелкаю хлыстом - может, пламя достанет их? Промахнулся - свечи горели мимо знати... Ну... Я вас еще подпалю!
Задумчиво верчу в руках перо - контуры мягкие и просятся поскользить по чему-то мягкому... Что?! Ой, сам от себя не ожидал, назад дороги нет - щелк, осторожный и максимально быстрый, чтобы сделать разрез ей на платье, без ран, сделаешь царапинку - руки отобью - грожусь себе. В несколько приемов все же удается сделать прорезь в ткани. Через нее забелело тонкой и приводящей во взбудораженное состояние кровь тело - от шеи и еще ниже середины живота. Что-то перестарался, может, ранил, только незаметно капельки алые не всегда процеживаются сразу... Нет, надо проверить... Надо что-то белое и безвредное... Перо... Упал снова взгляд на перо...
"Надеюсь, у меня отсохнут руки после этого))) - мысленно очень яро себе желаю и, все внимание бросив на жеманство перед равнодушной миной короля, любезно ему выделываю словесные кренделя, рукой осторожно провожу пером по всей длине ее туловища ("Не смотри, смотри на государя... Ведь это просто ему утеха, его деньги и он главнее, а только взглянешь в сторону пера... Лучше тебе не знать..." до уха сквозь перелеты всяких фраз долетает срывающееся громкое дыхание (знакомое, знакомое, хлыстом мне по мозгам!) прислушиваюсь - просится, просится вовнутрь оно, поднимая восторг и край страха - это от боли? Оглядываюсь - нет, перо чистое, легонько касается ее ключиц...
Посмотрел все-таки, оплошал ты пред собою, бравый маркиз, давай по рукам, как уговаривались - смиренно вступаю в монолог самим с собою, стараясь отвлечься от впечатлений, и их анализа (ничего странного, нет ран, нет оплошности кисти, чего ж такое волнение?) король начинает довольно осклабляться, знать - с удовлетворением пошушукивать и посвистывать, хороший эффект, да... Неспокойно - неспокойно было оглянуться! И снова и вновь всплывает в памяти как белое, легкое и пушистое, перо как летит вниз, еле касаясь ее... Как же забыть это? Отдергиваю руку от него, как от жалящего, как от жаркого, жуткого... Лети с глаз моих - щелк хлыстом в его направлении, и вправду полетел, но сделал круг и четче прислонился к животу (слышу короткий и тихий задыхающийся будто звук - от нее!) Что я натворил?!.. Похоже, я не обманывал себя и угодил ей в самое чувственное место!..
"Попал!" - ликовал и дрожал голос внутри меня, что ж, я могу делать все, что захочу, с ней? Конечно - отвечали перепаянные веревки, подставки сооружения, делающие ее беззащитной, об этом говорила и повязка на глазах... Ты же чувствуешь, мужчина, как она прельщает возможностью безнаказанности - и все это как бы во мне с одной стороны, наносящей хлесткие удары по психике. С другой - ты сдурел, быстро говори королю, что шоу окончено, а то он сейчас превратится в пожирающего глазами тролля, жирного и упрямого, вот тролль увидел девушку, да еще такую небольшую ростом и весом, хорошенькую, первая мысль какая - правильно, похитить! А для своего удовольствия, не более, потом он ее бросит в подвал и под топор... Ты этого хочешь? Нет? А чего, чего же? - метаюсь между этими половинками, не зная, что делать? Что сказать проще: "Игра окончена!" - но... Я не делал прекращения игры!..
Не желал - мне уже было интересно посмотреть на нее, когда легонько провожу пальцем в перчатке где-то посередине груди - робеет, чуть отшатывается, но убежать не сможет - крепко в доску привязана за руги и ноги к деревянным штукам, чувствую как через повязку у нее зажмуриваются и закатываются закрытые глаза. "Тебе неприятно? Подыгрывал какой-то игривый голосок внутри, и с энтузиазмом проводил ниже рукой без перчатки - никогда не думал, что простое касание может давать опять на слух болезненную дрожь, она побледнела... "Перестань ее мучить, останови игру" - шептала совесть, и в борьбу с ней вступали раздумья - мука ль у нее, у меня? Только приближаю лицо и руку - она как интуитивно ловит мое стремление замирает и чуть даже подставляется моим касаниям, едва-едва они происходят - безуспешно, как неожидавшая, начинает пробовать вырваться... Дразнит... Иного слова нет, дразнит, сильно, очень, так, что хочется взять хлыст и смести им всех, кто глазел на мои расширяющиеся зрачки в этот момент, да попасть в лицо, по глазам, а повязку потом не дать, накрыть ею глаза или себе или ей, а то нет сил выносить это - прятки с тенью себя мучили, ох как мучили...
теперь не видел ничего, кроме ее, ее живота и, не думая, решил потрогать его губами... Ошеломительно - по ним побежал тонкий пульс движения, как будто внутри меня он проник и заставил боится сердце чаще (даже королю завидно, но пусть только подойдет - я его ударю, меня отправят на костер, а мне... Не страшно... Весь мир сосредоточился для меня в мгновении, когда могу так близко приблизить к ней лицо, что щеки и губы трогают ей живот (упоительный мягкий, тонкий, кто придумал тебя, мой соблазн? Ты - в нем или я?)
" Эй, Вы забываетесь!" - доносится с трона и завистливо-изумленное шушу снова возмущенно поднимается волной. Совершенно верно - я как в забытьи... Вижу, чувствую, осязаю (у нее был аромат нежного сна, только спустившегося на ресницы, какая ж загадка еще... А какая ты на вкус? - тихонько притрагиваюсь языком к животу, по которому мелко бежали капельки (искорки, тонкие, как алмазы... И их возьму, все украду, всю ее, а вы не успеете!) они были мягко солеными, отчего-то отдавали сладким и не утоляли жажду (пересохло в горле - так, что как глотка онемела... Хладеет и дрожит (и она что-то чувствует)...
Ну конечно - по ней давяще веревка... Но надо еще успеть закончить игру, я успею - щелк - беги скорее, я отпускаю тебя! Она падает с высоких перекладин приспособления - вновь ко мне в руки, тихо прижимается, "успокой меня! Я еще живая?" - "Да" - вздыхаю я, запустив кнут в подсвечник, чтобы свет погас... Темно, гул погони и маты по кровавому слепому поиску людишек, что не получили всего себе и только сразу, меня ищут и уже не оставят будь я с пудом золота (я разгневал короля) невидимо зреет эшафот и подпаленный хворост со столбом и с ужасом отражается в ее глазах... "Я пойду с тобой в месте!" - тихо говорит она, давая себя поцеловать тихо и глубоко. Прощай, дверь закрыта изнутри (я пожертвовал кнутом в качестве задвижки... Она открыла мне дорогу в огонь... Черный, душный, визги и холод ветра уж не надо мной, но отчего-то... Мне все еще тепло и хорошо, так, точно я все еще осторожно касаюсь пером и глазами ее, ее живота...

" Прости меня, я лишь увидел тебя...
Однажды, когда мне стало тревожно... Снова было царство зимней белой грусти... Мне не хотелось, чтобы тихие следы печали пришли и в твою дверь... Давно тебя знаю, мне светло на душе, когда вижу твою улыбку... Сейчас ее нет, ее словно украла белая зима... Такая красивая, сверкающая кружащимися снежинками... Она позавидовала твоей красоте... И украла ее... Твои руки бледнеют все больше (ты болеешь, все тяжелее и тяжелее)... Могу ли не терзаться этим?..
Когда-то, ребенком, ты любила бежать вслед за моими крыльями, осторожно, только чистыми глазками, очень нравились тебе эти белые перышки, что украдкой летели в закате, точно розовые лепестки и касались твоей руки... Словно танцуя мысленно с ними в мягком ветерке, ты смеялась и радовалась каждой капельке этого причудливого белоснежного дождя... Снежинками купал тебя в себе свет, что легонько опустился на крылья...
То был я... Незримо, мягко обнимая твое маленькое сердце ими, играл с тобой в волшебную зиму, где всегда тепло, где ласково баюкает колыбельную ветер... И облачко рассыпается сказочным воздушным листиком, там, быть может, в твоей мечте (я хотел подарить тебе ее)... Теперь все это унесет зима? Не жаль мне ничего... Только... Тонкое биение твоего сердца осторожно нащупывает себе нить секунд...
Хочу вновь укрыть тебя ими от зимы, вернуть солнце, весну и усыпать твой сон солнечными звездами... Зима, зачем ты ревнуешь к своим цветам, так же холодно и тихо забираешь ее раньше белых нитей в ее волосах? Хочу крикнуть тебе - пожалей, но безмолвствую (не услышишь за ветром и снежной, все несущейся бурей)... Ты отпусти ее, забери меня!..
Лечу, не смотрю вниз, стыдливо отведя взгляд - мне обжигает руки солнце, стрелами роптающих на него попадает мне в грудь все, от чего оно тяжело уходит за белые занавесы снега, больно... Но я радостен - ты снова видишь солнечные ниточки... Тонкими перышками проливается свет на твои щеки, им тепло (что мне еще надо?)... Ты осторожно идешь, как в детстве и тянешься к свету... Скоро закат... Ах, нет... Остановись, время - я хочу быть с тобой, на этой странной белой земле, где равнодушно блестит снег и где солнце теряется в падающих тенях!..
Я вновь увидел тебя - худенький, светлый лоб твой, казалось, ловил момент, когда надо понять - все проходит (день ушел за ночь...) и вместе с этим - будто бы бесконечно, странно в солнце вьется мягкий, нежный снег (то мои крылья)... опускаешь взгляд, увидев меня и осторожно ловишь перышки, подаешь мне (ты веришь, они вылечат мои раны), не жалея, что непослушные, они снова взлетают и не хотят покидать тебя в своем танце... Не бойся, я не потеряю ничего, даже если мои крылья станут не теми, пока ты со мной... Можешь не бояться зимы, не бойся ничего - я с тобой...
Спешим скорее, я унесу тебя туда, где всегда будет тепло, где укроет от страха и грусти свет, бесконечный, сияющий свет, где белоснежные лепестки не когда не похолодеют, став розовыми в закате! Возьми мои крылья и лети, не оглядывайся! Я вернусь к тебе, только возьми их, спаси себя от зимы!.. Пусть охраняют тебя их перышки от острой высоты, успокоят твой хрупкий лепесток души... Прости меня, я не могу остановить зиму, но... Все еще верю - она не тронет тебя, ты успеешь... Обнимаю тебя (тебе холодно!)... Коварная зима, за красоту свою хочешь жизнь!.. Нет!..
Я спасу тебя (не бойся, все будет хорошо) не смотри вниз... Бережно держу тебя на руках и спешу назад, в заоблачную высь, пока снежные тучи не закрыли ее собой... Крылья режутся о снежинки и цепенеют... Мое сердце останавливается (я не хочу разбивать их об снег реальности, не хочу... Но... Ты потихоньку замираешь у меня в руках, совсем холодно тебе)... Прости меня!..
Тихонько возвращаю тебя в заснеженную постель, смахиваю жадины-снежинки, что заполняют собой пространство и кладу, укрываю... Мои слезы текут по твоей руке, падая и превращаясь в... Нежно-белые лепестки, точно перышки... Вспоминаю тебя, твое сердце, лицо... Теперь все это такое тихое, как лепестки, что пугливо улетают... Не покидай меня, я с тобой!.. Тихонько целую тебя и улетаю, тяжело, мучительно быстро, не могу смотреть вниз... Гляжу только вдаль... Там ты меня ждешь, там мы будем вместе... Всегда, там... Где переплетаются мягко-розовые лепестки и белые перышки моих крыльев (они разметались... Они спешат снова укрыть тебя от зимы, навек...)
Прости меня, я лишь люблю тебя…»

…Опускается взгляд, ее глаз, ниже, и чувствую я ее все ближе, тяжелых слов ненужный шум улетел в закате послебранном, я вижу себя, в зрачке карих глаз, в ее, нежданно - и мнится мне, как тяжелая стрела пронзает, мой покой твердой гортани и члены ослабляет...
Короткий волос ее ночи темней, зовет он, зовет в нити хмеля, и тоскую я, трепету покоряясь, шепчу ее имя, робея...
" - Патрокл, и ты, как и я, от холода бренного боя, одиноко пьешь чашу страха, рискуешь за царя собою... Не касайся меча боле, ты устала служить мойрам, вмиг они могут и тебя забрать, станут игрушкой их воли прекрасные твои плечи и губы скует пламень костра... И я грешен, и смертен, и я метаюсь меж Орфеем и сиреной тщеславия для духа... Но жизнь моя пуста, покорюсь, клянусь, тебе, убей, если я докучающая вам муха... Но если ты, кладешь меч, раба-воина жалея... Молю, приди в мое объятие, я убийства в беспамятстве для тебя посею...»
- Так говорю и тихонько касаюсь ее губ взглядом дрожащим (пусть, если хочет, отвечает молчаньем коротким и раздумья, но чувствую - все, одним лишь касаньем, я смогу запечатлеть на маленьком найденыше... -
"Любовь это скользит по ее дыханью, как чудо, потаенное в очах Афродиты, оно манит, ведет за собой и теряет мой ум, как по пересечениям углов Крита... Потеряю я свой неровный вздох в поцелуях - пусть, скорей... Я впитаю в себя жар стрелы Купидона быстрей"... Тихонько она подходит положить на склоненные колени мои веточку оливы и уйти... Но нет, ни за что мне не упустить мига, в котором так сладко в царство дурмана прийти…
Успел я догнать земную славу, докучила она мне тоже, смотрю, нет слов, и глаз мой - точно язык, все трогает взгляд, как он, кожу, и томно и дивно, и кроткий миг - ты у меня в руках... Теперь я знаю, когда далеко от нас, зажигаются звезды в облаках... Тогда царство мною забыто, и тени убитых молчат, тогда сотни биений сердца "восторг, желанный плен" говорят...
Хотел бы я найти тот бич незримый, который навек свяжет нас в минуту битвы нелюдимой, он укроет щитом неги всякий кровавый и пыльный зной, хотел бы я из уст твоих услышать тихое пусть "царь", но "мой!" Да не прошу движеньем рук ретивым служить на верность Агамемнону, мне, Греции всей... Взгляни. Не бойся и взгляни осторожно в движение рук робких (молит оно, безмолвно - будь моей)
Прощу тебе тетиву остру, и стрелы, что ранили моих солдат, прощу, куда б не спрятала ты нежность шеи своей - своею вмиг я ее найду
Не воображаешь ты, как сотни чувств моих скверных угасли, от прелести твоей нагой шеи, сбросившей тяжелые латы, так ты возбуждаешь бросить свои к ногам Аида и сказать: "прокляни, но дай миг прикоснутся к ней"
Мы будем у него вместе, так что ж бояться, и славная река времен не вспомнит нам наших перебитых ран, Но кажется мне - утихнут они и в его мрачном месте, если я окунусь с головой в беспамятну реку, обнимая тебя
Касайся, касайся рукой пяты моей смело - от этого Дионис вливает мне в душу вино, каких Олимп никогда не ведал... Лишь шеи твоей дрожащая мягкость таит что-то во мне, можешь упасть - я подхвачу, лишь рядом будь, так близко, чтобы она, шелк, точно дурманящий для ласки, касался моей...”
- Так плакал я, не зная счет слезам, вспоминая жгучие минуты - когда ты была со мной, была жива, и не постигло тебя ложе Проскрута (Гектор, злодей, ты ненавидишь меня, уже ль видишь меня во всех) так пусть же боги покарают тебя, что за моими латами украл навек ее жизни смех... Память, ты - моя богиня, не оставляй слабого царя, придай силу мне для мести, чтоб вновь быть с той, ради которой долг забыл, любя...
Ты точно заплатила Харону и за меня - не стоило, хрупкое, неразумное дитя, война не стала тебе укрытием от горечи, как не нашли дары от деревянного коня..
Ненавижу свое оружие, и все эти раздоры царей, как черная молния ночи нарушает покой морей... Патрокл, мечта моя, жизнь моя тихая... Не забуду ни твоего уставшего бега (свои - чужие - ты металась пусть) не видать мне твоих глаз как дальних стран снега... Стрела пускай б пронзила меня тогда, твоя, мне не было б и мига вопля боли, но почести костер, не вижу за монетами (и благо) - никто не видит в искрах вихрастых огня, как... моя шея у твоей, незримо, навсегда…

… - Сияние тепла, молочно-солнечное... Оно родило тебя, одно из самых красивых существ на земле...
Ко мне явился ты, вложил в меня осторожное касание к занавесу сияния...
Тихонько, рассеивается оно предчувствием (твое сердце бьется в нем незримо
вот-вот оно укроет меня облаком робости (ты почти пришёл, и не смею взглянуть на тебя) словно странствующей звездочкой в ночи качается кончик мягкой кисточки (осторожно крадет она у грезы следы, нежно-розовые, белоснежные следы) и волшебным ключиком открывает мирок за дуновением завесы... Там - ты!..
Сильные черты твои не хочу от глаз отрывать - мягко-белоснежная линия родила твои глаза, синие, огромные перла магической луны...
Ты рядом, чувствую, погружаешь меня в себя, обволакивая мои глаза, мою душу светло-светло, точно крем, воздушным цветом... Твои щеки, волосы, это все как во мне...
Тиканье часов сливается с тобой в одну колыбельную, я мысленно глажу тебя в ней, тихо обнимаю, осторожно, чтобы не спугнуть и лепестка той бесконечной мягонькой приятно-белой и розовой частички тебя...
Ночь с тобой превращается в море синевы, тонкими волнами пробегает по ней мерцание звезд, хотела б, чтобы это море не улетало листиком от зари... Аккуратно касаюсь твоих глаз - ты - живое сердце белоснежной тишины - успокаиваешь мои тревоги...
Возьми меня в себя, унеси в бесконечность штрихов, светлых, мягких, теплых, осторожных (то твои шаги)
Но... Ты останешься за завесой сияния сна... Жду тебя вновь... -

... Просто светится счастьем - ему приснился его родной, неповторимый...
Ресторан, в нем сияет банановое солнышко (конечно, это отражение в бокалах с коктейлем); он почесал глубокомысленно макушку с потешными ушками - как интересно мир смотрится сквозь призму банана: вот идет Балу и Баламут - они утонули в сочно-желтенько, сладком свете, безошибочно проходят сквозь лабиринты граней стакана и бокалов...
Каждая - пересечение разных формочек, цветы, облака, дымка из одного мирка, так понятного обезьянке - там - ресторан - с бананом...
Большим, маленьким, веселым и задумчивым, ярким и тонким, увесистым и простым (на вкус и радость каждого найдется он - восхитительный вкусный дар джунглей - далеких, родных и загадочных, разнопестрых)...
Луи представил себя в мире банана - там так уютно, мягко мозаикой россыпью стелились тропинки из приятных ломтиков, вместо звездочек - крошечные переливающиеся монетки из фрукта, мягкого, желтого, банана...
В ресторане было потише, поскромнее, там не было экзотичных этих лиан, цветов и плодов - были столики, музыка, суетящиеся беседующие и угощавшиеся посетители, и только аромат и вкус царил и погружал в мистерию...
Граней стакана или бокала, сквозь который был переворачивался мир и погружался в каплю бананового коктейля...
Тихонько он принял в сердце эту мысль, спеша проснуться с ласковыми солнечными лучами, к друзьям, на работу; такими же воздушными, как и восхитительный кусочек фрукта, рассеявшегося, точно по волшебству, в...
Экзотическом напитке, приготовленном по рецепту шеф-бармена ресторана...
...Бананового... Луи...

... Осторожно открыл глаза и постарался не вдыхать запах, зовущий, сильный, так знакомый (где-то снова был он - его желтый, сочный, кругло-треугольный, властитель его усов, ротика и глаз)...
Рокфор с огромным удовольствием всегда кушал аппетитные кусочки одноименного лакомства или другого сырного великолепия, кушал так, что от наслаждения едва не проглатывал собственные лапки и усы, медленно, любуясь каждым мигом, пока кусочек вожделенного продукта питания не исчез в, приятно теплом пухлом, пузике...
Но вдруг он осознал - внутри рождалось и крепло чувство, что затерялся в сыре, в экзальтации погони за ним, за его вкусом, запахом (во сне - предвкушение, какой сыр скушает завтра; "завтра" - ни один из его видов не смел ускользнуть от его взора, и кушал, кушал, кушал...
Рокки представил, что он в море сыра и можно купаться в его желтых, пахучих волнах, угощаться и радоваться от этого жизни (жует, жует, жует, усердно работая плотными щечками, без паузы...) Мышу стало скучновато, тяжело - но запах, вид сыра не давал ему остановиться... Ел-ел-ел, ему было страшно, что сырный океан не имеет конца, и отважно продолжал кушать, надеясь вырваться из него...
Рокфор, хорошенько представив себе это, поспешно спасительно убрал от ротика припасенный кусок сыра, счастливо вздохнул - впереди еще столько дел, свежий воздух, друзья... А покушать он еще успеет, главное, не превратиться в...
...Затерянного в... сыре...

...Я не могу слышать его - стук падающего, точно бесконечные ступеньки, друг за другом, ряда белых квадратиков, скрепленных одной миниатюрной площадью и сочетанием черных точек на своих гранях (кости падали, путались, смешивались роем)...
Они точно страницы перелистываются в мгновении, с каждой секундой падают цепочкой, как круговорот (день и ночь слились в нем, как иронично - напоминают о тебе - старался не замечать черных точек в них, меня привлекала эта тонкая, правильная белая грань, быть может, это ты?)...
Когда мне хотелось построить собственный мир, в котором было бы сказочно и хорошо, я смывал усталую пудру фальши и осторожно складывал фигуры из домино, когда-то они и не соответствовали правилам, но забавили, утешали, заставляли забывать одиночество (я отпустил свою иллюзию - волной, как костяшки домино, побежали горечь, страх, судорожный анализ: "Это из-за меня!..")...
Перед глазами ослепляющими бликами из утихшей боли складываются ходы памяти, как в игре, этом лабиринте абсурда логики, в образе этих костей - тройка, пятерка, четверка; меняются местами, говорят - тогда был закат на море, и тут же напоминают - падали звезды и ты загадал желание, боялся в него поверить, но тоскливо все звал в свою душу... и нечто внутри молит себя же - забудь, забудь!..
Рассматриваю ход домино - его четкий и завораживающий танец - точечки складываются в слова, невысказанные, тихие, все они казались одним, робким "прости", и... На миг точно он остановился - разглядел два белых квадратика вместе без единой точечки (такие не похожие своим невидимым, скрытым узором, и вроде каждый видит, что они одинаковы, похожи, и что они очень рады, что похожи - белые и вместе, однако... В этом - пустота?)...
И, как аплодисменты повседневности в маске праздника, перед ними и после них - доминошки с изображением шести, двух, пяти, четырех... - Юркие причудливые божьи коровки сказки в синеве, где все еще чувствую, как падают звезды и море дарило нам их в ласковой теплой пушинке пены, и отдельные искорки терялись в твоих локонах (тень, их тень ловлю в шелесте падающих компонентов дорожки бело-точечного, пути-загадки)...
Останавливаю. Цепочка стала дрожать, она все еще стремилась бежать, каждая из косточек хотела опередить другую, красиво упасть перед другой, будто роднее ее не было ей никого, что бы это значило? Домино упало и стало кучей хаотичных, даже жутких смешений точек, словно мстило за то, что я посмел остановить ход его танца, и не скажет никогда, что само побудило меня к этому (с трепетом посмотрел на два квадратика - и они вместе, и всякий скажет, что они похожи, неотчужденны друг от дружки, но в каждом из них, белых - по одной-единственной точечке, смотрящейся маленькой и беззащитной, пугливо и кротко стояла она с соседкой, смотря на нее, но глядя лишь в себя, была между ними черта...)...
Такие они, похожие на других и особенные, я спасительно-тихонько ловлю ниточку смысла - похоже на звезды - и они сияют, каждая, чтобы привлечь больше к себе твои глаза, и одинаково безразличен им холодный Млечный Путь, где они складываются причудливыми, разными созвездия и, туманностями, и все равно падают, одинаково, как и сияют похоже, падают друг за другом, как слезы во мне...
Они все будут так и дальше, как тогда, когда море купало нас в лунной дорожке и мечтах, шум его превращал в шепот твои слова, я их слышал, но... Все рисовалось мне, как будем вновь наедине... так же и костяшки все будут сыпаться и смешиваться, как и тогда, я слышу их строгое нарушающее тишину цоканье, но воображение мое просит послушать чутьем теплые беседы знакомых, ценные замечания отца (только они теперь далеко - как доминошки, несся я вслед за стремлением и никого не слышал, оглядывался только назад - успею ли?)...
И не поймут костяшки, что не стоит торопиться, все зависит не от них, а от общего хода игры, они - просто забава! И волшебство их танца - мой сон, как и синева моря, в моменте, где мы... где я тебя укрываю, осторожно целую... где ты капризно отодвинулась и снова, вновь перебирала домино (привлекают, увлекают, бело-тотечный цокающий его танец)...
Он все идет своим чередом, как день, ночь, думаю - так и надо... Так легче, проще, так у всех, но... Душа просит у него: "Прости, я не забуду!.." (бережно запускаю вновь домино, с мягкой грустью вслушиваясь в умиротворяющий его шелест - пусть, я все еще... помню тебя, очень, как наяву вижу твои глаза и улыбку (прекрасный твой цветок настроения - и его ты подарила не мне - моему поражению в игре)...
Ты увлекла меня, усыпила и пленила: подвластен мне каждый твой, каждую костяшку могу поставить на место, какое хочу, и это мои права, но это же ты, ты для всех, и... забираешь всех, домино... Ты забрало ее и оставило со мной, как странно, словно твой танец...
И наблюдаю, наблюдаю его, в тишине его страницы рассказывают мне мои ошибки, мои надежды, мое сердце (удивительно - ты - мое сердце!)... Слушаю тебя внимательно, храню во взгляде каждое твое движение, теряющееся среди падающих бликов звезд, и частичку, бездонное, черно-белое, бегущее вперед море сказки... (...спасибо, что ты есть)...
…Domino Dancing…

...Жучок открыл глаза - по листикам пробежал лучик, греющий и нежащий, тихий, как капелька, тоненькая ниточка мирка бесконечного мягкого облачка света, но вдруг он побежал, как пушистый зайка, переливы его сияния все еще были в его глазах...
Прячась в другом листике, и он бежал вдаль, листик летел, как лепесток, кружился в ветерке, высоко, как мгновение, завораживал взгляд, он, точно торопился куда-то...
Маленькие глазки малыша опустились - как удивительно, только был совсем рядом, а сейчас - скользнул далеко, сквозь снег, капельки дождя, и возможно, что-то хочет сказать...
Солнце как на прощание погладило крылышки крохи в нем? Жучок осторожно прислушался к себе - так ли это, если оно было рядом, и летит, торопясь, как листик, в лучике...
Он внимательно посмотрел - казалось, он сам летит, только незаметно, одними глазками, за ними, осторожно касаясь тропинок в травинках, дали леса, окутанные белым светом... их тепла!
"Ничто не прощается!" - с радостью в сердечке подумал жучок, глядя в этот большой и удивительный мир, который бежал вместе с солнцем, казалось, храня в каждом своем миге загадку...
Он храбро полетел, не оглядываясь, забыв про чуть мерзнущие от снежинок крылышки, так старательно, как мог, ведь надо, надо успеть, скорее... лучик словно ведь еще касался его спинки и усиков, дорожкой вел его за собой...
Где-то впереди алая дымка поглотит его (совсем нестрашно, бережно вбирает в себя точно воздушные очертания уходящих в горизонт пейзажей - это закат)...
Жучок осторожно потрогал усиками его лучик - как тепло, все еще тепло, хотя занимается синева сумерек - это не прощание, что-то еще впереди, он чувствовал, еще впереди...
Он вдруг ощутил - лучик все еще летит, по магическому и незримому кругу времени, где звезды возвращаются снежинками, ветерок - переливами капелек дождя, а он - листиком, алым, легким, летящим вдаль, то будет...
Рассвет! Жучок успел, присел на травинку, ощутив, как не то снежинкой, не то звездой гладят его спинку сотни мерцаний светлого-светлого тумана солнца (оно рядом), легонько, с тихой радостью еще раз погладил алое его одеяльце заката для этого волшебной, бесконечной сказки мира...

Малышка пони, она сначала не знала этого. Тихо все бродила и щипала травку, тихо недовольно посматривала на солнце, не любовалась луной. Ни зима, ни лето ей были не милы.
- В чем дело, дорогая? - поспешила к ней Свити, поправляя хорошенькие локоны, старательно уложенные ее сестричкой Рарити.
Скуталу только отвернулась и ничего не сказала.
- Я тебя чем обидела, милая? - с другой стороны участливо послышалось от Эппл Бум, что как и ее сестра Эппл Джек, ничего не старалась упустить из виду.
Их странная подружка только махнула хвостиком и пошла дальше, как прежде грустная и гордая.
- Отчего она такая? - спросила одна пони другую и, с секунду серьезно-изумленно поглядев глазками друг в друга, крошки помчались узнавать, что ж такое.
Стараниями правительниц их страны солнце грело лошадок и угощало ласковыми солнечными зайчиками, под которыми росла питательная травка, яблочки, морковки для них; луна и звезды мягко каждую ночь под прохладный ветерок дарили сладкие сны и рассеивали искристым туманом все плохое; как обычно, все волшебные и веселые пони, с крылышками и без, маленькие и взрослые, такие разные в расцветке и узорах на крупе (Октавия, Сансет Шиммер... все были со своим символом и характером) старались жить дружно и помогать одна другой...
Значит, скучать и роптать на страну Скуталу нет причин. Да и когда тосковать, когда по соседству живут такие интересные соседи - грифоны, драконы, тени, снежные духи... - с ними не соскучишься! И охраняют они изумительные гроты, заброшенные долины и замки, водопады, пещеры, где дождем сыплются алмазы... Сказочная, такая разная и светлая страна... Отчего вдруг в ней да унывать?
Находчивые подружки прошлись по всем знакомым, кто знал их загадочную приятельницу, теперь столь задумчивую и молчаливую - все, кого они не встретят, твердили, что каждый праздник не оставляют Скуталу без подарка и поздравления, всегда будут рады, если она зайдет в гости (но не заходит), ни слова, ни дела дурного от нее не помнят и все интересуются, как она, отчего она так?
- Еге, да тут совсем непросто! - размышляет в недоумении Эппл Бум, просто, как Эппл Джек, присев на задние ножки прямо в травку. - Все ж хорошо, все относятся к ней хорошо, что ж с ней?
- Не знаю... - всхлипнула в ответ Свити, от горя не глядя в зеркальце ближайшей лужи, как ее приучила сестричка. - Надежды нет!..
- Есть! - возразила ее собеседница и, вытерев ей слезы, жизнеутверждающе скомандовав: "Не сдаваться!", повела ее вглубь леса...
Там, среди глухих крючковатых переплетений темных, старых деревьев, в непросветной ямке со ступеньками, мерцающей изредка магическим светом, жила пони-зебра Зекора - знаменитая отшельник-ведунья, которой доступно скрытое от всех.
И сразу догадалась полосатая колдунья о посетительницах, предварительно послав им навстречу дружелюбные огоньки, что осветили ступеньки и мягко перенесли гостей по воздуху в кресла, чем приятно изумили малышек.
- Знаю, все знаю... - бормотала миниатюрная зебра, не отрываясь от магических пассов над сияющим шаром, котлами с булькающими зельями, в воздухе складывались в разные комбинации карты по одному легкому взмаху ее короткого хвоста. - Скуталу грустит... И нет вам отчета на это...
- Но ведь ты нам поможешь, мудрая Зекора? - привстала с кресла Свити, очень переживающая и желающая, чтобы подруга снова стала радостной.
- Я лично тебе за это отборные яблочки с сестрой привезу, сколько угодно! - с жаром поддержала ее вторая лошадка.
- Я и так подскажу вам, ягодки мои - лукаво подмигнула добродушная гадалка и придвинула им шар, который вдруг осветился цветом шерстки Скуталу: в нем Эппл Джек и ее сестричка, Рарити и ее сестричка, третья пони была одна, без сестрички, брата, даже без папы с мамой.
- Так вот в чем дело! - воскликнула Свити. - Она сиротка...
- И думает, что ее никто не любит потому, что родных нет... - заключила Эппл Бум.
- Но что ей мешает приобрести сразу двоих сестричек? - загадочным тоном шепнула им Зекора и, утвердительно кивнув, казалось, растаяла в столпе магических искорок...
... - Привет, сестричка! - вернувшись в город пони и отыскав, грустно-грустно всхлипывающую над одним, как она, цветком, Скуталу, воскликнула первая лошадка и крепко ее обняла.
- Мы волновались, родная! - поцеловала ее в носик другая, вытирая ей слезинки и поправляя заботливо гривку.
И, не успела пони и ротика открыть, как прибежавшие к ней, они с двух сторон усердно принялись ее гладить, смахивая вредные пылинки и сонных жучков, иногда выходила настоящая щекотка и она заерзала в их объятиях, играючи толкаясь, заливисто смеясь и цокая в топоте копытами.
Теперь она была счастлива, как-то по-новому взглянув на солнце, еще светлее и теплее озарившего травку несметным количеством маленьких, золотистых цветочков; издали услышал я мелодичный звон алмазов в пещере (куда она непременно пойдет со своими сестричками - Свити и Эппл Бум); они вместе поиграют в снежки и пролетят на крыльях веселых и смелых снежных духов, сообща мечтая, как бы поскорее вернулась зеленая травка в тихих, светлых, бесконечных лугах и лесах...
А ночью она укроет их одеяльцем, засыпая на одной кроватке, глядя на звездочки, что тихо шепчут что-то в синеве, переливаются, что гривы правительниц их страны; веселой, такой волшебной страны, где все друг другу помогают, хоть и такие разные; теперь Скуталу осознала это - у нее есть все, все прекрасно и все любят ее, как родные...

Просто восхитительно, особенно после сытной косточки (кто, как ни славный малыш-Филя, знает об этом хорошо-хорошо?)...
От чувства гордости за нее, от осознания ее приятного и мягкого одеяльца, так здорово греющего пузико, он поспешил ответить на ее заботу и любовь взаимностью - старательно обхватил его краешек обеими лапками, спинкой расположился поудобней и...
Думающие ушки маленькой макушке покоя не дадут - и это тоже Филя понял: прислушался он ими со всей душой к аккуратному его шелесту, в аккомпанемент - к своему носику, мокрому, черному, забавно шевелившемуся и сладко посапывающему и... Призадумался!
Представьте себе, да! Долго думал щенок, а чего ему так хорошо в кроватке, и так, что даже сон не торопился покусать его мягонько за потешный хвостик (а он и сейчас вилял); и лапки задрыгали, маленькие непоседы не хотели больше одеяло обнимать, надо думать, почему!
Малыш вспомнил, что, перед тем как окунуться в нежащий океан дремы, он... с аппетитом грыз косточку, в кроватке, удерживая зубками, чтоб она не потерялась под одеялом, а перед этим - по всему нему гонял игрушку-пищалку, пока не утомился и не проголодался...
"И всё-таки я аристократ!" - гордо приосанил грудку Филя, припомнив, как под этим же необъятным и бездонным почти одеяльцем, в этой же самой кроватке он сосредоточенно философствовал - чем пахнет слово, буковка (сбивали с истины желтые страницы старой, оставленной книжки, напоминавшие по запаху листья); ворчал на незваного гостя, скребясь к нему всеми лапками, чтобы спросить, кто это (еще там было зеркальце)...
Что и говорить! Филя уверен - целый маленький мир, разные дела, мысли и сны, и жизнь может быть...
В кроватке...