[X] Помощник

[Gaze]

Король-Олень

Сквозь темные переливы недавнего дождя крадется тень. Это охотники. Им обещали много золота, чтобы изловить оленя, которого никто не видел более ста лет: из его боков живота ветвятся изящные веточки, а морда украшена цепочками извивающихся белоснежных крошек-рожек, издали казалось, что то перья волшебной птицы над благородным лбом его, нежно-синим переливающимся словно звездами...
Когда-то они приветливо-робко освещали покои юноши, со вздохом глядевшего в темноту - он ждал момента, когда любимая крошечная девушка с рукавами-крыльями волшебного платья украдкой вознесется к дрожащей в озере луне - как любовался он ее счастьем, нежными росточками рукавов, точно сотканных из воздуха; смотрел и мечтал об одном - соединиться с ней в полете хоть мгновение...
Бедного юношу, что правил богатой страной, с того мига терзала одна мысль - как добыть средство, чтобы никогда не покидать прекрасную фею; и однажды ночью он, не смотря на предупреждения прокрался к ней: легонько вздрагивающие крылышки рукавов волшебного платья забились сильнее, чувствуя его приближение, как будто опасаясь чего-то.
Долго смотрел на прелестные черты спящей влюбленный король, забыв про все на свете - в секунду, за взгляд, подаренный ему, тихую улыбку он готов был положить к ногам красавицы королевство; готовясь не слушать никого (сказывали, непростою девушкой была хозяйка крыльев-рукавов, тоненькая, маленькая, бледная и скромного убранства, но секрет был в ней.
Какой - король не знал, он видел только открывшиеся смущенные глаза, в которых стыдливо прятался страх; но, прежде чем, она успела опомниться, молодой король обнял фею за талию, уносясь мысленно к облакам... Там... холодно идет себе луна, и нет от нее привета - равнодушный луч белоснежного сияния провел... По лбу роскошного оленя. Грациозный, он, абсолютно не осознавал, как ради утонченных крылышек на животе потеряется дом (а это роскошь и почет всей страны и соседей), друзья (а это преданные подданные)...
Король-Олень не думал об этом - с негой он ощущал беспокойные хлопки узоров-крыльев, точно они были оковой для феи; с испугом он бросился искать,как все исправить... Сердце его билось усиленно, точно хрупкая бабочка, запутавшаяся в волшебном, но обжигающем огоньке... Грациозные рога отчаянно запрокинулись к луне- мягким облачком его душу покрывала, билась, силясь вырваться, одновременно сдаваясь, некая крошечная веточка, чуть покачивающаяся - ее сердце-крылья; теперь они вместе навек...
Они могут улететь к бликам ночи, по ступеням из дождя, играться снегом, точно перышками и купаться в ручейке солнца, но...
Король-Олень опустил мордочку, слезы закапали у него из прекрасных малиново-светлых глаз, что не в силах были противиться неге взмаха ее крыльев на животе хозяина, невольно закрываясь и дрожа ресницами. "Я ведь... люблю тебя" - в безмолвии робко шепнула его душа, молитвенно складывая цокот, загадочно шепчущий в тишине...
Интересный, редкий... И вот... Сквозь темные переливы недавнего дождя крадется тень.
Это спешит убежать в занавес листвы леса олень, которого никто не видел более ста лет: из его боков живота ветвятся изящные веточки, а морда украшена цепочками извивающихся белоснежных крошек-рожек, издали казалось, что то перья волшебной птицы над благородным лбом его, нежно-синим переливающимся словно звездами..

[Gaze]

Рождение... Жемчужинки)

Как-то раз, на глубоком-глубоком дне океана, такого, где случались всякие чудеса и кораллы искрились, точно волшебные разноцветные камни, а волны переливались по ночам, как перышки луны, вдруг... Маленькая, простая ракушка сказала себе: "У меня внутри счастье!". Она прильнула, путешествуя по бескрайним водам к ласковым водорослям, так и веявшими теплотой и солнечными лучиками, спрятавшимися в их росточках.
И с тех пор ракушка стала... слышать пение крошечных рыбок-птичек, которое раньше не замечала, а небо, высокое и мягонькое, заиграло для нее особенно-красивой бирюзой. Ей приходилось туго, ведь сильный и большой океан жил свой судьбой - приливы-отливы, порою хмурились над ним тучки и соседние воды желали убаюкиваться в его гибких течениях... Но ракушка твердо знала: "У меня внутри счастье", терпеливо-радостно ожидая утреннего нежно-розовой ниточки солнца, неповторимой, живительной, укрывавшей от всех горестей и непогод...
И, как-то раз, когда звездочки затанцевали особенным узором над ракушкой, внутри которой когда-то была простая, но прелестно затаившаяся в пушинке водорослей, песчинка, проснулась и... точно крылья ее сердечка расправились - "У меня внутри счастье!".
И точно - на дне огромного океана открывала невидимые глазки и беззвучно зевала ротиком, потягивась будто на белоснежных лепестках ракушки-мамы... Крошечная жемчужинка, что засияла невиданным, единственным на все океаны светлым-светлым напевом...

[Gaze]

Voiceless

Бывали времена, когда его не слышал никто, даже ветер, старательно катающий по мостовой смятые листья, перепачканные золой. Как унылые вороны, они поднимались было вверх, встревожено, опасаясь и устав от темной и ледяной обстановки кривых немощеных улиц, скуднеющих с каждым днем, у них точно появлялись голос и они кричали шелестом, призывая вернуться светлое небо и солнце, исцелившее б хоть малость суеверных и забитых несчастных, но…
Они были для их разума лишь листья, криво и неуклюже катающиеся по смоченным дождем тропкам, вдали с их шепотом сливалось чуть различимое эхо копыт телеги (снова, снова, снова кто-то навсегда закрыл глаза от точившей его боли, мелкой и мутной капельки, когда-то попавшей с писком крысы или царапаньем беспризорной кошки, выросшей в мирок убегания… - он привычно-торопливо смазал целебными маслами трость и инструменты, тяжелую, напоминающую череп ворона белесую маску, обдумывая эту мысль и готовясь выйти к больным… - наверное, всего: сотни раз он видел, как дети, старики, мужчины и женщины, в расцвете сил, подхватившие роковую капельку, покрывались уродливыми язвенно-слизкими нарывными пленками, у них отказывали суставы и легкие, отчаянно, в перерывах между ознобом, жаром, сильным как никогда, они забывались кошмарами и бредом, отказывались пить и есть, хотя не думали ни о чем, только бы попробовать, пусть и плесени, только бы прожить еще чуть-чуть, не видеть осыпающихся кожи и мышц, костей, ногтей, ресниц, волос, немедленно превращающихся в дом для всяких мучивших насекомых и червей; все, что угодно, лишь бы выжить, или думать, что живешь, когда болезнь отнимает язык, прежде всего в смысле разумный язык, тянет глаза и слух, даже вкус в тот грустный, ничего не возвращающий мирок…
И, чтобы закрыть, и, в то же время, взломать глухую дверь туда, он со вздохом откладывал все микстуры и ножики, куски тканей и масла, зная, что это лишь продлит боль, иллюзию и муку, забывал смазывать маску, иной раз не одевал ее, не сколько из соучастия, сколько из… той же мысли, какой были одержимы они! Ему хотелось жить, но даже можно обойтись без груды хлеба и воды, судорожно-бережно припасенные ему за награду, вернее, за надежду на его помощь, веру в то, что тусклый, припрятанный для него грош вернет им хоть капельку того, что все привыкли считать нормальной, здоровой жизнью; но… Он хотел жить, сначала по-другому, именно так, во имя чего он с отчаянным медленным вздохом закрывал глаза и отбрасывал инструменты, не боясь порезов крови и ожидая прихода мутной капельки в себя (а она все не приходила) – хотел жить – помогать, слышать стоны и внимать им, не терять смысла жизни и не забывать своего имени, потому одним движением трости в солнечное сплетение насквозь прекращал муки, хотя руки, несмотря на опыт, каждый раз сначала дрожали и вопили неслышным никому, кроме него, голосом: «Что ж ты делаешь?! Стой!!!.. Ты убиваешь, а врач!!!.. Бог покарает тебя!..»…
Этого он не хотел слышать, и не потому, что не боялся, он не знал куда идти, правильно ли он поступает, и поступает ли вообще, каждый раз с омерзением обводя взглядом свисающую с крыш промерзлую грязь, ночь ли день ли, надо идти лечить, слышать жалобы, клич, отсчитывать гроши и копить их на противозаразные масла для себя и уход за больными, и лишь маленькую часть – прятать для обетованной «новой жизни», видившейся ему в скупых и быстрых ночных грезах (ему было лишь около восемнадцати, от знакомых врачей-коллег, так сказать, он слышал и не мог в то поверить – другие доктора заводили семьи, ездили на каретах или хотя бы имели одну-две лошади, нанимали учеников и слуг, бывают в свете и носят бархатные черные мундирчики с булавками из белого золота, вырезанных в форме так хорошо знакомой в их среде маски в форме черепа ворона, имели богатства, почет королевской семьи (а там не без больных при всем том, что грязи там было куда-куда меньше), успех у девушек, море друзей, престиж… Конечно, многие эти доктора были тщеславны и жестокосердны, спешны и может потому в конце концов заражались, но могли лечиться, имели поддержку, уверенность, что их дело продолжит ученик или сын…
А он был один и никем не услышан, кроме того какого-то страстного, беспамятного и неусыпного одновременно желания жить, оно изменилось, не сразу, но поменялось, чем чаще ему стали сниться кошмары, в котором он видел себя, брошенный всеми знакомыми-пациентами, все же вылечившихся или уже умершими от болезни, как на него падает капелька, мутная, крошечная, но она разливается в море, страшное и затягивающее ледяное, он тонет, хочет увидеть перед бесконечным мигом вечно закрытых глаз солнце, чуть блеснувшее как легким, светлым перышком, распавшимся на множество маленьких и уносящихся ввысь, складываясь в фигурку не то цветка, не то ребенка, не то голубя… - он поражен этой красотой, прощальной, теплой и мягкой, воздушной и, казалось, готовой спасти его, стоит протянуть руку, и открывает рот, чтобы крикнуть: «Постой, возьми меня, если можно!»… - от напряжения попытки дотянуться к уносящимся светлым перышкам грудь напрягается в море так, что ее охватывает точно что-то железное, что заставляет опустить снова взгляд туда, в темноту воды, в которой он оказался, ему не хотелось, он сопротивлялся, но смотрел – желто-ослепляющая мутная кровавая масса стала столбом и в ней виднелись смешки обидные докторов, уязвленное грезами самолюбие, пронзившее по ощущениям грудь точно клювом ворона (и встал столпом черный-черный огромный череп ворона, едко каркнувший: «Ты тоже хочешь жить, да?!» - … далее, не то смех, не то гул чего-то незримого, но пронзающий от боли и до ее въедливых капелек… - разряд не то блеска, не то молнии убивает его и море затягивает туда, где распадаются даже когти беспризорных кошек, с которых рождаются новые и новые капельки, приносившие столько мук стрелкам его часов, с усилием двигающимся вперед…
Бум! – непочиненная гиря валится на пол и этот кошмар, не раз исчезавший, но возвращавшийся, снова как в насмешку уходит, дразня надеждой, что это навсегда. Он, не давая себе осознать, что опять в холодном поту, поспешно надевает бедный заплатанный черный сюртук, куцый плащ такого же цвета с капюшоном и, застегивая на ходу маску, спешно собрав инструменты и пузыри с лекарствами, спешит помочь тем, кто еще держиться за мысль о жизни и за саму жизнь, как и он…
В последнее время он тщательнее брался за работу, бережнее стал брать плату, хотя раньше мог заработок отдать нищим, купить хлеюа и покормить свою старую единственную лошадку, щенков и котят, подбитых воронов, по которым часто стреляли из развлечения мальчишки и стражники, теперь он спешил все принести домой, предварительно по дороге купить дорогущую конфетку или куклу, под тот же смешок и шушукания за спиной, однако, был совершенно глух и нем к ним… - дома, в куче старых одеял и занавесе их испорченных от медицинских экспериментов, простыней, на стареньком огромном сундуке спала (полночь) она, девушка, увидев которую однажды, он не смог наглядеться на нее, хоть ничего особенного в ней не было – обычная маленькая и худенькая, может, даже излишне, от болезни, с бледно-чуть всегда холодным личиком, слабеющими с каждым днем, по той же причине, серыми чистыми глазками, темными волосиками, беспорядочно спутавшимися от ветра и дождя, немного жутко и заметно пробивала язвенное уплотнение; и любой, кто увидел бы эту девушку, брезгливо отвернулся б или посмеялся, или содрогнулся от ужаса б; но…
…Только не он! – Бывали времена, когда он, с готовностью принимал мысленно проклятия больных, да и здоровых, и целые дни и ночи проводил с ней – читал книжки (стараясь как можно четче и явственнее, ведь ее слух падал вместе со зрением), показывал заморские картинки, тратя на наилучшее их освещение последнюю свечу, кормил, одевал, не жалея расходов, точно она была единственной на свете, о ком надо заботиться и так радовать, если не сказать – баловать… - а ведь где-то внутри, с каждым мгновением, проведенным с нею, именно такое чувство росло и жило, и проливалось тем светлым, спасительным лучиком из снов, усыпляющим и дающим крылья, еще больше он спешил узнать, чтобы вылечить именно ее, теперь только именно ее, не знал никто, да и всем все равно, и не поняли б, отчего находил он прелесть, волнующую и сводящую с ума, в ее глазах, тусклых, от постоянно неприбранной погодой и серостью с сыростью среды, волосах, с маленькими ниточками седины от недуга, ради чего тут можно было тратиться, бежать в мороз за семенами, чтобы вместе, греясь полусгнившими поленьями, смотреть на слабый зеленый росточек («Однажды он превратится в птичку, она будет лететь, с ее перышек будут капать белые-белые звездочки» - говорила она, тихонько прижимаясь к его плечу и от этого он забывал все на свете, торопясь снять сюртук и маску, чтобы обнять крепче, гладить, целовать ее)…
С каждым днем он постигал жизнь, слушая ее тихий голос и сквозь его нотки, как через волшебную лупу, слабенькую улыбку малыша, которому она отдала старенькую игрушку, повиливание хвостом щенка, игравшегося с грязными снежинками – «Это жизнь!.. Они знают, просто пока не в полную силу, что трудно, но радуются просто тому, что живы, и это счастье… Мы вместе, мы будем вместе!» - тяжело выговаривая слова, опускались ее серые глаза, видно пряча лицо, которое все больше и больше покрывали рванные проступы страшной болезни, когда-то незаметной проникшей в нее…
Он, как пьяный, с каждым угасающим днем еще больше и больше старался подарить ей сласти, цветы, украшения, книги, все, что видел и мог, хотя прекрасно понимал, что за это получает страдание и еще получит, ведь в мире, к которому он привык во сне и наяву, этой жидко-мутной капле, было столько страждущих, голодных, почти без одежды, больных, озлобленных от невозможности условий, ждущих его со слезами и воплями, и, естественно, не забыты им, но все не то, ведь… Они – не она, не его настоящая жизнь, теперь так трепечуще обрывающая ввысь свои хрупкие чистые ниточки - … девушка со временем не глядела на еду и его подарки, не говорила и почти не слышала его слов, ей почти не спалось, только ее взгляд и рука дрожаще были устремлены к нему, со страхом, точно она на миг перестала верить в собственное убеждение, ей хотелось жить!..
И эта тихий ручеек невидимо утекший однажды с ее уст, запекся у него на губах, исказив их от боли, обжигающей, в сто раз сильнее, чем «профилактические» костры, коими не брезговали его коллеги, наспех привязывая или сбрасывая в огонь умерших; ручеек мысли, мании, мечты.. – назовите как угодно, неважно… - перышка жизни сорвался с его губ нечеловеческим криком, да…
Бывали ли времена, когда его не слышал никто, даже ветер, старательно катающий по мостовой смятые листья, перепачканные золой. Как унылые вороны, они поднимались было вверх, встревожено?…
…Voiceless

[Gaze]

Моржонок Иля: Белый и... С черным носиком )

1. В море игрушек
Маленький моржонок Иля отдыхал себе на солнышке на плоту, среди спокойного моря... И это было на самом деле необычно, потому, что Иля был необыкновенным моржонком - он был белый, с черным носиком, а еще он был пушистый; его можно из-за этого назвать скорее тюлененком, но...
Иля был твердо уверен, что он моржонок, и вовсе не стеснялся того, что на полке-плоту (это было море игрушек, разных - пищащих, молчащих, веселых и грустных, твердых и мягких), солнышко было лампой, освещающей магазин, яркий, превосходный, по углам и на столиках уже размещались елочки, усыпанные игрушками, крошечные снеговички и фигурки Деда Мороза, Иля понял - скоро Новый год и его мечта сбудется (он был один и хотел найти новый домик и кого-то, кто бы мог быть с ним всегда)...
2. Конфетно-помидорный снежок
Так моржонок думал, с интересом оглядывая блестящие шажки приближающегося чуда (гирлянды, свечи, разноцветные блестящие шарики) и задремал, шаги гостей магазина и перешептывания игрушек вводили в легкую дрему... И вдруг Иля почувствовал - его взяли на ручки, как он ждал этого и с живым любопытством приоткрыл глазки (стеклянные точно, восхитительные бусинки, что для людей были всегда открыты). Это была девушка, маленькая, простая, и очень полюбившая моржонка.
Он живо помнил, как она осторожно прижала его к сердуу и, унося на руках, что-то там отдав женщине у прилавка (заплатила за покупку), пошла домой, на улочку, с одинаковыми домиками в несколько этажей, точнее, лишь один выделялся - его парадный вход украшал плющ...
Но и не это приятно-навсегда поразило Илю, что он покатался в штуке о четырех стенах с зеркалом (в нем моржонок видел себя, всегда молчавшего для мира, но в то же время все понимавшего и тоже говорящего.... Вот только какие слова будут первыми у него, раньше ни с кем не общавшимся особо?)
Как ни задавал себе Иля этого вопроса - не мог ответить, не успел - прямо перед ним закружился... конфетно-помидорный снежок, да, представьте себе - сотни аппетитных сластей шоколадными, белыми, цветными кусочками, как снежинки, шарики сочного красного цвета, помидорные дольки заводили вокруг малыша хоровод, и, затаив дыхание, он долго не решался притронутся передней пушистой ластой к этому сказочному снежку. Он смотрел и грустил - как жаль, что эта сказка заканчивается (уносились в загадочную даль конфетно-томатные лепестки самого чудного, пусть и на миг опустившегося, снега)...
3. Ушки, столик и невидимая музыка
Часы показывали восемь, приветливо цокоча стрелками и шестеренками, когда Иля оказался в новом домике - это был крошечный столик, стоявший себе, обычно что-то на себе храня - телефон, крушка или очки, что-то в этом роде... Девушка, что подошла к столику, та самая, что не расставалась с тех пор с ним, аккуратно сняла с головы ободочек с шариками по бокам, пушистый и черный; симпатичный, как немедленно подумал Иля, наблюдая за ней...
Она любила смотреть мультики, фильмы, разные, читать книжки новые и старые (хотя, разве есть что-то в рамках времени, если ты это любишь? - задавал себе вопрос моржонок и прислушивался... Доносились звуки, как картина, но живая, невидимо закружились ноты, превращаясь в снежинки, белые, сверкающие...
Казалось, они вот-вот обожгут холотком шаловливо, за носик черненький ущипнут или пощекочут заднюю белоснежную ласту моржонка; но... Этого не происходило - бусинки глаз Или с изумлением наблюдали... Что то уже не снег, а перышки, не то теплые ласковые крылья, не то лепестки знакомого только им цветка, чуть розоватые, рисовали сердечко и луну...
Как хорошо, что это останется во мне и в ней, несомненно останется, хоть и капелькой! - едва слышно заурчал радостно Иля, ошутив на круглой головке - этот самый ободок с кругляшками - эти диковинные ушки (за окном был легкий лед и беленькие штришки покрывали ветки и опавшие ало-золотые строчки их мыслей)...
4. Сны в кнопочках
Они бывали порою очень странными - моржонку снился белый край, где жили взрослые моржи - важные, с усами пышными, бивнями и большие-большие (хорошо кушают). Хотелось ему себя убедить, что ничего особенного в таких снах нет, но... Почему они всегда бывали среди бабочек, порою - возле пирамид, средневековых замков, дальних восточных храмов... и зеленых листиков, ведь на их земле холодно?.. Иля, стыдливо опустив глазки рассказал однажды сон девушке, без слов, но...
Она поняла и тихонько вздохнула - мне тоже такое снится, - беззвучно она сказала, аккуратно беря на ручки белого крошку ч черным носиком (это всегда успокаивало его и дарило радость) - жаль, что последний листок зеленый улетел, и я не могу подарить его тебе...
И в глазках моржонка блеснула невидимая слезинка - боюсь, я тоже не смогу подарить тебе последний, еще дышавший солнышком, листок...
Они видели одни сны но они так и оставались - каждые за створками своих глаз - за взглядом и молчанием Или и за задумчивостью девушки; но в один день... Сны их вернулись друг к другу; торопливо-радостными шажками по кнопочкам одной хитроумной машинки, что дарила ниточку ко всему, что любишь но не с тобой - так это понял малыш, притихло-счастливо читая потом рассказики, в которых узнавал... тот самый солнечный листик!..
5. "Я тебя люблю!"
Наконец, спустя некоторое время... Скорее, спустя некоторые состояния, белый с черным носиком моржонок Иля понял: все не зря. Конечно, у девушки бывали и грусть, и увлечения, и порою она понимала, что он - просто игрушка, но... П,ринять это в сердце она не может, малыш почувствовал в ту, первую встречу, что у нее бьется сердце, взволнованно-приятно, это такой изумительный звук среди гула и тишины одновременно (гул с тишиной слился); просто неповторимый звук...
Иля настолько вдохновился им, что... заговорил, совсем как люди, открыто, стишком, что заканчивался словами - "Я тебя люблю!". И в самом деле, он тоже ее любит, ждет послушать ее рассказы, что происходит во внешнем мире и в их, в ее мирке - какие надежды, вспоминания, мечты, вместе с ней кушает иногда конфетки и помидорки (сразу вспоминая тот волшебный снег), слушает музыку, читает книжки и смотрит фильмы, порою одевая черные ушки и помогая снам занять свой уголок в кнопочках...
Малыш тихонько сопит носиком на подушке, осознавая все это - так было, просто и повторяюще, обыкновенно, и, возможно, для кого-то непонятно и смешно, но он знает - другого ему и ей и не надо... Они вместе, он - неподвижно и тихо на уголке белого одеяльца, она дописывает новый рассказик...
О моржонке Иле - белом, с черным носиком, сердечком говорит ему:
Я тебя люблю!..

Сообщение отредактировал Gaze - 16.7.2018, 20:32

[Gaze]

Империя призраков

Эдвард взмахнул рукой, не соображая, что творит: перед ним стояла симпатичная кукла-девушка в человеческий рост, как он сам, тоже наделенная переселившейся в нее душой его погибшего создателя.
- Я только хотела помочь! - воскликнула она. - Защитить тебя...
- Уйди! - оттолкнул он ее, замахиваясь, позабыв, что сам был куколкой-юношей и вместо рук у него - длинные и острые ножницы. В следующий миг, который он хотел забыть, но помнил потом вечность - своими руками он перерезал ей нить жизни, пронзив насквозь, с замершим выражением отчаяния и... самой чистой преданности, она скосила навек неподвижный взгляд. Ее губы, наверное, хотели сказать: "Прости", но не успели.
Сейчас он держал ее на руках, долго смотря в лицо, кругом был пустырь и ни души... Это были развалины замка Города страхов, некогда бывшего Иномирьем, пока сюда не заявился генерал Морфи с маленьким помощником - полковником Дэнни; именно они водворили страшных гоблинов, фантомов и полуптиц-полулюдей, теней вместо обычных жителей; желая создать Империю призраков.
- Пойдем, мама, куда глаза глядят, да? - разговаривало с погибшей творение с руками-ножницами, с силой удерживая ее, стараясь не поранить (" Хватит больше ран!"). И брел он, полностью уверенный, что идет присягнуть на верность генералу, на самом деле... Эдвард понимал, что утешает так свои рухнувшие надежды, с которыми было расстаться так же тяжело, как и с девушкой-куклой, теперь заменившей ему целый мир - уж и не помнит память, когда причудливых выстриженных из листьев фигурок касалась остро заточенная сталь, а по ночам они покрывались блестинками спускавшихся звездных пылинок, это было так красиво...
Он часто смотрел на них и ловил на лезвие их частичку, прикладывая к щеке навсегда затихшей мамы, прекрасной, бледной, с черными густыми волосами, в простеньком платьице, теперь послушной, как марионетка, которую выпустили из рук; несомненно мамы, кого, как не ее любить, надо быть только с ней...
Он оглянулся так, точно сбрасывает с себя сон - нет, есть на свете и Империя, котрая строится и безусловно, одной части жителей принесет страх и подчинение, другой - радость и власть... Стоп! Ни полупрозрачных, светящихся чуть летающих крох с круглыми-круглыми глазками и вечно дрожащими кулачками и кончиками капюшонов; ни спящих девочек колодца, ни горгулей, никого не видел он из привычных поселенцов Города; куда они делись?..
- Их изгнали за то, что они не подошли Империи! - спокойно сказала симпатичная рыжевласая девушка-минозавр, будто прочитав его мысли (редкое создание с металлическими рогами, но быстрое на бег как лошадь и питающееся травой, как бык). Она была одета в простенький черный костюм, на шее было маленькое металлическое ярмо, руки были спаяны (признак того, что у нее был хозяин, а теперь пропал или выгнали).
- Выгнали? - поинтересовался юноша-кукла, терпеливо сцепив руки под той, что никогда не будет для него мертвой, что бы там не твердил рассудок и туман кровавых следов).
- Меня невозможно выгнать, мы, минозавры только внешне можем подчинятся - с гордостью мотнула головой его собеседница. - Так мы слушаем все равно только себя, и даже если поступим, как велят, останемся при своем мнении...
Высказать до конца мысль ей не удалось - подлетела стража генерала и, заковав их в цепи, агрессивно повела за собой. Они оказались в роскошно убранной зале, среди четко черных, мрачных комнат; за ними следовал пестрый корридорчик, окрашенный всеми цветами радуги, далее - белые комнаты, слепяще, жутко белоснежные, из глубин их показался... простой павлин и девушка, одетая в короткое черное платьице-сеточку, вид ее показывал, что она с ним только что вышла из подземелья, битком набитоко шумами, тишиной, гулом и устрашающими штуками, но так и не нашла выхода.
- Новая Королева Империи призраков приветствует вас! - громом донеслось из центра пересечения трех зал - под дорожкой, на которой сходятся все троссы лифта, красовался трон, в нем важно восседал блондин со спокойным, любезным, но с хитринкой прищуром в мундире. В украшенной цепочками и эполетами форме у подножья трона сидел мальчик.
- Лишь присягните ей на верность! - продолжал мужчина, поигрывая рукоятью вынутой шпаги. Мальчик тайком сделал жест пришедшим, но поймал на себе его взгляд и спохватился.
- И станете ее верноподанными, нового мира, новой Империи! - как выученный урок, поспешно фальцетом отчеканил кроха в мундире.
- Ну вот еще! - смело выступила рыжевласая девушка. - Минозавры - вольный народ.
- Неужели? - притворно изумился восседающий на троне. - Какая глупость!..
- Да я вас!.. - вспыхнула минозавр, бросаясь в атаку.
- Стража! - позвал коварный мужчина... и точно из под земли выросли рогатые создания, похожие на ее соплеменников, но... у одного был один, длинный рог, у другого - два коротких, у третьего - раскидистые, ветвистые... и все они притворились, что уважают и не хотят брать под стражу девушку, ведь она своя, тоже носила ярмо.
- Не обманешь, не подкупишь! - легко разрушила эту ложь она, чистосердечно и бесстрашно ввязываясь в драку с типами, проявляя чудеса ловкости и смекалки.
К павлину странный мальчик, что вскочил с подножья трона, подвел несколько птиц и нассыпал зерна - голуби, уточки, курочки, птенцы и взрослые, бросились угощаться, весело и беспечно общаясь о чем-то своем, о чем всегда говорили; однако, хозяин роскошного хвоста, точно усыпанного бриллиантами радужных глаз, прекрасно понимал, что это все суета, отвлекающий шум; надо оставаться верным тому, чем живешь (в данный миг ему хотелось жить мыслью о будущем, и он ее думал, не поддаваясь общему увлечению).
- Вы смотрите, Ваше Величество, а?.. - широко раскрыл глаза мужчина, свесившись с трона, - Ну да что же Вы? Не стесняйтесь, вот Вам Ваша корона...
С этими словами он снял цепочку и эполеты с мальчика (тот тихонько вытирал слезы, слушая правду, которую и сам давно знал, но никогда не принимал столь болезненно, как в тот миг - "Пожалуй, ты слишком много бегал только ради этих безделушек и звания подполковника! А где твоя преданность Королеве и Империи, в которой ты мне клялся? Отдай, ты более не достоин носить их!..").
Затем он, недобро сверкая глазами, возложил их на голову девушке, что пошла... не к "короне", а к двери, так заманчиво открывшейся за его спиной, подумать только - настоящая дверь в этом здании хаоса.
"Этот генерал вздумал пленить нас, но не сделает этого, если мы останемся самими собой!" - только эта мысль помогала ей не сойти с ума: она наблюдала, как бедный Эдвард не знал места себе и... маме, он уворачивал ее от кучи-малы типов, за которыми гонялась минозавр, от птиц, жадно бежавшими и летевшими на все, чего коснулось зерно; казалось, он тоже искал выход, но для себя ли даже?..
- Ну а ты что?.. - обратился к нему генерал. - Разве тебе не нравится Королева и Империя, ее граждане?..
- Не знаю - просто ответил тот. - Я все еще... люблю ее... - мою маму...
- Что ты не знаешь? - с раздражением переспросил блондин и, на миг задумавшись, осклабился, - Стоп! - скомандовал он сомну слуг.
Они расступились, типы перестали бодаться с рыжевласой девушкой и с почтением обступили ее, птицы поклонились павлину, в момент произнесения мужчиной слов: "Отныне вы - полноправные верноподданные Империи. Вы доказали верность своим миражам, потому достойны чести служить Вашей Королеве и мне как посвятившему вас в правду!..".
Пришедшие некогда в эту жуткую залу были ошеломлены, когда тотчас на них обрушился пир, роскошные белые комнаты с перинами и яствами, покорность слуг, выбегавших из черных комнат (на лицах их была одна застывшая мысль: "Лучше измениться, смириться, но выжить!"); они изредка встречались в радужном мостике, слушали с наушников всякие рассеивающие и развлекающие, усыпляющие или, напротив, раздражающие звуки, из любопытства, а потом расходились, иногда заглядывая в подземелье, где было ничего, кроме паутины и темноты, редкого гула ветра...
Там было одиночество, самый жуткий обитатель Империи, очевидно, самый крепкий союзник самодовольного генерала - девушка, тотчас вернувшая тайком мальчику Дэнни эполеты и цепочку, томилась по дому, старым друзьям; минозавр в роскошной конюшне - по соплеменникам, когда кругом были лишь изрядно надоевшие типы; павлин тосковал в алмазной клетке, жаждя... хоть самого маленького, серого, но своего птенчика, подруги, с которой бы не расставался во век; а куколка-юноша...
Он все также разговаривал с мамой, давно не двигавшейся, так же переносил ее с места на место, делился с ней едой и понравившимися вещами, игрушками, строчками книжек, цветами и дарил их ей, а еще приносил ей конфеты с драгоценностями, хотя прекрасно знал, что она может, уже никогда не улыбнется и в душе; но... он не верил в это - он был не одинок, он любит ее, хотя появились новые друзья...
Эдвард встрепенулся - это был словно лишь сон; из которого как-то мутно долетает крик тающего генерала, его слуг; и открывшейся двери странного здания - Империя призраков пала, ведь... все это было правдой: девушка-минозавр не слушала лести слуг и за это освободилась, вместе с павлином, что теперь радостно танцевал со своими птенцами на воле (он мечтал о них - настоящей, живой радости жизни); и девушкой, вместе с мальчиком они самые близкие теперь ему друзья, он всегда рад им, но...
Он опустил глаза - раскосый преданный застывший взгляд встретил их, он был для него самым родным и прекрасным.
"Мы победили... Мама, ты рада?.. Будь рада, а я порадуюсь с тобой!" - тихо сказал он и крепче обнял ее, обхватив осторожно руками-ножницами, бережно и тихонько, точно собственное сердце...



Сообщение отредактировал Gaze - 16.7.2018, 20:33

[Gaze]

E-Manta

Рассеивается в бесконечности звезд и синевы, вихрях комет, планет, точно легкие волны воды - то плывет вдаль, осторожно пробуя каждый свой шаг... Крошечная черепашка, что купается в лужице созвездий, на спинке ее стоят миниатюрные слонята, каждый из них скучающе глядит в свою сторону: первый - на планетку вечного льда, второй - в края той, где всегда жарко, третий - на мирок, покрытый чудесными садами вишни и причудливыми водопадами, последний - в планету джунглей, родину необычных цветов и лиан, гигантов-растений.
Слонята очень грустили и безутешно вздыхали хоботками, чтобы привлечь внимание черепашки, давно уставшей от своих маленьких четырех друзей, но не имевшей права их бросить - тогда она будет, по ее тревожно бьющемуся стуку сердечка, в мысли: "Совсем одна"...
И, опустив на миг головку, чтобы спрятать слезки, крошечный обитатель звездных вечных глубин продолжал свой путь, унося на себе слонят и новый, целый мир на их спинке, периодически останавливаясь, чтобы оглянуться на две, лишь две планеты, к которым тянет вернуться вопреки всего...
На первой было белым-бело, и светло, все соткано точно из чистейшего сияющего белоснежного камня, и даже сквозь травинки и радугу цветов, ягод, проливался, как сердцевина, белый свет. Ближайшая звезда освещала только одну сторону того прекрасного мирка, и даже тогда выпадал переливающийся, пушистый снег, и в атмосфере планеты становилось больше прозрачно-белых листиков, следов и незримых ручейков удалявшихся эхо; на прогретой стороне - была лишь приятная прохлада синевы и свежести, и порою в дожде играли сиянием отражения ее самой - белой, завораживающей спокойным и тихим светом.
Много дивных существ жило на той планете - кто-то, махонький, с круглыми большими-большими глазками, постоянно в пути к собственному домику, хотя его сияющие полупрозрачные складочки тупотали чуть над его лестницами уж сколько раз; среди снежных лесов и долин жили белые тюленята, моржики с усиками и безобидными бивнями, белый с черным носиком моржонок Иля, что очень любил этот мир и все понимал, хоть и не говорил, тихонько наблюдая за волшебством той планеты с подушки снежной горки, в лабиринте бело-ледяных застывших, точно алмазы, огромных деревьев - прятался почти белый, мягко-зеленоватой нежной шубки, покрытой пятнышками легких синевато-темных теней, с огромными ушками, умными огромными раскосыми глазками, умилительным носиком, ротиком и лобиком, в центре которого сияла непрерывно переливающаяся звезда.
Это была Луна - Хранительница сказок, чувств, снов и мыслей. Именно она оберегала день и ночь, пожалуй, одну бесконечную длинную ночь, белую планету. Крохой со звездочкой во лбу она пряталась от беды или когда хотела сохранить что-то крайне ценное для себя, подождать того, кому без грани преданна...
Но стоит отодвинуться нередко шелестящему и хрустящему занавесу снежного леса Луны, она выйдет: тихая, огромного роста девушка, с сияющей кожей, волосами и одеждой, у нее зеленые чуть раскосые глаза, слабый румянец щек, на бледных губах порою лишь слабая улыбка, едва-зеленоватые волнующиеся локоны, ниспадающие точно от ветерка на складки простенького приятной синевы платья с вырезом, причудливая корона из белого мрамора в виде шариков-ушек с крохотными сережками, чтобы скрыть настоящие, застегивающаяся сразу на подбородке и с той же сверкающей неугасающей звездой бриллиантом в центре.
Луна печально окидывает свои покои, изредка порываясь улететь в бесконечную высь... на огромных крыльях белоснежного зверька, что был почти гигантским, но не слишком большим для своего вида, с явно выраженной шейкой и грудкой, с непропорционально большой головкой, коротюсеньким тельцем, крошечными задними лапками и длинными-длинными передними, у этого создания были тоже зеленые глаза, как и у всех сородичей, сотворенных когда-то миром Луны, нежно-розовые носики и глубинки маленьких ушек, несмотря на когти и внушительные размеры с массивным хвостом (это были миролюбивые кады, верные стражи белых его долин).
И вот снова она летит, сквозь почти вечный холод своей планеты, навстречу... черепашке, слоникам, все тоскующим в звездных мерцающих водах бескрайней синевы без нее и...
Без розовато-красноватой планетки в кольцах, с мистическим гулом опоясывающих ее, точно магический циферблат, как невиданные весы, они наклонялись во все стороны от непрерывного обдумывания, переживания, противоречивых порывов... на этой планетке тоже были день и ночь, только дня было больше, а ночная прохлада была слабой, томящей, быстротечно таяли капельки дождя на паутинках джунглей, пестрящих сочными красками, пьянящими ароматом цветами, спелыми фруктами и ягодками, стыдливо прятавшихся в алом тумане заката...
Там, в мерцающих светлячками, в шелесте листвы, тоже охраняли чутко леса кады, только они были совсем другие - с радужными глазами, зеленоватыми носиками, более крупные, чем их белоснежные братья, с более мощными когтями, и пушистая густая шерсть их была ярко-красной, переливающейся, почти рубиновой. Здешние эти зверьки, напоминающие морских свинок коротким тельцем и огромной мордочкой, и льва - хвостом, тоже были спокойными и дружелюбными, потому совсем не боялись своих соседей и уважали их - рассу существ, питающихся травой, бегающих на лошадиный манер, но с длинными железными рогами вроде бычьих, - рыжеволосые кудрявые юноши и девушки и дети, с тонкими чертами лица и фигуры - минозавры - свободное и в случае нужды - воинственное племя, верно чтило память и обряды послушания лишь одному существу...
Это был светло-светло-розовой, почти белой расцветки единорог Сатурн, с зелеными глазами, периодически показывающийся им вожаком кадов - сильного, сурового с недругами этого самца легко было отличить по еще более короткой и коренастой шее, плечам и груди, по поясу из ослепительного темно-зеленого серебра, переходящим в подкладки на верхние суставы передних лап и шлем, украшенный пронзительно белым камнем...
Но никто не видел его истинного образа - как только последний минозавр забывался дремой, и на стражу сна семей кадов выходили первые зверьки их, вожак их, уединившись, превращался в единорога, а после бежал, бежал без оглядки, тоскуя по светлому-светлому лесу, который был только в мире Луны. Иногда его сердце не выдерживало тоски по нему и... его хозяйке, тогда он, бережно укрывая листвой опавшие лепестки самых нежных цветов и только уснувшие или распустившиеся их бутоны, и поворачивался всем телом, всем взглядом и сердцем, памятью туда, откуда лился мягкий белоснежный свет...
По ниточке его спускались и вновь уносились ввысь разные существа той и этой планеты - вяфки - полупрозрачные искристые собачки всех пород, дивный жучок, с иссиня-черной спинкой, усыпанной приятными белыми пятнышками, ламантинчик Нерей, любящий плыть в бескрайних морях тех планет вместе с медузкой Бузей и белыми тритончиками, дельфином, скатом, с розовой оборкой и глазками, прелестными рыбками - точно лепестки, роскошного хвостика, чуть ли не со спинки и с самой головки; с умными глазками и философствующие о чем-то своем упитанные важные, с щечками и усиками во всю длину крылышков-плавников, тоненькие, светящиеся красочной чешуей малыши, они были самых тонких цветов: розоватые, приятно-алые, чуть синеватые, мягко-апельсиновые, светло-солнечные, чуть салатовые, белые; и многие другие...
У последних ступеней этой лестницы стоял преданный привратник - бог Анубис, мужчина с головой черного пса, в человеческом облаке показывающийся в виде юноши с короной фараона, с белыми ободками у бровей и на щеках, в черной тунике и с двумя мечами-лезвиями света - желтый и красный, у первых - его сестра, Баст, женщина с головой кошки, превращающаяся в задумчивую девушку с короной фараона с длинными, как косы, концами, и белыми ободочками у глаз и щек, где-то посередине лестницы стояла крошечная по сравнению с ними, маленького роста, Алая Девушка...
Даже Луна не знала, откуда она прилетела и что она делает на планете Сатурн, как ее зовут и зачем она так часто появляется в ее мире. Условно говоря - она была не то ближайшим помощником хозяина соседней ало-розоватой звезды, не то... его отражением, одним из обличий!.. Эта странная девушка, едва доходящая до пояса ей, со светлыми, почти белыми волосами, кожей и глазами, чуть раскосыми тоже, подетыми ало-розоватой дымкой, в открытом восточном легком одеянии, с короной, состоящей из легких перышек на ободке из золота, розового лепестка, падающего на лоб в середине цепочки и тонких сережек - ободков по бокам; задумчиво отчего-то молчащая, тоже смотрит и ждет черепашку со слониками, что вдали плывут в созвездиях, и будто ее частица, просто в какой-то миг заблудившаяся и теперь не может найти ее...
"Не Сатурн ли ты? Ответь, прошу!.." - не раз спрашивала свою загадочную подругу Луна, отводя взгляд, в смущении наблюдая, как... белые кады вместе с рубиновыми с радостью неторопливо прогуливаются, мощной передней лапой осторожно ловя переплетающиеся в танце розовые, красные, белые лепестки и перья неузнанных птиц, а среди минозавров до сих пор явственно слышно эхо ржания счастья (они общались с единорогом)! И ее крошка со всех складочек бросался прятаться и с глухим писком округлял еще больше глазки и замирал, будто видел уже узнанный - или, еще лучше, - незнакомый замок; только завидев переливающуюся фигурку Алой Девушки. Внимательно смотрел на нее и Совенок, что жил в лесу Дождя Алмазов - он уже что-то понимал, и опускал бусинки глаз, проводя ими улетающих вместе розовых попугаев, точно предчувствуя, как...
Однажды, в спирали бесконечных звезд, Луна, уносясь в звездном вихре, под звуки волшебных самых тонких невидимых инструментов, вдохновленная, ловя ушками сквозь мрамор причудливой своей короны нотки то арфы, то флейты, то лютни, то колокольчиков и перестукиваний ветров, каких ее планета не знала, как точно чье-то биение сердца и дыхание, чья-то близкая и знакомая до трепета тень были рядом и помогало воплощать свою задумку; проводила пассы руками, забывая обо всем, отдаваясь полету, направляя свое сияние и тепло на... тотчас забившийся пучок света, принявший форму яйца. И с новым восходом белого светила на обоих мирах (ее и создания Сатурн) - скорлупка яйца треснула, в красоту звезд тихонько окунались глаза новорожденной черепашки и слонят на ее панцире, течение знаков зодиака, скрестившись, бережно отнесли их вдаль, девушка, не имея сил сопротивляться чарам музыки, стараясь не закрыть совсем глаза, попыталась оглянуться - скользнула тень, что стояла позади нее и тотчас исчезла, ало-розовая и так пронзительно четкая (увидев рождение черепашки и ее четырех спутников и заметив эту тень, Луна потеряла сознание)...
Она очнулась в снегу своей планеты, и задрожала - по ее телу все еще пульсировали излишки света, но снег обжигал холодом, с усилием она хотела встать и не могла - нет сил, желания - мысль укрыться снегом и забыть хоть на миг все произошедшее - тень и ослепившее, пронзившее насквозь сияние, точно не только свое, - клонила в пух белого льда... пух? Луна осторожно попробовала шевельнуться - не было... желания - так уютно, тепло, и то были не только снежинки, но и лепестки с перьями, запела, закружилась в глубине леса белая птичка, привычно ласково урчали кады, прогуливаясь хвост о хвост и, чуя и свою хозяйку тоже, подавали друг другу знаки оберегать малышей, самок, стариков и еду, держаться друг дружки; все вроде пошло по-старому...
Девушка пробовала вздохнуть глубоко и, наконец, подняться, но не могла - застегнутая и тяжелая корона, пробегающий холод сделало ее дыхание частым, как будто по всей фигуре пробегали маленькие иголочки (небольно, но соображать с ними - как в тумане, теплом, искристом, и вместе с тем - прохладном и осыпающемся дождем из лепестков)
"Надо вернуться к Сатурну" - притихло скользнул взгляд Луны вниз и она с решительностью еще раз попробовала подняться - не выходило - со спины зияла еще незажившая рана.
Девушка вскрикнула, вспомнив о ее причине, снова упав и не зная, куда идти дальше, хотя ей была подвластна не одна планета: единорог, которого она вынуждена была увести из светлого-светлого леса, единственный тот, кому радовались зверушки, друг кадов и моржиков с щенятами... Он отчего-то с некоторых пор впал в такое отчаяние, что побежал за ней, не осознавая, что творит, едва не пронзив ее рогом; не то отгоняя от себя, не то желая вернуться - навсегда запомнила Луна тот миг и его взгляд, отбросивший ее белым кадом с надломленными крыльями броситься под защиту этих самоотверженных зверьков; почуяв страдания девушки, один из них уже мчался на помощь; она обрадованно ступила ему навстречу, и... тотчас отшатнулась - перед ней тяжело дышал вожак рубиновых кадов.
"Сатурн, прости!" - только и смогла шепнуть Луна, отвернувшись и обреченно зашагав было обратно, вспомнив о том, что черепашка, слонята, мир Сатурна и ее нуждаются в ней, надо только незаметно юркнуть к себе в покои большеухим крохой со звездочкой на лбу, чтобы начать...
"Ты вроде давно знаешь кадов и так и не поняла, что от них не скрыться?" - раздался в тишине... мужской голос, который совсем не походил на тот, что был у Анубиса.
"Кто здесь?" - встревоженно осмотрелась Луна, понимая, что все на планетах все же живет и будет жить своей жизнью; в небе не было никого, по сторонам и впереди - только рубиновый зверек в латах, может, послышалось, или то еще все музыка не покидает ее, и даже не она, а что-то такое, что несомненно было и есть, но что?.. Ощущая, что мысли отказываются работать, девушка собралась с духом, погладила вожака кадов по макушке и, опустив голову, медленно пошла вперед, искать единорога.
"Останься, прошу!" - внезапно ее несильно схватили за руку, тот же голос.
Чувствуя, что она начинает дрожать от непонятной все еще ей робости, Луна, приготовилась оградиться своими потоками сияния и тепла от преследующего Анубиса, что тоже мог менять обличье и голос; или...возможно - чужака (кроме единорога Сатурна, которого она любила больше других творений всех планет, и него других мужчин просто не может быть, самцы минозавров и кадов не в счет; неужто опять гость, надо разобраться).
Она повернулась и... широко раскрыв глаза, выдохнув от изумления, без сил, качнувшись едва вперед, чтобы обернуться, упала на руки мужчине, окруженного ало-розовой дымкой, в белом убранстве и с убранным мечом, на голове у него была корона из золотых перышек, на лоб падала цепочка с нежно-розовым лепестком посередине.
"Ты - Алый Юноша, брат Алой Девушки?" - едва выговорила она, слабо пробуя высвободиться (он бережно приближал ее к себе, обнимая).
"Я - Сатурн - тот, которого ты любишь и который любит тебя, тот, кто тоже сотворил эти миры и подарил их тебе... Нам... Ты не ошибалась... Поверь, не ошибалась - заключил он, глядя в ее глаза, - Алая Девушка - это была лишь Моя Тень"
"Не может быть, я видела единорога" - Луна побледнела и ее сияние задрожало от предчувствия, догадки, как назвать это - она запуталась; тяжелая корона клонила ее голову, но она сделала усилие над собой и подняла ее умоляюще, обращая к мужчине. - "Я устала, помоги мне, если ты Сатурн, то... Прости меня, прости за все, я всегда любила тебя больше всех планет... Неужели тогда..."
" "Тогда" уже почти не имеет значения, у нас есть настоящее и настанет в свое время будущее..". - тихо кивнул он ей, наклоняясь к ее уху, пробуя расстегнуть корону.
Сатурн, дав знак вожаку кадов вернуться к своим, повел ее в светлый-светлый лес, вновь укрытый снегом, но вечно цветущие волшебные деревца не уставали ронять белые, красные, нежно-розовые лепестки, ввыси летает белый соловей, поднимаясь к бесконечному лучику, белому, мирка Луны, она слушала с сожалением его вспоминания и хотела отдать свои, но не могла - слишком многого она не смогла понять и простить себе, потому не имея сил сказать, ее губы замерли, приоткрывшись, глаза вопрошающе поминутно, опускаясь или обводя просторы вокруг, осторожно касались глаз того, кто снова был рядом, в лучшем месте ее планеты, и, видно, от осознания этого прощает все, и хочет услышать ее голос.
"Но как же?.." - наконец нашлись скупые слова и отчаянно бережно поднялись взглядом Луны в его душу (как и раньше, она осторожно погладила его рукой, легонько касаясь теперь его руки).
"Я понимаю, ты хочешь услышать все... - долго молчав, сказал Сатурн. - Если можно, услышь меня. - он закрыл глаза, потом снова открыл их, (такого взгляда он не дарил никому), только ей, приготовившись вырвать из сердца самое сокровенное (для нее, Луны) - Зачем все это, если б не ты? Если б я не осознал, что ты вправду любишь меня?.. Я честен с тобой, как ты со мной, и не потерплю какого-то пустого или ненужного надрыва, даже если он будет жертвой и ради меня - у меня тогда разрывается сердце и не знаю, как помочь, поддержать и защитить тебя. Да, в моих силах держать свою планету и не одну ее, да зачем они мне одному? Есть у меня преданные друзья и родня, ты их знаешь - Анубис, Вождь Минозавров, Белый Соловей - можно сказать, это моя душа отчасти: я бы не справился без них и потому создал вожака кадов, превращаюсь в единорога, дабы оставаться с ними и вместе защитить наши хрупкие мирки... Но... Разве я оставлю тебя одну справляться с ними?.. и ты права, Алая Девушка - моя Тень, я создал ее ради тебя; теперь я оставляю ее в покое и с тобой полностью открыт... Знаешь, я признаюсь, просто не видел другого выхода сказать тебе: как только ты, пожалев меня, оставила меня в этом лесу, все оставалось со мной, было тепло и хорошо, как это видели его другие обитатели, я же... был в еще большей расстерянности, чем сейчас, думал, что сойду с ума - мне было больно до того, что как только ты увидела мои страдания и захотела прийти на помощь, я нечаянно ранил тебя.... Раскаиваюсь, ты все видишь... - (ало-розовый туман в его лице и фигуре осел и стал редким - все забелело, как сияние Луны) - Но когда ты вернулась, я.... Не нахожу слов, что творилось в моем сердце - все прекрасно... пронзительно осознавая, я полюбил тебя еще больше... Я люблю тебя!" - бессильно чуть повысил голос он и заговорил после паузы снова, тоже задрожав и придвинувшись ближе.
" Я люблю тебя тоже, моя луна!.. Мне одиноко и пусто без тебя, мне не верит никто, но ты... Вот просто когда чувствую или представляю тебя рядом, мне больно и легче одновременно, я начинаю думать о том добре, что ты сделала для меня, о твоем дивном мире и тебе... - Сатурн пронзительно всмотрелся в глаза девушки, мягко наклоняясь, - и начинаю вспоминать тебя всю, разную, когда ты урчишь другим кадам в небе, гуляя с их малышами, ловлю каждый шелест веток, если понимаю, что там ты, робким и пушистым комочком с ушками и звездой в лобике, чутко дремлешь... Но более я люблю не твои обличья - тебя, принимаю, жду, и... Луна, я увидел тебя!.. Может, ты до конца меня тогда и не знала, просто мой взгляд остановился на тебе... Вот и сейчас не могу отвести его от тебя, твоих зеленых глаз и волос, ресниц, лба, щек и губ, от твоей шеи и плеч; от твоей фигуры; тебе стоит только показаться, как меня начинает раздирать тоска и желание еще раз тебя увидеть и услышать... просто почувствовать твои шаги и твое прикосновение..."
Луна чуть хотела отклониться, но он не дал ей, торопясь высказать: "И когда я остался после первой нашего расставания в светлом-светлом лесу - тебе надо было вернутся, ведь твой мирок соскучился по тебе и это чувство передалось тебе, меня пронзила дрожь - ты уходишь. Охватил страх больше никогда тебя не увидеть и потому я стал догонять тебя мыслено, в мечтах, гладить, обнимать и целовать, без памяти, потеряв контроль над собой... Все, все, только не оставляй меня в одиночестве вновь... Ты же любишь меня, я чувствую, почему ты убегаешь? Не бойся ничего!.. Это правда, я думал и кричал без слов так, и сейчас тоже... У меня нет сил расстаться с тобой вновь, я люблю тебя! Да, может, странно, дико, как угодно, но... Люблю тебя!.. И как только ты заблудилась в моих джунглях, я бегал как не свой, лишь бы найти тебя и освободить тебя от пут Царь-Дерева (кругом стоял шелест листьев всех тех деревьев, что кружатся в его пещере, и он заглушал мои шаги, навалившаяся листва скрывала тебя от меня, но... Ты, наверное, не забыла, как..."
"Я все помню" - тихо ответила она. Проводя пассами света, вырывая снова потаенные льдинки сомнений и обид из воспоминаний, запускала сюжеты из светло-светящихся очертаний, один за другим: вожак кадов, пытаясь прорвать живые веревки Царь-Дерева, бил мощным хвостом, махал когтями, пугая и точно нападая, что совсем не походило на мирных членов его стаи; отчетливо удар за ударом от длинных лап невольно ранили хрупкую Луну и в один момент она почти безжизненно повисла на путах; громкий хруст (они упали, но рубиновый зверек в латах, жалобно гулко завыв, дрожал всем тельцем, ощетинясь, как бы борясь с самим собой - он понимал, что его хозяйка, да и вообще... слабая, одинокая девушка вот-вот может умереть без его помощи; или именно это пугало его, пронзало огромные переливающиеся глаза ужасом стыда перед собой? Так или иначе, вожак кадов, терпеливо, но твердо рыкнув, скрылся из виду...
Луна долго не понимала тогда, что происходит, как теперь относиться к своим любимым существам, да, немного другим, возможно, теперь совсем другим, но... вопреки логике, обстоятельствам, глазам, с невольным страхом цепко ловящим то одну рану, то другую, то чужие джунгли из которых возвращаться в родные целую вечность, вопреки всему она молила себя только об одном: "Не уходи, любовь, из моей души... Кто без тебя из кадов выживет, если я перестану тебя испытывать к вожаку? Это... Не он, не он! Его что-то или некто принудил быть таким!.. Надо подумать, подождать, осмотреться...". Махоньким, незаметным зверьком с умилительными большими ушками и огромными глазками, со звездочкой на лбу, она с трудом вернулась в свои заснеженные покои; думая... Вернуть все, как было - чистое, белое сияние почему-то уже не то, и какой-то алый, розоватый оттенок появился в каждой снежинке или штрихе тени, словно поблизости печально томилась чья-то душа, не зная, как унять боль...
С трудом выжившие минозавры, оправляясь от нее, заплакали, отказываясь от травинки и сна - ушел единорог, что-то случилось с их надеждой и мечтами, и теперь они почти совсем как лошади, просто бегали племенем с места на место, чуть что - наклоняя голову, выставляя острые рога и показывали шипы, спрятавшиеся на кистях руки; и не узнать их тоже, некогда радовавшиеся распускавшимся фиолетовым розочкам и радужным пещерам; Значит, они не причина, они ведут себя как стражи снежных лесов и красочных джунглей, впрочем, старающиеся быть такими же спокойными и занятыми заботой о друг друге и более мелких соседях, урча и поводя длинными хвостами; что же делать? Девушка снова и вновь обходит планеты, свою и Сатурна, впервые ощущая пронзительную смену света и тепла на них, но ловя кожей дрожь - полупрозрачный малыш ее мирка испуганно забился под пенек и не решается оттуда выйти - запертые кошмары вырвались без хозяйки планеты наружу, такие, что даже он боится, и одной ей не защитить перепуганных, смутившихся жителей своих владений...
Первая мысль Луны была - обратиться к единорогу, ведь они были лучшими друзьями столько лет, и... нет, она любит и верит ему, неужто он больше не вернется, и покинул даже Светлый-светлый лес, созданный для него и оберегаемый от всех бед? Она остановилась и, закрыв глаза, тяжело выдохнула - нет, это вольное, близкое ей существо, вольное (свободное)! Он не игрушка, она его любит... Любит... Что ж, надо научиться быть без него, может, он еще вспомнит о ней, может... Сейчас другие задачи, столько их накопилось... Пока она гуляла вместе с Сатурном по чудесам своей планеты, по уголкам его мирка, во всем видилась лишь сказка, и были силы и выходы спасти любое волшебное творение, а теперь... Ну, что ж, теперь так, как есть...
Луна, как можно тверже, пытаясь скрыть обреченность, пошла в атаку одна, столкнувшись лицом к лицу с одним из самых страшных существ, что отбросил войска Анубиса и Баст даже, Красным Человеком; черно-красное лицо его озлобленно-холодно подсвечивалось маленькими желтоватыми глазками, замок его, вечно наполненный гостями и трофеями, готовил свои ловушки для храброй, но все же слабой в схватке девушки, силы были неравны и Луна... Как тогда, отчаянно выставила руки, показав готовность защищать всех своих созданий и их мир - все, что она любит, ни смотря ни на что, до конца (противник вот-вот нанесет свой последний, победоносный удар)...
Упавшая, она ждала своей участи, больше не превращаясь в зверька и в белого када с крыльями (даже того, с кем сражаешься, можно уважать и потому не забывать о честности); Красный Человек вплотную подошел, приготовив алый длинный клинок света; но... Вдруг отступил и точно исчез, словно и духу его не бывало; последнее, что видела Луна в наступившем темно-бело-алом тумане, густом и неприятном, вязком, это убежавшую к себе в замок фигуру Человека, уносившего на своих руках еще одну, ранее никогда не встречавшуюся ни на одной планете, тонкую, точно... девушки в восточном, легком наряде, от которой шел чарующий алый свет!..
Вскорее от его потока Красный Человек ушел и больше его не видели ни на одной, знакомой Сатурну и Луне планете, Алая Девушка... Это странное творение также покинуло владения самого жуткого создания, хотя по своей красоте, мягкому нраву вполне могла с ним ладить и, быть может, осчастливить; но вскоре до девушки дошел слух, что незнакомка сбежала от ее врага; не желая ему что-то простить, хотя ничего плохого он ей не желал и готов был разделить, отдать все сокровища и трофеи, всю свою силу ради того, чтобы быть с ней; она убежала, не оглядываясь, вылетев в окно замка Красного Человека, и только ее и видели крошечные круглые глазки, спрятавшиеся от всего, что творится за бледно-сияющей луной...
Огромная, задумавшаяся прекрасная девушка, носившее это имя, с мягкими светло-сияющими чертами лица изумилась, что пришедшее существо никамими судьбами не хотело объединиться с самыми могущественными богами - привратником Анубисом и его сестрой Баст; да и чего греха таить - Луна отчетливо увидела теперь, как искала дружбы с незнакомкой умиротворенная фигурка с длинными косами на манер короны фараона, поглядывая снисходительно зелеными глазами с белой каемочкой, как ее брат вздыхает по таинственной Алой Девушке, воя по ночам, уединившись от своего войска...
Анубис внезапно скрестил оба меча, убивая собственное порождение, чтобы только избавить от страданий, как ему казалось, прекрасную манящую живую загадку, все светившую издали алым приятным светом, чем... подорвал ее доверие и Алая Девушка сказала ему: "Подумай, что ты делаешь?!" (Мечи вспыльчивого бога нанесли новые раны одной из подопечных его собственной сестры, ни в чем невиноватой, тихонько охранявшей себе неувядающие розы и лучики солнца, облака, что росли из ее сердца, не без боли); увидев последствие, Баст отказалась от мысли дружить с ней, как будто это все - ее вина, просто стоявшей между ними на лестнице эпох и мыслей, чувств, круговоротов стрелок звезд и туманностей...
Луна всмотрелась в лицо Девушки, покидавшей ступени самых главных хранителей планет: что было на нем - сожаление, гордость, радость, тоска? Сияющие алые искринки вокруг мешали разглядеть ей до конца, полностью увидеть и осознать, вдуматься... И события, невольно, как распутывающиеся нити, все разворачивались дальше, вперед, не то в прошлое, не то в настоящее, не то в будущее; и она с трепетом, затаив дыхание, вместе с мужчиной, тихонько и незаметно глядевшим на нее и на них; смотрела, как...
Алая Девушка бродит по ее владениям, точно ищет кого-то, ей непривычно после теплого и яркого мирка оказаться в царстве снега и сумерек, но в глазах ее было одно: "Это ее мир, таков ее мир, Луны". Девушка с упоением и каким-то сожалением ловила розовые и алые лепестки, снежинки, смотрела, как они почти не тают на ее маленькой ладошке; одинокий лес, светлый-светлый, снова под снегами, вдруг что-то мягкое, вихрем, капельками, стало падать ей на плечи, бережно касаясь, тихонько, как бы боясь потревожить и оставить в то же время, это были как крылья незримого ангела, встревоженного ее печалью и спешившего к ней; она оглянулась - никого, и только снегопадом, теплым, мягким, точно напоследок, падали белые перышки... Алая Девушка подняла голову вверх - там, мелькая среди заснеженных пушистых и высоких веток, бился... в свободном полете белый соловей, то порываясь навсегда покинуть лес, то возвращаясь к нему, не в силах оставить тонкую, чистую красоту тишины его тропинок, шелеста мороза и опадающих лепестков, то, что когда-то воспели его сердечко и горлышко, и теперь он, как в беспамятьи, все пел и пел песни, искал новые, но все нотки возвращались... сюда, в светлый-светлый лес, в котором гуляли единорог и прекрасная девушка, в немного синем платье, сияющая и точно сотканая из белоснежного света...
"Луна!" - ахнула Девушка, едва не ударившись, упав на снег и ощутив обжигающий холод, глядя вслед уносящемуся дальше в лес соловью, как... На себя: она тоже не знала, куда идти, вернуться, может, напрасно она покинула свой дом на планете Сатурна?.. Стоп! (дрожащая Луна внезапно широко взглянула, всмотревшись в ее взгляд - "Это я ошибаюсь, откуда я знаю, ее ли это дом? И кто она вообще? Он - (она стыдливо-осторожно опустила глаза в сторону мужчины, испытующе молча смотревшего на нее) - говорит, что она - лишь его тень, вызванная ради меня и что он - Сатурн, таков, какой есть... Почему я просто не могу это принять, ведь... Я вправду никогда не помнила, чтобы жила где-то Алая Девушка... Но и Сатурна я таким никогда не видела... Ничего не понимаю, отчего? Если это ты - мой любимый, единственный единорог Светлого-светлого леса... - Если это ты... Помоги мне, я буду тебя еще больше хранить! Пожалуйста, прошу..." - глаза ее снова аккуратно встретились с его взглядом...
"Я все сказал, да и нужны ли нам теперь слова, чтобы понять друг друга?.." - вздохнул он, явная грусть и сожаление чувствовались в его голосе (он, очевидно, желал освободиться и освободить Луну от тумана всякого рода, оставить только сияние, пусть и новое, но... Нечто не давало ему это сделать, что-то мешало, отвлекало, не отпускало... И он снова осторожно придвинулся вместе с ней к поплывшим вновь маленьким миркам не то прошлого, не то будущего...
Где-то там... Алая девушка остановилась и, бесцельно возвращаясь к себе, пытаясь образумить, что найдется, чем заниматься, хоть и немного лун и сменилось, ничего не упустится при желании... Она стала на место привычного всем правителя мира Сатурна - новая роль, новые проблемы, не так быстро и легко, как разделять обязанности привратников той Лестницы; да и жители, признаться, что-то не в восторге от нее, а если и было облегчение и радость - то быстро сменились тоской по старому хозяину: никогда еще ими не правила девушка, да и сам мирок не предоставлял таких условий, чтобы она правила - жара, резкие и короткие ночи, суровые, куда более суровые кады и орда минозавров, с которыми шутки плохи. Ну, что поделать? Надо возвращаться к тому, что надо, необходимо! - и Алая Девушка одела привычные вожаку кадов зеленые латы, единорогом поскакала по долинам засушливым, полным кровожадных и несправедливых к более маленьким и добрым зверюшкам, джунглей; ("Так это все правда!" - ахнула Луна, не имея силы закрыть глаза - она понимала, что лучше увидеть все, как есть!) - острому рогу чудной лошади приходилось ранить, калечить, отстаивая порядок, справедливость, не допуская хаоса, способного разрушить самый стойкий мирок...
Но никто не видел слез Алой Девушки, как она бежала... в сторону белоснежной планетки и долго-долго думала, смотрела на нее, тянула руки, без слов поздывая тех, беленьких мирных зверьков, снежные долины и голос белого соловья, что был будто стоном ее души; "Луна, зачем мы расстались? Зачем ты покинула меня? Зачем?.."
И потом навязчиво-утомительно рассудок нашептывал: "Никто никого не покидал, просто так получилось... Да не ты ли оставил ее, чтобы спасти от Красного Человека? Вспомни, как она вынудила тебя бежать из Светлого-светлого леса..."
"Не помню" - тотчас раздавалось внутри Алой Девушки
"А ты вспомни! Твой мир пошел крахом, ты все бросил, чтобы отвлечь от нее того, кого она сама допустила явиться на свою планету; и... Ты опять за старое?!"
"Что ты понимаешь под словом "старое", Сатурн? Ничего старого нет, как нет ничего нового... И ты сам это знаешь... Ты что, сам себя перестал слышать?! Очнись!"
"Вот именно, очнись и забудь о Луне! У тебя собственная планета есть, и ты обязан оставаться на ней... Перед ее жителями обязан, твоими помощниками, твоими творениями... Ты Сатурн или Алая Девушка?!"
"Как я могу забыть ее доброту ко мне, и смысл это забывать? Такой же доброты просто нет, потому, что другой Луны тоже нет! Да, она гигантская, да, ее планета покрыта больше снегами, да она улетела, но..."
"Но что?"
"Прикажешь мне покрыть туманом забвения тепло ее, ее свет, причем целый Светлый-светлый... лес мы вместе создавали и мне всегда там были рады, забывая дожди и незнакомцев, она просто прогоняла туман и чужое, чтобы сохранить этот лес для меня!.."
"Никто не заставляет тебя следовать ее примеру, прежде всего она сама... Не она ли, хоть и плакала, но говорила: "Я люблю тебя, мой единственный единорог, и без тебя целый мой Светлый-Светлый лес, что живет только с тобой, будет грустить, как и я... Но ты ведь хозяин в нем, и... И ты волен скакать, куда угодно... Если позволишь, буду тебя лишь ждать..."
"Выходит, ты не слышал этих слов? А если и слышал, какой-то туман не пускает в твое сердце их свет..."
"Да нет никакого тумана, Сатурн, Луна напустила свой на тебя!"
"Что ты врешь?! - заорало что-то внутри ее ревом разьяренного рубинового сурового када. - От нее исходит нежное, белое сияние, я чувствую его до сих пор и оно зовет меня, вопреки всему..."
"А ты не иди!" - хмыкнуло нечто, умывая точно руки с шипами, пытаясь смыть кровь от ран, что не заживают.
"И что дальше? Это все, что ты можешь мне предложить?! "Не думай о Луне, займись своей планетой... Да я и так ею занимаюсь! Одному мне не справиться! Я не справляюсь один, не видишь что ли?!"
"Поищи себе помощниц... А она не оправдала твои надежды, и еще скажи, что я не прав!"
"Луна меня ни в чем не винила, и я ее знаю довольно долго, и увидел все ее черты, так что же? Она все мне прощает и простит... Другие так смогут, чисто, самоотверженно, всегда? Вот тебе вопрос, заткнись и думай..." - и невидимые рога как минозавра боднули бешенного дракона, со всей скорости, наскоком, не думая, заступившись за невидимого крошечного, забившегося в угол детеныша када (хотя в природе эти существа сохраняли паритет и ни нападали, ни защищали друг друга)
"М-да..."
"Ты поговори мне еще! - воинственный нрав, отдающий эхом взбешенного ржания заступника малыша-када, переходящий в сопящее мычание, как отдувался он, после разгоряченной битвы. - Вот и думай! Луна была права, Сатурн хозяин своей планеты и никто ему не имеет права что-то запретить... Даже ты, как ты себя ни назови - разум, совесть, или чувство... Или ты и есть тот самый туман, откуда я тебя, впрочем, могу знать?.. Думай! И не мешай мне! Я и Луна разберемся как-нибудь сами, что мы хотим друг от друга... Что хочу я... О чем мечтает она... Как-нибудь... Постараемся.... Без тебя... Сиди себе и не вякай, а то получишь!!!.. Думай!.. Только найдешь ли без Луны ответ?.."
И Алая Девушка, подняв голову и выбрав путь, пошла дальше, стараясь унять и понять рой мыслей и наваждений, что еще преследовали ее, как и...
Гигантскую девушку, чьи чуть зеленоватые волосы развивались от неспокойного ветерка, ничто не предвещало беды... ночь снежного леса казалась привычно спокойной и только отчего-то встревоженно запрыгали по веткам кады, уводя детенышей и самок подальше, предчувствуя битву... Привратник Анубис снова скрестил мечи, его сестра Баст натянула волшебный лук, на горизонте слышался точно табун лошадей и поднимались клубы пыли приближения чужаков... обитатели ночного леса забились в укромные местечки, ведь по сути своей были добрыми и не понимали, зачем воевать, потому были беззащитными; из другого конца планеты к ним спешил еще один, тот самый, со звездочкой на лбу...
Кады с урчанием недоверия выстроились в оборонительный рядок, на высоких ветках, как птички, патрулировали запасные самцы, самки бросали испуганно-предупредительные взгляды, крепко прижимаясь к самцам и укрывая лапами своих малышей, выставив на всякий случай когти, хвосты их колыхались, как при урагане, в нерешительности, по строению тела и так неуклюжие, они неловко топтались на месте, - без своего вожака они не нападут, - но отступать некуда - мирок, их подруги и детки, настоящие и будущие, были под угрозой; и кад-самец покрупнее и порассудительнее, похрабрее, поворчав про себя и про дела, подозвал несколько друзей-самцов и стал на место вожака, строй сохранился и приготовился к сражению; и вот - свершилось...
Один за другим останавливались, не отдышавшись, едва не ломая ноги, существа, напоминающие скорее рыжеволосую миловидную девушку (или парня с длинными кудрями такого же цвета; или зрелого мужчину и даже старика с почти ребенком на такой же лад), чем... не то лошадь, не то быка, судя по острым и длинным металлическим рогам, не то еще кого (с одной стороны кисти отчего-то спрятаны были шипы); у некоторых были ярмо или хомут на шее, на вожаке их... Кады застонали от шока, как если б уже умирали - со спины главного из подобных созданий, решительно слезла та самая Алая Девушка! Та самая, что так недавно угощала их фруктами, гладила, ласкала их малышей и, наблюдая за ними, говорила, какие они хорошие, "я вас люблю и никогда не позволю никому обидеть"; выходит, она лгала, или забыла? Зверьки, не зная, как сдержать собственную растерянность, снова закачали хвостами, отдавая приказы не шевелиться без истинного вожака стаи...
Анубис и Баст в нерешительности тоже опустили оружия - племя минозавров могло вооружиться только подручными средствами, изначально это были земледельцы, стало быть, полноценным воякам им уже не быть; что за странная атака?! Не убивать же детей, женщин, стариков, да и просто - безоружных?!.. Но вот, сквозь плотную корону фараона, бог подземного мира и повелитель собак, а также их родичей; расслышал какое-то неясное ворчание и тяжелые шаги, маршом мчавшиеся к ним; и, не успел он осмотреться, сзади войска минозавров выросло еще одно - рубиновых кадов; Алая Девушка, обернувшись их вожаком, сама собрала боевую линию.
Анубис взбесился и, завизжав от ярости черной волчьей оскалившейся мордой, на размах рванулся в бой, зашипев, выпустив когти, разьяренная кошачья мордочка Баст меткими глазами стала искать себе все новую и новую мишень для стрел, прикрывая брата; однако мимо таких дел не мог спокойно пройти... Вожак рубиновых кадов - огромный самец в латах, оставив бой с белоснежными собратьями (впрочем, стараясь не допустить ни ран, ни убийств); прыгнул, закрывая их собой и одним ударом мощной лапы сбил богиню с ног, она выронила лук, обернулась, царапаясь и вопя диким мяуканием - он зарычал в ответ и, слегка ударяя, погнал ее было на свое место привратника, но...
Злее всех волков на свете, на него налетел откуда ни возьмись, Анубис, прожигая мечами латы и стараясь что-нибудь отрубить; в слепой ярости, второй привратник Лестницы эпох вообще рубил насмерть или почти на смерть и своих и не своих; но он не подозревал с кем связался - кады, если их разозлить, могут быть хуже Красного Человека, по крайней мере, так ощущал себя Анубис, однако, по своей натуре, судорожно грызущийся и щетинившийся, - он не трус, он - один из самых сильных богов, он обязан победить! - бредил жаждой победить рубиного зверя, тем более латы он ему прожег...
Но вот перед ним уже единорог, побежавший прочь, белый, чуть с красным сиянием, приятный и мирный; но потерявший голову от иллюзии победы бог с головой волка совсем опьянел от запаха крови и духа сражений; он отшвырнул сестру, которую миг назад защищал, не слушая ее предостережений, и, грубо вырвав у нее лук, пустил сразу три стрелы подряд в сердце блефовавшего противника; несчастный чудесный прекрасный конь упал как мертвый. Минозавры в безумии горя вонзали себе в спину и в шею, в грудь свои шипы и тщетно пробовали сломать рога о землю, пропитанной погибшими кадами и павшими товарищами; зверьки, рубиновые и белоснежные спасительно бросились к ним навстречу - мириться, объединяться, от армии Анубиса и покорившихся ему спасу нет!.. казалось, все было обречено и, может, целые планеты могли погибнуть...
"Стой!!!" - заорал вдруг кто-то, когда глава волков прицелился убить нежного небольшого белого када с крыльями, храбро вставшего у него на пути, зажмурившего огромные глазки.
И рог единорога на миг больно кольнул взвывшего Анубиса, последнее, что он перед этим услышал: "Ты что, рехнулся?!.. Знай свое место, привратник! Пес!!!". Такого оскорбления бог не простит никому, будь это сама Луна, потому яростно-резко повернулся к голосу...
И с писком брошенного на погибель щенка... отскочил, снова принимая полностью человеческий облик, от стрел Баст, что целила в упор в него... Алая Девушка! Его сестра сжалась в комок, умоляя пощадить себя и его (минозавры наклонили рога и направили в нее шипы, окружив ее, с веток ситуацию контролировали смешавшиеся виды кадов, настороженно покачивая хвостами).
"Вставайте! Мы пришли не к вам, а к Луне; не смейте ее и пальцем трогать! Я вас уничтожу тогда и не пожалею в соратники для этого никого, будь это Красный Человек, что был изгнан мною! Вас предупредили!" - заключила с неженской твердостью Девушка, держа натянутой тетиву.
Анубис и Баст, со стыдом оглядываясь на убитых и искалеченных, пошли под стражей собственного лука, мечей (сопровождавшие Девушку два юноши-минозавра отняли у бога с головой волка его мечи и скрестили их перед ним и богиней-повелительницей кошек), кадов - рубиновых и белых, и, собственно, Алой незнакомки, вернувшей им оружие только на Лестнице эпох.
"Надеюсь, вы больше не посмеете воевать ни с кем! Охраняйте и слушайтесь Вашу хозяйку! И помните - нарушите обещание - пощады от меня больше не будет! Все, мир!.." - и пришельцы мирка Луны отошли от ступень мистических созвездий и стрелок, по концам стояли привратники, Алая Девушка...
Не вернулась к ним в середину Лестницы; она, распустив свиту хозяйки планеты и собственную, поблагодарив их и попросив прощения за потери и боль от вынужденного боя, пошла в глубь снежного леса, заметив краем глаза, что именно туда направился белый небольшой кад с крылышками, самый тоненький и красивый из всех... Вдали все так же звучали трели белого соловья и дождем падали приятные, волнующие лепестки, все не уходила ночь...
Тишина, опять, бодрящая, умиротворяющая... И все же такая одинокая и грустная, тягостная. Девушка, не видя дороги, старалась не потерять направления и все шла по следу прелестного зверька, на самом деле являвшегося той, ради кого она вернулась, Луной...
...Она вновь стыдливо отвела взгляд от мужчины, ей отчего-то невозможно было ощущать на своих глазах его, неотступный, пронзительный, в каком-то смысле строгий и пронизывающий насквозь; вместе с этим что-то такое было в этом взгляде и голосе, делающее как точно неправдой эту суровость, эту суть...
"Теперь мне все понятно" - тихо ответила девушка, привычно чуть отодвигаясь аккуратно от своего молчаливого собеседника, от внутреннего голоса, глаз которого ничто не могло ускользнуть.
"Ты уверена? - спросил наконец он. - Подумай, все ли ты поняла правильно? Все ли ты заметила, услышала?"
"Нет! - слабо выдохнула Луна, опуская голову, стараясь не ударить массивными ушками-шариками своей короны, осторожно и невольно гладя мужчину легким волшебным ветерком, приподнимающим и опускающим ее волосы. - Я, наверное.... ничего не понимаю или не уверена, что делаю что-то так, как надо... Наверное, я уже не та и не смогу быть прежней... Как жаль... Значит, из-за меня было столько боли... пора мне покидать свою планету... Что была на твоей, Сатурн, прости... Я просто... все еще... люблю тебя..."
"Я... Хочу тебе верить... И все еще верю, моя луна!.. - голос его дрогнул и упал. - И мне сложно, больно... очень.... страшно допустить но... что-то внутри меня, неотсупно, вот уже сколько ночей и дней без какого-то ни было покоя, радости... давит, увлекает в себя, приказывает, нашептывает: "Это уже прошлое и тебе надо забыть Луну!.." Я не хочу слышать этот голос, стараюсь забыть его и не допускать, оградится от него своими привычными делами и выдумываю себе новые.... Луна, он же грозится забрать вот-вот навсегда одно то, что по-настоящему ценно для меня..."
"Но я сама виновата, мне нельзя было проникать в мир твоей планеты, менять его на свое усмотрение, оставлять частицы своего в нем; я не имела права допускать конфликт между тобой и Анубисом...оставлять тебя... Я не могу себе простить этого, не могу!.. Меня мучает то, что я все еще живу и не смогу в полную меру исправить то, что наделала... Не хотела, не хотела, не хотела! Прости!.. Я всегда любила тебя больше своего мира и хотела одного - чтобы ты был счастлив!.. Наверное, ты прав - я - твое прошлое, как бы я не пыталась себя убедить в обратном... Я всегда буду тебя помнить и любить..." - девушка подняла на него глаза, устав скрывать слезы, что невидимо текли у нее так часто, с тех пор, как она рассталась с единорогом Сатурном (то есть - с ним, теперь снова вернувшимся и осторожно наклонившимся к ней таким, какой он есть)
"Ты так часто говорила мне эти слова, что я теперь не могу их спокойно слышать, хотя и хочу... Уже не выходит... Зачем они тогда? Я... Не знаю... Наверное, я вопреки всему, полюбил тебя, и так, что... ты не представляешь, как мне тяжело далось то время, когда ты оставила меня в Светлом-Светлом лесу, да и то, которое сейчас... И не знаю, зачем надо было такую жертву отдавать мне, если это была жертва?.. Это был неверный шаг, Луна!.."
Девушка заплакала, настолько сильно, что у нее разрывалось сердце, она хотела остановиться, осознавая, что слезы лишь причиняют еще боль, но не могла; плакала, закрыв руками лицо и тихонько отстранившись, но точно с усилием, как если б она отрывалась от себя самой или даже более чего-то ценного, чем ее мир и она, невнятный, слабый, грустный шепот был сквозь всхлипывания: "Я каюсь, правда... не хотела... Мне бы очень не хотелось навсегда лишиться тебя, мой единственный, любимый... Ты прав, у тебя своя жизнь, я только погубила твой мир... Я никогда себя не прощу за это! Ты не виноват ни в чем, это все из-за меня..."
"Я тебя простил... - с тяжелым вздохом ответил Сатурн, вытирая ей слезы, стараясь не смотреть, как еще больше слабеет ее и его сияние. - Анубис и Баст вот не простят больше, так что... Не знаю, как быть, ведь они тоже не желали зла; они защищали тебя, твой мир; но и мне, моему помогали, как могли, преданнее привратников, заботливее, самоотверженнее их найдем ли?.. Право, не стоило всего этого делать, этой войны, что ли, не стоило, она никому, как видишь, добра не несет и не принесет... Да что теперь вспоминать об этом?.. Теперь надо с ними ладить еще старательнее, и тебе советую - они за жизнь наших планет и ради помощи нам жизнь готовы отдать... Но..."
Он поднялся с колен и помог подняться ей, как-то нехотя отпуская от своих рук ее; поспешно отошел, опустив голову, чтобы скрыть слезы, не зная, куда идти и как вернуться к своему мирку, мимо привратников теперь ходить стыдно, неловко ("Ты же защищал ее, Луну, от верной гибели? Или себя?" - снова поднялись впивающиеся ядом в самое сердце, противоречия. - И что ты ищешь, а?").
"Сам пойму, и она поймет, что мы друг у друга ищем!" - твердо сказал он этим выссасывающим тепло и свет души шепоткам; отбежал еще вперед, но остановился, обернувшись назад: он поймал на себе взгляд Луны, кроткий, светлый, мягонький взгляд благодарности, умиротворения, хотя ей было бесконечно грустно, почти, от того, что происходит; и какой-то тоненький мистический хруст пронзительно постучался в сердце, знакомый, смешанный с урчанием, попискиванием, тоненькими звуками...
Хоботов четырех слонят, что стоят на панцире у черепашки, плавающей где-то в лабиринте созвездий... "О нет! Моя Луна, как же так?!.." - вопль его сердца оглушил его, среди еще явственно прочувствовавшегося сожаления, тоски; он осторожно подошел к ней снова.
"Луна... Я хочу к тебе вернуться! Неужели ты не поняла этого; неужели есть вторая ты? Та, которой я, до сих пор мечтаю и надеюсь на это, подарить все, что не успел подарить! Та, которой я мечтал подарить общий крошечный новый мир... Живой и маленький... Он уже живет во мне, как и в тебе... зовет нас, меня зовет... Я слышу его, чувствую.... Так же, так же как невольно чувствую тебя, так же, как и ты все еще вопреки всему зовешь меня!... Я чувствую, что не хочу терять тебя и эту маленькую новую жизнь, что уже зародилась... Это черепашка и слонята на спинке ее, они где-то вдали.....Пойдем к ним, я решу, где мы будем растить их, их мирок, ты постараешься, и я....Я хочу любить его, как тебя!... верь мне, моя луна!."
Он взял ее за руку, но... отчего-то Луна слабо вновь стала сопротивляться; но он не отпускал ее... Не слушал ее, смотрел на нее вновь, еще более пристально, никогда еще она не замечала такого взгляда у него!..
"Откуда ты знаешь о них?" - ахнула девушка, едва не теряя сознания.
"Я настолько полюбил тебя, что... Наверное, никогда не забуду твой танец однажды, и пение, твои глаза и лицо в тот миг, ту музыку.... После этого.... У меня все сильнее и сильнее было желание быть с тобой, почувствовать твое сияние, твое тепло... Физически тоже - тем более, как вспомню, как вижу твои глаза, твои губы, шею, плечи, у меня сам собой взгляд опускается еще ниже, и не могу себя остановить, мои глаза забираются к тебе под платье, под самый животик, именно из-под него и было то сияние, что зажгло сердечко черепашки и слонят, их мирка.... Это правда..
"Что ты делаешь?" - прошептала девушка, краем глаза слабо видя, как... закрутилась созвездия и мелодия, та самая, что снова возвращала ее в полет...Сатурн осторожно обнимал ее, целуя и гладя, стараясь не смотреть на высоту, хаотичность звезд, отдалявших их снова от родных планет, оставлявших их самим собой, как тогда...
"Ничего не бойся, Луна... я хочу быть с тобой!" - прошептал он, еще сильнее обнимая и сильнее целуя....
"Я тоже" - прошептала чуть слышно она....
И Звездная феерия отнесла их туда, где на крошечной-крошечной спинке черепашки смотрели в туманности Бесконечности четыре слоника, а на спинке слоников.... Зарождались новые снежные Светлые-светлые леса,, появлялись первые розовые кады, мягкие, светлые и хорошие, рыбки и птички... Днем над этим мирком всходил Сатурн и его жители, а главное, сам он, вожаком ли зверьков, единорогом ли.... или самим собой его хозяин - Сатурн и ждал, когда...
Под покровом ночи он сможет, хоть немного, побыть с ними и с... белым, прекрасным существом, той, что называется так же, как и нежный шарик над звездами и махоньким новым мирок - Луна...


Сообщение отредактировал Gaze - 16.7.2018, 20:34

[Gaze]

Моржонок Иля: Думы... за манкой

1 Пусть всегда будет... Манка!
Маленький, белый, и с черным носиком, Иля приподнялся на подушке - он уловил божественный аромат, наверное, один из самых любимых, ну, может, только помидорку и конфетку он любит больше... Манки! "М... На завтрак опять манная каша, вот здорово!" - придвинулся моржонок ближе в сторону кухни; фруктовая, овощная, шоколадная... Манка - это все-таки лучшая каша в мире и малыш, предвкушая, как вкусно ее будет скушать, похлопывал бы себя по пузику, если б этого никто не видел...
В домике, где он жил, вправду завтракали, и краешком бусинок глаз он заметил, что тарелка манки одна непустая, значит, ее оставили... Может, для него... это прекрасно: Иля знал, что под эту кашку в голову одна за другой приходят разные мысли, вот постоянно...
2. Дневник "И-Л-И"
Пушистый кроха придвинулся мысленно к тарелке с манкой и стал внимательно смотреть, как лучики солнца или керосиновой лампочки, редких огней с улицы могли б плясать в бело-приятной кашице, что была в тон спинки, головки, ласт моржонка; и о чем можно думать... "Подумаю-ка я о том, что манка - не просто каша, это - часть маленькой жизни по имени утро... а потом на смену ей приходят новые..." - невидимо записал Иля в дневник, о котором не знал никто и потому не видел никто, кроме него (не поверите, но это был круглый, небольшой дневник с частичкой... манки - тарелка).
"И вот сегодня была простая эта восхитительная белая каша... - ложились в круговорот строчки-невидимки. - Может, в ней было меньше сахара, меньше всяких придумок, вроде шоколада или кусочков ягод... но... - на миг крошечный автор их задумался. - Просто бывают и обычные манки... Как и обыкновенное утро и следующие маленькие жизни... Нет, все же это неплохо, от разного тоже устаешь..."
3. Жизнь... после манки
Казалось, еще столько соображений просится наружу, при виде белоснежного и сладкого кушания для Или, однако... Он тихонько вздохнул и... осмотрелся - крошечная жизнь по имени утро прошла - настал день, манку в виде крупы (будущей каши) убрали в коробочки, саму ее доели, отправились по своим делам те, кто жил с моржонком в одном домике - читать, слушать радио, это словно была... манка для них, тоже вкусная, но другая, для мыслей.
Малыш Иля... восторженно чуть пошевелил передней ластой - если есть новая жизнь после утра, значит, будет скоро оно опять, похожее или совсем другое, и... новая манка, эта простая, да загадочная кашка, запах которой он ловит с подушек так радостно и тихо...

Сообщение отредактировал Gaze - 16.7.2018, 20:34

[Gaze]

Red-Girl - Shadow
(-E-Manta-)

...Я очнулся в старом замке, из пола которого торчали шипы, и среди напитков бара неприятно шипели яды; я лежал на подмостках и оглядывался на себя - у меня теперь такое прекрасное тело, лицо, так вот, как выглядишь ты, теперь я смогу ощутить тебя лучше. Мне оставалось только это средство - не хотелось лишаться тебя насовсем.
Мы с Красным Человеком долго играли в самообман, и ему нравилась эта игра, на самом деле он не хотел ничего, кроме того, чтобы иметь над кем-то власть, а мне дарил украшения и кричал, что отдаст все, лишь бы я не уходил. Он верил только моей женской оболочке и лишь ее и жаждал; а я думал, какого нелегко иметь ее - такую красивую и хрупкую, нелегко для тебя; и все-таки надо просыпаться, терпеть его...
Итак, я очнулся и привел себя в порядок - поправил восточный наряд и украшения, убрал остатки алого тумана вокруг своей фигуры (они тогда укрыли тебя); твой недруг теперь не вспоминает о попытках захватить твой мир, он теперь точно другой; хотя по себе знаю, настоящий он: резко тихий, радостный, мирный (я и сам был таким, пока Светлым-светлым лесом гулял с тобой, Луна), все ясно - он влюблен... в меня! Как ему не стыдно, я же просто прикинулся жертвой на поле брани, чтобы отвлечь; просто попробовал увести от тебя... Увел слишком далеко...себя самого... Вот теперь в его замке и чувствую со страхом, его очарованность мною не проходит, а ведь как-то раз я уже прогонял его, со своей планеты, в своем настоящем обличьи мужчины, подрались тогда порядно и не малейшего желания было опять и снова с ним связываться, если б не ты...
Красный Человек подходит снова сзади и пробует обнять - ой, жутко, теперь понимаю твою робость, ведь в таком же виде я пытался обнять тебя ( твои глаза опустились и щеки еще больше побледнели, ты завораживающая, знаешь?..) Пробую мирно отойти, сдерживаю себя, чтобы не вмахнуть ему в лицо с оставшейся прежней, мужской силой - я должен его терпеть ради тебя...
Слышу его слова: "Вот уже столько дней ты в моем замке, а все избегаешь меня? Чем я заслужил такое? Я спас тебя от гибели и... Люблю... Слышишь, люблю!" (размышляю, кого он мне этим однообразным монологом напоминает и что мне с этим делать - этим неотвязчивым напоминанием о том, что нечто нас сближает... А на ум не идет ничего, я как загипнотизированный твоими глазами, которые все не покидают мое сердце, не отпускают волнение это, механически поворачиваюсь к нему и стараюсь как можно мягче потупить взор - надо играть свою роль; мы должны взять паузу в наших противоречиях, не так ли?)
Не добившись ответа, он уходит. Скоро вернется - приходит успокаивающая и раздражающая одновременно мысль - не для того я бежал из Светлого-Светлого леса, не для того оставил тебя одну в твоем волшебном, все же таком милом белоснежном, сияющем мире (эти розовые, алые лепестки, опадающие там при ветре, ты среди них... не могу вспоминать, у меня сердце бьется, желая вырваться из груди и полететь к тебе, а не может - нож долга...) Не для того все это... Или я тешил себя иллюзией, что он отстанет, оставив меня на суд и угощение своим гостям... Нет, я в обличье девушки, приглянулся вот чем-то ему, за что и мучаюсь, как тень...
Тень! Он моя тень словно! И... Ты живешь в моей душе, теплым мягоньким месяцем, проникшим лучами сияния в алый туман моего нового облика, тоже, словно тень... Как я запутался в нас, в целом мире знал каждого зверька и росток, а в нас и себе запутался... Кто из нас тень и не стал ли я тенью своего образа - Алой Девушки?..
Ну вот, возвращается, пробует целовать. Только не это, тут я точно ударю и пусть выдам себя этим и стану сражаться с ним вновь, без помощников и войска... Надо убежать, спрятаться, отмахнуться туманом (никогда не подводили эти крошечные воздушные алые искорки); помогло - Красный Человек, упустив меня из виду, уходит в свои покои, чтобы снова терзаться чувством ко мне - я сам это испытываю, к тебе...
Но мне не жаль его, не может быть жаль, еще немного и он бы убил тебя на моих глазах, в мирке, где мы были счастливы с тобой; я все взял на себя, всю свою хитрость и твердость и терпение пустил на то, чтобы проучить его, пусть мучается сам, раз задумал погубить твою планету, а главное - тебя, все, что ты любишь...
Оглядываюсь - маленькие капельки сквозь туман падают мне на пальцы - Красный Человек плачет; сияние моего наряда и украшений чуть блекнет от пронзительного "до каких пор это будет продолжаться?". Никто больше не может обманывать друг друга. Он понимает, что меня влечет вернуться к тебе, ты ближе всех созданий всех миров и звезд для меня (его изумленный взгляд подмечал, как вожусь в уединенном уголке с простым перышком белого соловья или рисую из созвездий мечту, что хотел бы подарить тебе - новый мир, что родится на черепашке и четырех слониках, не правда ли, нашим созданием будет интересно собраться там вместе, правда, там зародятся прекрасные существа?). Я понимаю, что не могу играть в любовь - я живу с ней в сердце и, пожалуй, она - единственное, что питает мои силы и мой мир после случившегося, но... это чувство я могу дарить лишь тебе, моя луна, тебе, прекрасное гигантское творение с чуть зеленоватыми волосами, в синем платье и способное явиться большеухим крохой со звездочкой на лбу или белоснежным крылатым зверьком с длинными-длинными передними лапами и с огромной мордочкой; подносящяя на руках белого с черным носиком пушистого моржонка или тихонько уходящая в залитый светом лес... Ты так любила меня и... я чувствую, любишь до сих пор, всей памятью, снами... мне кажется, я вижу те же сны; когда ты нежной белой рыбкой просишься мне в руки и я плаваю вместе с тобой...
А ты, кто из меня вынимает последнее терпение, черно-красный пришелец, чуть не погубивший наши миры, ты мне если и снишься, то только в кошмарах и я с тобой вечно борюсь и кричу, что я не Алая Девушка, отпусти меня!.. В реальности я в твоем замке, и выжидаю момент, когда ты сам все поймешь... Поймешь ли? Твои угощения и подарки стали настойчивее, отчаянее, оттенок заискивания сквозит в каждом твоем шаге, но я мужчина и вижу тебя насквозь, я любил и в глубине сердца все питаю это чувство - поэтому читаю в твоих желтых страшных глазах как по писаному; что же мне с тобой делать? Пинать твое самолюбие и заставлять унижаться, вымаливать свое внимание? Ох, кажется, еще ночь и я закричу настоящим своим голосом или скину свой туманный образ и тогда ты поймешь, с кем связался!.. Уйди, уйди, молю тебя!..
Я не смогу полюбить никого больше, после тебя, Луна! Именно потому я... набираюсь сил и стряхиваю эти слезинки, они только растревожили меня, но душу оставили настоящей, прежней; она не принадлежит Красному Человеку. Я с ним только, чтобы защитить тебя... Но так продолжаться не может - мое одиночество, дни и ночи в мрачном замке, заполненном поверженными и покорившимися ему монстрами, их пиры и балы, жизнь без тебя нетерпима; он не раз наблюдает поступки, доказывающие, что это не просто слова - я в слезах и с дрожью убегаю от его гостей, отталкиваю его угощение и трофеи; стою у окна и гляжу на небо...
Да, там крошечный шарик, белый, как твоя рука, Луна. Я вернусь к тебе, очень скоро... Осматриваюсь - замок опустел, куда-то ушел Красный Человек, я прогнал его, убежав из его дворца в очередной раз; видно, он не захотел больше игры и самообмана, а если бы и хотел, то устал; или просто ощутил, что перед ним только Тень Алой Девушки; я - мужчина и то, что мне дорого, не позволю ему забрать, я очень скоро вернусь к тебе...


Сообщение отредактировал Gaze - 16.7.2018, 20:34

[Gaze]

Разбитые сны

Они обрушились, как стекло, уставшее считать на своей поверхности трещинки и полетевшее теперь в дребезги... Сцена освещалась, как прежде, но Линти переставала ощущать это, уронив скрипку, она падала и слышала:
"Знаешь, я уже пробовал уйти, тебя своя жизнь но... видно, мне придется вернуться в нее, не дожидаясь твоего приглашения, и ты все поймешь теперь..." - последние слова откуда-то как бы со стороны, до момента, когда она уже теряла сознание. Снова этот голос, вновь эта тень прошлого подходит, спеша увлечь ее в свой мир (тем временем девушку уложили, приборы показывали слабый пульс, нервную дорожку попыток сердца вернуть все, как прежде, вернуться в обычную жизнь)...
Она увидела себя, спускавшейся по ступенькам, последняя дрожала, под ней кто-то бился, тщетно пробуя вырваться наружу, кругом были неприятной густоты переливы сине-темного, занавесы и крадущийся шорох. "Там твое прошлое, которое ты оставила, а оно боится быть брошенным" - раздался тот же голос. "Вспомни, как тебе было хорошо с ним!". Хозяин голоса - незнакомец в цилиндре и сюртуке, немного прозрачный и чуть светящицся в темноте вышел из-за кулис. Всегда банальное: "Кто ты и что ты хочешь?" - просилось на ум Линти и она хотела уже сказать это, как он опередил ее. "Я тот, кто подобрал твою разбитую скрипку, больше тебе ничего знать не нужно".
С этими словами он показал инструмент, снова заигравший, невидимые руки управляли скрипкой, рождались чудные мелодии, давно забытые или такие, екоторые хотелось играть и слушать снова и снова. "Увы, ты разбила ее, а вместе с ней - свои сны!" - после некоторого молчания сказал странный мужчина в цилиндре. И теперь твое прошлое рвется к тебе, оно скучает по этим снам".
В воздухе, как по волшебству, звуки обрели форму разноцветных ниточек, те превратились в контуры, девушка все еще не понимала, к чему это все, она не помнила, что с ней и где она (где-то вне себя она ощущала, что ее веки плотно закрыты, но она хочет проснуться, однако не может). Из-под ступеньки бились все сильнее, все тревожнее (еще немного и, казалось, последний нерв Линти истончится и порвется, как струна, она с замиранием слушала, чувствовала, тихие мелодии скрипки, стук, стук, стук сильнее). "Хватит! - вскрикнула она, совершенно расстерявшись и отсупив от незнакомца. - Я хочу вернуться в нормальную жизнь, на сцену, играть... Где бы я ни была - отпусти!" - попросила она его, стараясь не смотреть в крохотный фонтанчик, объявившийся из темноты - там блестели будто резкие блики ламп. "Присмотрись еще раз к своему прошлому, оно зовет" - загадочно прошептал мужчина и, бросив оземь скрипку, исчез. Инструмент распался осколками стекла как разбитого зеркала, причудливо переливаясь в свете показавшейся луны, проносясь кусочками их мимо девушки. Линти чувствовала, как они ранят ее и входят в царапину, мешая идти дальше, как слепят, сбивают с пути, но ей хотелось идти дальше, куда-нибудь, из мрачного места, оно уже ей снилось когда-то.
"Я ведь здесь была, просто сон!" - громко сказала она сама себе и... точно все расстаяло - разлились приятные светлые облачка, нежные белые цветочки и бабочки, сотканные из света ласково встречали девушку и звали поиграть, они грели ее и переливались бриллиантами, завораживая и, словно, окуная в бесконечность мгновения (тишина, удобно, и все же как-то неспокойно ей, она едва с усилием чуть шевельнула рукой). Линти прислушалась к звуку, что, как ей казалось, уже знаком, в тишине, радужных бусинок и тонких белоснежных ниточек, лилась успокаивающая музыка... Но что-то заглушавшая.
Она прислушалась - стук... Это все там, за кулисами, что отступили назад, все раздавался он, из-под последней ступеньки, с силой, отчаянно кто-то пытался вырваться, точно пугал. Или звал на помощь. Либо хотел сообщить тайну. Линти остановилась, чтобы услышать себя - какое чувство она испытывает к этому непрекратившемуся звуку, и стоит ли к нему что-то испытывать, может, он связан с голосом, с незнакомцем, со скрипкой, что она уронила, падая в этот тяжелый, внезапный сон...
(Сон, затянувшийся, надо покинуть его, но...как? Девушка замерла, подчинившись мягкоте и теплу одеяла и подушки - наберутся силы и все вернется, но откуда эта тревога - стук явственнее). Линти, устав бродить среди роскошных жемчужных капелек, застывших на гигантских лепестках, стала искать направление к этому мистически манившему ее звуку (все закончится, если она откроет ступеньку).
И она стала думать - кто там стучится... Незнакомец сказал - прошлое, но что же было в прошлом? Первые творческие неудачи и попытки - она увидела это в осколках, что окружали ее там, в темных кулисах; успех, слава и любящая публика, любимый момент, когда ее руки берут скрипку и рождается мелодии, разные, грустные и романтичные, светлые и по-детски тонкие - но вот же они, касаются ее пальцев вновь, только в виде пушинок и ниточек, унизанных приятными капельками и звездочками; так что же там? Мечта проснуться и вернуться к нормальной жизни - кругом были бело-розовые нежащие и неотпускающие облачка; но они не стучали - они, точно домашние зверьки, урчали и подставлялись для поглаживания...
"Не тот сон!" - решила вслух Линти и... отпрянула - она увидела себя, лежавшей на кровати и перелистывающей нотные листы, точно это были письма - как пронзительно напомнил этот образ ее состояние - да, она ищет, сосредоточенно ищет, что же это за стук (а может, это бьется просто сердце, так сложно ему порою угнаться за прошлым или... просто она спит, крепко и болезненно, сердце стучит, чтобы скоро она открыла глаза... но они закрыты). Звук все громче, ритмичнее и быстрее. Отвлекающий шелест перебираемых нотных листов, листьев, капель дождя и ветра, что вдруг окружили девушку, не могли скрыть его. Каждой капелькой грустно падала нотка, рисунки дождя на стекле повторяли очертания крыла, сердца и тоненького лучика, разлившегося лунным светом. Занавес опустился.
Девушка осторожно обернулась - тот же странный лес из кулис и синева, стук из-под последней ступеньки, голос. Незнакомец говорил устало, но как бы понимая ее: "Ты не бойся, все можно вернуть, но... оно будет другим; как и скрипку можно починить, но заиграет она по-новому. Покидай свои разбитые сны, они указали тебе путь к прошлому...". Он исчез, резкий пучок света, как на сцене, проливался на лестницу, внизу которой все слышен был стук. Линти спускалась и знала: она больше не боиться увидеть свое прошлое, каким бы оно ни было. (она стала тише, с любопытством чуть шевелит закрытыми веками).
Последняя ступенька отодвинулась. Из нее вылетел огромный голубь, который опустился рядом и заплакал ("Как долго я ждал, чтобы вернуться к тебе, хоть и для того, чтобы попрощаться" - говорили его умные бусинки глаз, он опустил свою головку и прижался к девушке - его сердечко тепло и близко мягким шепотом забилось рядом и... она вспомнила... Раньше, на ее первую скрипку сел приблудившийся голубь, она встретила в нем друга, молчаливого, но такого милого... они по целым дням могли общаться без слов, с голубем Линти могла поделиться тревогой или радостью, и каждый раз он летал прямо перед ней, утешая или пробуя хорошее вместе с ней...
Теперь он лишь во сне. Он плакал, потому, что понимал - его нашли, хоть он и ждал этого, но когда момент пришел, голубь грустно уронил перышко на руку девушки, гладившей его - "прости, но ты знаешь, и я знаю, теперь все будет у нас по-новому, по-другому" - будто сказала крошечная белоснежная частичка его крыла. Она коснулась пальцев Линти едва-едва, потом закружилась...
Девушка оглянулась - голубь летел ввысь, на руках у нее скрипка, снова собранная, на инструмент штришками тишины писал снег; вокруг сделалось... обычно - сцена, подходящие зрители... Скоро она проснется, и... все же она играла ту мелодию, что пришла к ней в сердце, когда с ней был голубь, когда он бился из-под ступеньки, когда она искала дорогу к нему. Она разбивала свои сны вновь, отпуская их, как то перышко, превратившееся в миг сияевшего снега (это мелодия скрипки удалялась эхом сна)...

[Gaze]

Моржонок Иля: Соска дней

1 Люлька подушки
Моржонок тихонько смотрит вперед, невольно урча едва слышно - греет солнышко, хотя в прошлый раз... в прошлый день, оно тоже было, только было холодным. "Так ли это? - задумался Иля, обнимая ластами подушку, - ведь подушка была такая же, лучики на нее падали похожие, значит, и солнце было то же... Или все же как?.."
И белоснежный кроха с черным носиком внимательно принюхался к глади этой своеобразной люльки, на которой так любил просыпаться и дремать - тоненькие лучики были тоненькими и золотистыми, будь они прохладными, будь они теплыми; наверное, это так и останется загадкой (малыш видел, как солнце поменяло место сияния на небе; следовательно, не может, по логике давать один и тот же свет)... может, он еще совсем крошечный для подобных размышлений?..
2 Штришки движения
Смышленный моржонок очень хотел узнать, что это такое; в домике все, кто с ним живет постоянно ходят, сидят, бегают иногда, порою наклоняются и совершают разные пассы руками за делами. Казалось, даже техника двигалась - менялись звуки, картинки, повороты деталей у приборов, словом - это было как будто одной картиной движения. Моржонок вопросительно чихнул (в усики лез этот дух непосед, колебаний и такого прочего) - интересно, чего не достает этой гармонии?
Он принялся в уме перебирать штришки этой картины - приседать, ползать, ходить, прыгать, сидеть, стоять... вроде бы все!.. "Не может быть! - сказал сам себе малыш, завозившись едва заметно на подушке, - в данный момент... вот я... разве прыгаю или бегаю?... Нет, лежу... Почти всегда, надо сказать... А это тоже движение?". Иля зажмурился, стараясь вспомнить, что движется, когда кто-то просто лежит. Его пузико спокойно нежится на подушке, хвостик и передние лапки укрываются мягкостью и теплом ее пухлых контуров, головка удерживается пухом ее и, кажется, тоже ничего не делает... "Глупость какая!.. - возмутился про себя кроха. - Я думаю, вспоминаю и чувствую, как маленькими льдинками одна за другой проплывают во мне мысли, когда лежу... А вот плыть - это движение... Выходит, и лежать можно с пользой!"
Так он добавил к картине еще штрих - думать, пусть и лежа - двигаться тоже!..
3. Неиссякаемое молочко нового
Иля словно лежа, пьет из соски, и так - каждый день - тут послушает, там посмотрит и все впечатления сохранит в дневничок подушек, интересно, заканчивается ли новое? - такой вопрос ставит себе моржонок и по сю пору ищет ответ на него: бывает, читает кто-то рядом с ним книжку, и все в ней известно, или смотрит кто вместе с моржонком знакомое кино - знаешь в нем каждый поворот, но...
"Все-таки это молочко нового появляется даже оттуда, откуда не ждешь, например в том, что уже хорошо знаешь, и это не так плохо - запишет он незримо в странички подушек. Вчера у тебя впечатление одно, завтра - другое, потому, что настроение другое и в нем, как в зеркале, что может отражать по-разному, видится все так же... Ух, кажется, я знаю вкус этого необычного молочка нового - жизнь"
И моржонок Иля осторожно улыбается еще радостнее с выси подушек, как бы храня эту тайну для вас...

[yanna]

Лиза, Солнышко Наше, Ты Супер !!! И мне нравится твой новый аватарчик

[Gaze]

Лиза, Солнышко Наше, Ты Супер !!!

Спасибо, Яночка, стараюсь по возможности)

[Gaze]

наболело)

…Elf June долго пробирался сквозь ветки причудливых радужных деревьев незнакомой страны, он потрогал их рукой – слабенький отблеск говорил о том, что когда-то вокруг разливался волшебный свет и дарил радость всем жителям сказочной страны, где оказался.
Он не узнавал прежних мест (однажды Elf June уже гулял в волшебном лесу мирка Gazero – раньше столько чудес и приключений происходило в нем) – все было тускло и грустные мелодии эхом раздавались в тишине. «Что же тут случилось?» - подумал он и приготовил объектив фотоаппарата, чтобы сфотографировать детали причудливых опушек, потом сравнить с теми, которые оставались от прошлого визита.
Но и тут ему не повезло – наступила темнота и лишь слабенький огонек мерцал в паутинке, покрывшей ветви дальних деревьев, на тонких ее ниточках дрожали снежинки, что тут было редкостью.
Он хотел было поймать огонек рукою, но тот улетел, дрожаще набросав лучиком на снег строки: «Когда-то тут было светло и тепло, но маленькие крылья души одного человечка, без которого волшебный лес Gazero опустел – теперь далеко…».
«Вот как бывает…» - подумал Elf June, глядя на исчезающие строки, и задумчиво продолжил бродить по снежным и чуть переливающимся долинам леса…

[Gaze]

Дейл и Мистер ТВ

Бурундучок привычно потянулся к пульту. Ну ведь у него полно дела – посмотреть детектив, потом – мультик, позже – комедию. И не забыть перекусить арахисом и поваляться в теплой кроватке. А тем временем тоненький лучик рассвета в тишине робко ступает розовыми шажками в мир – пора вставать, новый день.
Друзья Дейла ушли по своим делам и никто ему не запретит распоряжаться собой, как ему нравится – а ему нравится глядеть телевизор, и снилось ему, как он смотрит телевизор, постепенно, потихонечку, красноносый друг Чипа даже охнуть не успел, как оказался в царстве Мистера ТВ – низенький человечек, у которого вместо туловища – экран телевизора.
- Что мне делать? – спросил бурундучок, силясь подняться с насиженного диванчика, а что-то как-будто не отпускало его.
- Смотри меня, ты ведь это любишь. – ответил Мистер ТВ и нажал на кнопку на туловище.
Снова пошли увлекательные передачи, и про Спасателей, и про природу, и разные сказки, казалось, вот-вот глаза отвалятся у Дейла смотреть, но все сносили и поглощали двигающиеся картинки, а ушки, превозмогая усталость, ловили звуки.
Маленькие цветы за окошком дворца человечка поникли бутонами, они так ждали, что на них обратят внимание, на настоящих, а не на тех, что появлялись на экране и становились ярче и ярче.
«Что это?» - спросил мысленно себя Дейл, старательно пробуя оглянуться по сторонам. «Ведь еще утром цветы распускались и дарили аромат, а сейчас как будто превратились в серые и тусклые!». Но он продолжил смотреть экран Мистера ТВ, становившегося все больше, все счастливее и толще.
Солнце, ручкой лучей дергавшее за усик бурундучка, спряталось за тучи – ну, не до него сейчас приятелю Чипа, что ж поделаешь? И постепенно оно уходило за горизонт, в зале замка толстого человечка с туловищем-телевизором все раздавались выкрики, смех киногероев, звуки стрельбы и бегства и цвета сменяли один другого…
День прошел. Все погасло вокруг.
- Эй?! – возмущенно спросил Дейл. – Куда ты?
- А я уже получил, что хотел. – ответил Мистер ТВ, удаляясь, - День ушел в мой экран и подарил ему яркость красок. А ты… - он хихикнул. – Приходи еще, я приготовлю новое для тебя…
Бурундучок сидел в одиночестве и думал: «А ведь я мог полюбоваться рассветом, как колышется трава, смешиваясь с солнечными золотистыми лучиками… Теперь – это досталось экрану. Прошло мимо словно!.. Нет, надо с этим бороться! Мои друзья должны смотреть на красоту мира!».
И он решил больше не приносить дань человечку с туловищем-телевизором, помогая другим Спасателям, гуляя на свежем воздухе и заставляя свою лапку не тянуться к пульту. И цветы распустились вновь, а солнце вышло из-за туч, прогоняя из памяти похитителя красок и минут - Мистера ТВ…

[Murdock]

В детстве постоянно сочинял, но почти ничего не записывал, а сейчас с этим труднее - надо ждать вдохновения, причём сильного, свои произведения редко заканчиваю.

В 1835 году я с группой учёных выдвинулся в дебри Амазонии с целью застать цветение редчайшего, описанного в средневековых трактатах цветка Arkona Passiflora, получившего своё название за сходство с терновым венцом. Цветок этот являлся святыней местных диких, необразованных, варварских и некультурных племён, словом, грязных дикарей, и они тщательно скрывали его местонахождение, тем самым тормозя научный прогресс и выказывая дерзкую непочтительность по отношению к колониальным властям, эмиссаром которых я официально являлся.
В составе нашей экспедиции числились 3 (три) прахфессора, 6 (шесть) дохтуров, 12 (двенадцать) аспирантов и целая орда лаборантов, которых мы набрали из местных, поскольку их труд обходился дешевле и они соглашались принимать оплату спиртным. Основной задачей лаборантов, естественно, являлось перемещение по джунглям членов экспедиции и их пожитков и конечно меня любимого. Так как путь наш был долгим и нелёгким, я постоянно подбадривал лаборантов отборной площадной бранью и ударами хлыста и убеждал их проявить уважение к задачам экспедиции путём обещаний поджаривания на медленном огне, нанесения ударов шомполами по мягким местам вплоть до отслаивания кожных покровов и мышечной ткани и прочих дисциплинарных взысканий и воспитательных мер.
Продвижение наше затруднялось наличием на пути рек, кишащих пираниями, муравейников, чьё население способно в течение 3 (трёх) минут оставить от человека голый скелет, ядовитых лиан, пауков, готовых в любую минуту прыгнуть на жертву, дабы впиться своими жвалами ей в лицо, ядовитых змей, яд которых приводит к почти мгновенному летальному исходу, и змей неядовитых, однако способных, обвившись вокруг человека, сдавить несчастного с такой силой, что он весьма быстро испустит дух вследствие асфиксии и механических повреждений внутренних органов концами сломанных рёбер. К этому следует прибавить возмутительные манеры и негостиприимство уже упомянутых местных жителей. В любую минуту на нас мог обрушиться град отравленных стрел, к тому же постоянно приходилось смотреть под ноги, где могли оказаться хитроумные ловушки - олицетворение примитивной жестокости недалёких аборигенов.
Наконец мы вышли на местную тропу, что свидетельствовало о близости местного поселения. Нам же следовало избегать всяческих контактов с местным населением и уж подавно держаться подальше от мест его локаций. Стараясь продвигаться как можно незаметней (для этого пришлось пустить в расход наиболее шумных лаборантов), мы вышли на полянку перед совершенно гладкой скалой, на которой было видно множество знаков, нанесённых будто бы резцом гравера. Конечно, они не могли быть сделаны представителями местной отсталой и убогой народности, прозябающей в грязи и нищете и не знающей таких достижений цивилизации, как водопровод, канализация, паровое отопление, трамвай, паровая машина, семафорный и гелиографический телеграф, оптика для наблюдений объектов на местности, выпечка хлеба, винокурение, варьете, бридж, покер и баккара, и, конечно же, огнестрельное оружие, посредством показательного применения которого колониальные власти склоняли местные племена к послушанию и труду на благо метрополии, что, однако, имело не в достаточной степени удовлетворяющий интересы указанных властей эффект.
Наше внимание привлекло высеченное на скале среди прочих пиктограмм изображение столь нужного нам Arkona Passiflora. Рядом с ним один из прахфессоров обнаружил значки, которые осмелился расшифровать как местный календарь, имеющий мало общего с привычным нам, но отражающий смену погодных сезонов и лунных фаз в примитивном представлении первобытных людоедов. Из этого календаря можно было заключить, что цветение Arkona начнётся в самое ближайшее время, то есть в полнолуние, которое начиналось завтра. Чтобы понять нашу радость, следует знать, что цветение этого растения наступает раз в 500 (пятьсот) лет и длится не долее 6 (шести) минут. Это означало, что вскоре перед этой скалой появятся жрецы местного варварского культа и мы сможем проследить местонахождение бесценного Arkona.
Устроив засаду вблизи вышеописанной скалы, мы начали наблюдение за обстановкой вблизи её. События не заставили долго ждать. Вскоре перед скалой появились трое аборигенов, совершенно нагих за исключением футляров, скрывавших их причинные места. Как бы в возмещение недостатка гардероба их тела покрывала замысловатая раскраска, а волосы были смазаны охристого цвета помадой и стояли наподобие рогов. В волосах торчали какие-то тростинки, косточки птиц, засушенные веточки. Дикари начали обмениваться нечленораздельными гортанными звуками, при этом указывая друг другу на знаки, испещрявшие скалу. Затем они свернули самокрутки из каких-то листьев и закурили их. Выкурив своё зелье, они сняли со своих шей какие-то выдолбленные тыквочки и с явным удовольствием глотнули из них. Затем они вдохнули чего-то из маленьких бурдючков, также висевших у них на шее. В заключение они достали выдолбленные палочки, в которые были вставлены пробки с отверстиями, в которые в свою очередь вставлялись полые заострённые тростинки. Посредством служившего своеобразным поршеньком сучка они ввели себе в жилу какое-то вещество, после чего начали издавать протяжный, переливчатый и леденящий душу вой, при этом они корчились словно грешники в аду и в конце концов застыли в неестественных позах.
На радостях я обещал застрелить каждого, кто вздумает проявить неосознание задачи экспедиции и неуважение к науке. К этому времени я уже который день не выпускал из рук своего пятиствольного револьвера. Мы стали дожидаться наступления рассвета.
Но на беду одному из аспирантов вздумалось сделать фотографический снимок варварского ритуала. Мало было того, что вспышка поджжжённого им магния перебудила живность по всей округе. Тотчас же вслед за этим воспоследовал подлинный переполох среди местных дикарей. Надо заметить, что всё непривычное их взгляду и выходящее за границы их понимания, как то - белого человека, ружьё, паровой катер, на борту которого находятся белые люди с ружьями - они называют "ничто" и стараются тут же предать уничтожению как олицетворение злой силы. Со всех сторон на нас бросились ловкие, вёрткие, с цепкими, как у обезьян руками, низкорослые людишки. Мы начали позорное и паническое отступление. Почти сразу нас одного за другим постигло бедствие - один из аспирантов угодил в муравейник, где на него немедля набросились плотоядные обитатели, и мы ничем не смогли помочь ему. Один из дохтуров наступил на змею, а на другого упал огромный страшный паук, и несчастный катался по земле, пытаясь оторвать чудовище от своего лица, пока я не облегчил ему предсмертные муки, разнеся выстрелом его голову вместе с пауком. Двое прахфессоров разом угодили в страшную ловушку, подло устроенную местными негодяями, и их тела пронзили хитроумные крючья, извлечь которые не представлялось возможным. Крючья растягивали их, причиняя ужасающие страдания. Мы попытались отрубить одному прахфессору руки, а другому ноги, дабы освободить их, но тщетно - дьявольские приспособления цепко держали свои жертвы.
Наше положение усугубилось тем, что почти все лаборанты, наплевав на контракт, скрылись в чаще, бросив нас, ядро экспедиции, на произвол судьбы. Потрясённые таким вероломством, мы, однако, недолго выражали своё возмущение и отчаяние за наше положение. Нас взяли в плен дикари и подвергли своим изуверским пыткам. На моих глазах, не выдержав истязаний, отошли в лучший мир оставшиеся в живых участники экспедиции. Мне отвели последнюю очередь, вероятно уготовив мне наиболее ужасающую участь. Так я получил целую ночь для составления плана своего избавления.
Годы, проведённые в клане Ига на службе сёгуна Иэясу Токугава в эпоху Эдо, не прошли для меня без пользы. К утру я вырвался из плена и оказался на поляне, посреди которой рос вожделенный Arkona Passiflora.
Стоя над корчившимися в кровавой блевотине жрецами, я немного сожалел о том, что мне не удастся набить из них чучела для колониального музея в Роттердаме, но всё же был доволен тем, что сумел осквернить это языческое капище. Бутон тем временем явственно поскрипывал, на нём уже проступали щели, наконец его верхушка вскрылась.
Цветок начал раскрываться, словно белая роза пред юной Утэной Тэндзё. И наконец открыл мне свою благоухающую сердцевину. На самой серёдке цветка сидела крохотная девочка. Она была совершенно обнажена, что привело меня в крайнюю степень смущения, хоть я и был видавшим виды искателем приключений и тёртым жизнью авантюристом.
Я заслонился шляпой, отвернулся и стал размазывать по подбородку обильно потёкшую из носа кровь. Затём, слегка покосившись в сторону девочки, я увидал, как она раскрыла свои чудные глаза и неторопливо потянулась. В этом движении было столько грации, и вся она была настолько прекрасна своей юностью и совершенством, что я замер, не сводя с неё глаз, тщетно пытаясь заставить себя смотреть в сторону.
Тем временем девочка осмотрелась окрест, её взгляд упал на меня, оборванного и окровавленного, и она, топнув своею стройною ножкой, гневно произнесла:
"Японский городовой! За***шься ждать 500 (пятьсот) лет, пока раскроется грёбаный цветок!" Затем она милостиво позволила мне посадить её в карман и велела продвигаться к побережью.
Через месяц мы достигли португальской фактории, откуда направились в Рио-де-Жанейро, где сели на четырёхмачтовый винджаммер "Плутон", следовавший в Лондон. Там я предъявил Королевской академии наук засушенный экземпляр Arkona Passiflora и представил отчёт о результатах экспедиции, за что получил награду в 1000 (одну тысячу) гиней, что позволило мне заняться доставкой в Америку чернокожей рабочей силы с Берега Слоновой кости. Бизнес этот приносил неплохую прибыль, и я смог обеспечить своей приёмной дочери достойное содержание. Я дал ей имя Мидори из-за её изумрудного цвета глаз. Главным же итогом экспедиции стало то, что в моей жизни появилось создание, которому я смог отдать свою заботу. Благодаря этому я чувствую себя счастливым, а свою жизнь - наполненной смыслом.

Сказка о Диких Асках.
В одно жаркое лето решил я наведаться на Окинаву. На Окинаве, как известно, живут девочки-кошки, а они мне всё равно что кровная родня, прямо как комсомол. Рот фронт, так сказать, хинди – руси бхай-бхай и патриа о муэрте. Одним словом, полная марсельеза. И вот двинулся я в путь. Взял палку с рогатиной на конце, повесил на неё узелок с апельсинами и потопал не спеша. Шаг у меня лёгкий, дорога неблизкая, но торная. И погода хорошая.
Иду, чищу на ходу апельсин и отправляю в рот долька за долькой. Однако к обеду дорога пошла через крестьянские угодья, а там идти было рискованно. Не то чтобы окинавские крестьяне меня не привечали – как раз они были очень благодарны мне за то, что я во время восстания подсказал им идею драться нун-тяку заместо оружия. Но дело в том, что в полях на Окинаве полно лис. Вот это откровенное ворьё и мародёры, и крестьяне их не любят.
Когда крестьянин отдыхает в полуденный зной, чтоб потом снова жать до вечера, лиса норовит спутать колосья на поле. А пока крестьянин их распутывает вилами, лиса разворашивает его котомку и отсыпает себе табаку на понюшку, а остаток смешивает с землёй, золой костра и птичьим помётом. А то ещё отхлебнёт сакэ и выплюнет во флягу опивки. Противно!
В общем, лиса творит такие гадости, до каких не дотумкать и тануки. Тем более что тануки вообще не злые и могут наоборот сделать что-то хорошее. А лисы – от природы вредители. Мне самому от них доставалось, впрочем, и им от меня перепало.
И крестьяне всегда держат под рукой вторые нун-тяку, в которые врезан острый кремень. Когда они заприметят лису, то раскручивают нун-тяку и с маху отшибают лисе пол-хвоста. Лисе хвост попортить – хуже смерти. А у мня хвост тоже рыжий и даже на конце белое пятнышко. Только я его потерять тоже не хочу. Поэтому я хотел обойти поля стороной. Сошёл к реке и поплюхал зарослями камыша. Тут вылез на кочку каппа.
- Будьте здоровы, дедушка. – говорю я каппе и почтительно прижимаю ушки. Тот благодушно ответствует:
- И тебе здоровьица, нэко-кун. Какими ветрами тебя несёт и в какие края?
- Хочу, каппа-сан, повидать своих подружек – девочек-нэкочек. Как бы к ним добраться дорожкой покороче и от людей сторонкой?
- Так всё и иди рекой. – говорит каппа. Почесал плешь и говорит доверительно: - Тут за излучиной – болотце, пройти нетрудно, а дальше прогалина. От этой прогалины до твоих нэко-мусме рукой подать. Но на прогалине живут дикие Аски, а с ними связываться не советую.
- Что за Аски? – спрашиваю. – И неужто мне, храброму котёну, стоит каких-то Асок бояться, пусть даже они и дикие?
- Ну не знаю, - резонно замечает каппа, - но вот залетел к ним давеча мой знакомый тэнгу. Так, говорит, едва ноги унёс. Почти что напрочь нос оторвали!
- Нос у тэнгу, известно, - говорю, - многострадальный! Но мой покороче будет, а кроме того я и когодки выпустить могу. Пусть эти Аски так и знают! Покажь мне дорогу на прогалину, посмотрю я на этих Асок…
Распрощался я с каппой и пошёл болотцем. Вышел на прогалину. Смотрю – где тут эти Аски? Не видно. Может они совсем мелкие, вроде мышей? Вышел на середину, и вот тут-то началось. Сыпанули на меня дикие Аски с ветвей, как листопад. И облепили в один миг от ушей до кончика хвоста. Так что я под их тяжестью на лесной перегной свалился. А Аски меня скрутили сухой травой, как лилипуты Гулливера, и стали о чём-то друг с дружкой перешёптываться. А я тем временем на них смотрю – что, мол, за такие Аски знаменитые, что о них такая грозная слава.
Аски как Аски. Не совсем складные, но не без изящества. Коленочки остренькие, плечики узенькие. Держатся не без кокетства – девчонки, ясно. Взгляд скорее пытливый, чем злобный. Одна губку вздёрнет, носик наморщит – вот-вот фыркнет. Переглядываются, хихикают, в кулачок прыскают.
- Ах вы, - говорю, - Аски, лозы на вас нету.
Аски рассердились и стали меня кусать. А потом ещё укололи шипами какого-то растения. Но это им быстро надоело, они принесли сушёных грибов и стали меня ими кормить. Надо сказать, в сушке грибов они что-то понимают. Было вкусно. Они спросили меня, понравилось ли – сказал, что очень. Нельзя же огорчать девочек.
Я сообразил, что Аски боевые, но отнюдь не злодейки. Вот например эльфы – гордецы, они стараются заставить просить у них пощады, потому и доканывают своим озорством. Том-тим-тоты – пугают для того, чтобы их боялись, в основном дети, им нравится чувствовать свою силу. Колесуны и прочий сброд на границе между странами Оз и Эв – наводят страх на округу, чтобы творить, что им самим заблагорассудится, хотят местное добро, в первую очередь завтрачные и обеденные деревья к рукам прибрать и лодырничать в своё удовольствие. А Аски – совсем не то. Они сами себе платья из листьев и паутины смастерят, грибов, ягод наберут. А им внимания хочется. Чтобы похвалили их – какие они работящие, опрятные, как волосы себе причесали. А тэнгу – ну он решил показать им, какой он важный. Нибусь пугать их вздумал. А Аски этого терпеть не могут, вот и рассерчали.
У Асок неплохо было. Попросил я развязать меня, а потом научил их делать из семян бусы. Потом сказал, что мне надо к девочкам-кошкам, а я ещё вернусь. Они проводили меня и подняли шум на весь лес. Этих Асок там тысяч пять было.
Всё никак не могу выбраться в те края. Аски, верно, уж соскучились по мне. Дождусь лета и отправлюсь. Захвачу с собой по ленточке и по две заколки для них, а то совсем одичают.
Одну Аску я тогда с собой захватил, и теперь она у меня живёт. Совсем уже ручная стала.

Ещё я около 10 лет пишу длинный-длинный роман, как Ёй Сёсэцу в "Галактическом Экспрессе 999", но он сюда не влезет.

[Gaze]

) Спасибо, что поделились частичкой своего творчества) Понравилось)))
Ждем еще

[Gaze]

Чип и Вжик

Однажды Чип решил: «Собственно, почему я все время с Дейлом? Кто меня обязывает вечно делить с ним телевизор, арахис, а главное – Гаечку? Право, он мне надоел». И с таким настроем бурундучок решил для себя жить без своего красноносого товарища (в самом деле, будто у него мало друзей?).
Вот взять хотя бы Вжика – летает себе, горя не знает, жужжит такие веселые песенки. Может, он даже лучше Дейла. И Чип стал проводить с зеленым крохой целые дни: то с ним книжечку почитает, то вместе они съедят яблочко, то сообща придумают план по поимке очередного недруга.
И все вроде бы хорошо, и вроде бы Вжик был самым любимым другом, да еще таким, который не мешает бороться за сердце мышки и не возьмет лишнего куска, приготовленного Рокфором, да очень скоро…
Чипу стало словно кого-то недоставать. Мушка все летает, все жужжит себе, пожалуй, одни и те же песенки, а Дейл давно бы уже что-то эдакое придумал, этот вредный, но добродушный бурундучок быстро бы подсказал, как поймать злодея или нашел б гору арахиса, они ведь так любили арахис, пожалуй, больше всего на свете…
Бурундучку действительно стало не хватать Дейла и тем сильнее, чем чаще он вспоминал о нем, можно ли было насовсем забывать о нем? Они были такими друзьями с Чипом. Вжик – тоже друг, и усатый наставник Гаечки – друг, однако…
Дейла не заменить и сотней Вжиков, и прочими. Да, у него есть недостатки, но есть и такое, чего больше нет ни у кого. Чип пожалел о своем решении и, однажды, поиграв немного с мушкой, он…
Бросился к красноносому бурундучку со словами: «Как здорово, что ты есть!»

[Gaze]

Almost full Moon

Белый свет струится вокруг меня сквозь тишину и темноту леса, в ожидании моей истории.
Признаться, повесть моя будет печальна. Началось это, в привычный для меня миг, когда огромный мирок белоснежного круга, родивший меня, тонкую ниточку, освещающую опушки, в ночное время кажущиеся темно-синими и шелестящими по-особенному. Я, как обычно, трогал паутинки, сверкающие капельками недавнего дождя, заглядывал в следы зверей, и вдруг услышал: "Все вновь по-старому". Интонации были многозначительными и я поспешил ухватиться за каждое слово истории, скрытой в глазах удаляющегося в темноту создания. Ну, конечно, так называть высокого, бледного юношу с черными волосами и глазами, одетого в простенький сюртук, никто не стал бы, не зная, кем он является на самом деле.
Не замечая меня, он шел сквозь густую завесу криво изогнутых веток, немного постояв у маленького волка, умершего не так давно, после - бережно положил к нему в лапы цепочку с кулоном, далее - он снова зашагал в темноту. Я присмотрелся - на украшении была изображена задумчивая девушка, с серыми глазами, каштановыми волосами, одета простенько, так, что ничего примечательного, только несколько шрамов на руке, как от глубоких порезов, отсвечивающих. Дотронулся тихонько - это слеза. Вот уж не подумал бы, что мой давний приятель, все не обращавший на меня внимание и продолжавший путь, способен на чувства! Хотя, возможно, я все просто упустил. Ведь я мог все пропустить, так как появляюсь не из всякой луны, а раз в полнолуние. Однако, еще не поздно все узнать, скорее за ним... Что-то мешает догнать. Опять этот краешек тучки, откуда медленно выплывал белый шарик моего дома, он держит в чувстве, что еще не до конца открыт свет ночи, и прошлое, скрытое в ее мраке, не отступило (вот почему каждый раз, как и сейчас, юноше становится больно, грустно и одиноко, снова раздается этот непередаваемый его вопль).
Время тревожно дрожит и замирает в этом мгновении, и я вместе с ним - самое время заглянуть в глаза, с силой обращенные на луну... Вижу... себя, только-только зародившимся, много ночей назад. Юноша был не один: осторожно он склонился над девушкой, что была изображена на кулоне, долго смотрел на нее и не хотел уходить. Пока она не очнулась, он тихонько сделал ей порез уже показывающимися когтями. С тех пор каждую лунную ночь она приходила в лес и они оставались вдвоем. Им было легко и хорошо, помню, как он осторожно держал ее в танце, кружась по воздуху, подлетая выше к облакам (кругом было сияние и синева). Так я рос, встречал их и провожал, когда близок был рассвет и пропадала луна, он проверял, чтобы рана оставалась и провожал ее до границ леса. Долго я не понимал, зачем это было ему, и только сейчас осознал - он не хотел разлучаться с ней. Отправляясь на свидание или возвращаясь, долго еще билось его сердце и мечтательно опускались его глаза. В мыслях он рисовал себе будущее, в котором всегда будет так и будет забыто скучное и зловещее прошлое, и бесконечно сможет он делиться своими мечтами со мной. Он радовался тому, что своим поступком спас ее от собратьев, ведь порез был меткой и правом того, кто оставил рану, и был уверен, что его чувства к ней взаимны, дарят счастье не только ему, но и ей. Девушка же...
Сначала она осторожно и тихо просто общалась с ним, боясь поверить в то, что с ним ей нечего бояться, затем, кожидак я наблюдал, ей стало жаль его одиночества и благодарность за то, что ей оставили жизнь. Далее она... привыкла к вниманию, этим ласковым словам, подаркам, что ее аккуратно поднимали над лесом и осторожно целовали перед рассветом, к ней бежали из глухих чащ, оберегали и... Это стало ее гордостью, должным; несколько ночей длилась эта ее тайна, пока боль от пореза была терпимой. Девушке захотелось вернуться к нормальному образу жизни, она желала, чтобы рана перестала звать ее к лунному свету, юноше и затянулась. Для этого прикладывались усилия в виде повязок и мазей. Расставание с необычными свиданиями было болезненным, настолько, что она плакала. С одной стороны, так больше продолжаться не могло, с другой...
Ей было скучно по чувствам, что дарились ей таким необычным существом, и однажды, в тоскливую дождливую ночь, она пришла на привычное место в лесу. В ней что-то изменилось и я это ощущал, передавая это тихонько на ушко юноше. Долго он не хотел верить моему голосу логики - трепетано в ее сердце больше нет, рана заживает и она торопилась затянуть ее, в глазах - ожидание чудес их встреч, но не самих встреч. Юноша все продолжал верить себе и ее улыбке, робким, приятным его душе шажкам, ее очаровательным серым глазам и сделал шаг навстречу с распростертыми объятиями. Тут его взгляд упал на повязку. "Зачем ты?" - только и спросил он. "Мне надоела эта боль от нее" - призналась девушка.
В тот момент он понял, что все его чувство – лишь его. Потом он с досады сорвал с ее руки повязку и еще раз полоснул когтями по ней, желая как бы продлить, удержать хотя бы иллюзию взаимности его любви, как последний кусочек облачка на время удерживает обман того, что луна неполная. Но пришлось ему наблюдать, как она убегает и говорит ему, что все, что было между ними – неправда. Юноша печально побрел в свое убежище, ожидая, что она одумается и вернется, вспоминая часто о ней, глядя на кулончик, подаренный ему ею в обмен на самую красивую розочку (цветок отдан был бескорыстно). Мне было жаль его, но я – лишь наблюдатель этой грустной истории и ничем не мог помочь. Особенно, когда потом он к нему пришел мальчик – брат девушки, кричал («Оставь ее в покое или забери насовсем в свою жизнь, а так – это не дело!»), ругался. В итоге они подрались и… маленький волк остался лежать умершим, оказывается, то был и его собрат тоже. Эта новость окончательно разочаровала девушку и она ушла навсегда.
Долгие моменты ночи потом я рассуждал, что же пошло не так. И меня озарило, с ноткой грусти последней капельки дождя – холодного и быстрого – просто все прошло, как и прошло бы рано ли поздно. «Все по старому» - девушка, позабыв о свиданиях и лесе с живущим в нем созданием, вскоре увлеклась балами и подругами, юноша… Ну вот он, опять уходит, скитаться по темным и пустынным зарослям.
И мне настало время уходить, как не хочется, бледно-бледно, но еще видна луна. Белый свет струится вокруг меня сквозь тишину и темноту леса…

[Gaze]

Liz s Story

Обитатели отеля "Кортез" занимались каждый своим делом, хотя логично предполагать, что в такой поздний час они уже спали. Красные залы, несмотря на это, привычно подсвечивались огнями ламп. Кругом было тихо, лишь слышался изредка шелест страниц, что переворачивали. Он доносился из-за стойки ресепшена: высокая худая фигура Лиз снова погружена в чтение.
Роман только разворачивал свои события, а ей было уже немного скучно, в глубине души, чего она хотела не замечать, вжимаясь глазами в книжку. "Странно, раньше все было по-другому!" - глубокомысленно отвела Лиз подведенные глаза, откладывая томик в сторону (хотелось верить, что посетившая мысль являлась мимолетным впечатлением, которое легко рассеять работой). Списки клиентов, счета, памятки о периодически возникающих проблемах в номерах... Монотонно одно дело сменяло другое, в голове же одно ощущение: "Надоело...".
Лиз со вздохом провела пальцами по вискам - если это банальная хандра, почему б не... взять сигарету? Она закурила, вспоминая о необходимости как прежде улыбаться, с настроением общаться с постояльцами и так же деловито помешивать коктейли в баре, оставаясь такой же причудливой. "Играть на публику - однако размышляло нечто внутри - Этим уже не взбодриться".
Нет, это что-то другое, более глубокое, от чего невозможно спрятаться. Рассеяно взгляд вновь забегал по буквам книги - обещающие быть увлекательными сюжеты ничем не оставались ни в мысли, ни в чувстве, как если бы это были просто пудинги на перекус, ими лакомишься, просто потому, что они есть.
"И так у меня во всем!" - с тоской обнаружила про себя Лиз, уже тяготясь чтивом и торопясь к концу, чтобы не тревожить совесть отсутствием уважения к труду автора. Она вдруг разобрала причину нахлынувшего мирка, в котором оказалась - все на свете ею прочувствовано. Стремления, оптимизм, интерес, любовь и связанные с нею пустота после утраты, терзания, смирение с оттенком ностальгии...
Сейчас - это словно чужое, давно прошедшее, просто жанр уже завершенной и прочитанной истории, или той, что в том иль ином варианте, но в сути всегда одной и той же, какие случались в "Кортезе", за его пределами.
"Возможно, это и не так плохо!.. Если все узнано, то... Надо быть благодарным - пережил, ознакомился, можно уже не переживать, достаточно привыкнуть..." - поглядев на часы, решила Лиз, неслышно удаляясь в темноту коридоров, унося с собой книгу - рано ли поздно сюжеты ее вспомнятся, быть может, полюбятся и захочется извлечь уроки, перечитать, так же и однажды прожитая история ей откроется новой...

Сообщение отредактировал Gaze - 16.7.2018, 20:35

[Gaze]

Eva

Заходившее солнце небрежно проводило лучами по раскинутым палаткам, пестрые ленточки над ними теребил ветер, придавая пейзажу завершенность, мало кто находит ее интересной. Но артистам бродячего цирка уродов местность стала теплой, родной и успокаивающей после выступлений. Посмотреть на редкие кустики, куцую траву в поле и с облегчением подумать - природа побеседует с тобой всегда охотно, пусть и без слов, при этом ей совсем неважно, как ты выглядишь.
Вдохновленная этим воспоминанием, из палатки вышла высокая коренастая женщина. Звали ее - Эва, хозяйка цирка рекомендовала ее посетителям как самую высокую и сильную на свете, за характер, лишенный кокетства, неразговорчивость и суровость во взоре, товарищи прозвали ее Амазонкой. Сейчас же это не имело значения, с каждым прикосновением к мужеподобным скулам, она ощущала, как уходит прошлое, будущее, есть только настоящее – закатные хрупкие облачка и словно разговаривающие друг с другом развевающиеся на ветру ленточки шатров.
Эва смотрела за горизонт и думала: везде найдутся те, кто ждет писем, звонков и встреч с человеком, что дорог или был когда-то частью жизни, и, как формы пролетающих в небе туч, ожидания меняются, а порою вовсе исчезают, сменяясь новыми; и только деревья, горы, реки, пески и травы, кусочки мозаики бесконечной живой красоты не обращают внимания на капризы людей, терпеливо ожидая, когда представится возможность подарить им свои блага… Амазонка поправила ниспадающий черный волос, выбившийся из-под привычного красной повязки на голове, изумившись этому: подумать только – они, молча и не ожидая ничего взамен, дарят себя человечеству! Есть чему поучиться… Тотчас она вскочила на мощные ноги и поспешно выпустила из пальцев пучок травинок, в задумчивости ею сжимаемый.
Можно исправиться, начать все заново! – озарялась идеей Эва. Не для себя, для других циркачей, что продолжали раздраженно ждать завершения показа представлений, собираясь в крошечном зале вокруг убогого стола и на все деньги торопливо угощаясь едой и вином, изо всех сил убегая от реальности рассказами шуток, хвастовством, сплетнями и злословием на клиентов. Хозяйка, наблюдая подобные сцены, радовалась, называла это отдыхом, жизнью, стремлением совершенствовать номера, в конце концов. С точки зрения ее коренастой подопечной это было абсурдом…
И много раз она уходила с этих пиршеств, учтиво-смиренно поднеся еду и поиграв немного для развлечения компании на пианино. Она знала – циркачи дарят себя только… себе. И друзей и любимых редко кто заводил из них, с радостью и готовностью дарить свое заработанное, накопленное наблюдениями и впечатлениями, другому. Ведь боялись, что никому это не надо будет, или в итоге над их душой посмеются, как и над их телом. Амазонке было очень жаль их, настолько, что она не в силах была крикнуть: «Не бойтесь», заплакать. А вместе с тем привычный пейзаж принял бы их, как принимает ее…
Просто надо это показать, сказать… Эва неслышно подошла к группке труппы, развалившейся на стульях после банкета; кто из них скучающе жевал, бездумно глядя в крошечный телевизор, сворованный с ближайшей фермы, кто дремал, судорожно сцепив руки под бутылкой со спиртным, кто листал неряшливые пожелтевшие от времени газеты, даже толком не читая, кто зевал, пересчитывая заработок и торопясь отложить незаметно побольше себе. Женщина вглядывалась в каждого красивыми глазами, обрамленными густыми бровями, и тихонько потрепала каждого за плечо, говоря, что есть хорошая новость.
Понемногу те оживились, лениво-торопливо сползая с насиженных мест, делая предположения… Как со вздохом она отметила про себя, вновь не покидающие их круг представлений: «что, новые клиенты?», «что придумала для номера?», «есть, что вкусное выпить или съесть?». Редко кто озадачивался, вспоминает ли его старый друг или скучает по нему любимая, что еще больше расстраивало Эву.
«Нет, побудьте с природой, попробуйте!..» - аккуратно сказала она, заботливо поддерживая шатающихся и слабых а также тех, кому в виду физического строения трудно ходить, повела из палатки на простор, с тихой внутренней радостью встречая степь и скромные кустики, редко в ней объявляющиеся.
«Странная ты все-таки, Эва!.. Ну, ладно, мы пошли!» - несколько минут спустя с усмешкой так или иначе сказали ей циркачи, разворачиваясь назад, к столу и залу, торопясь поболтать ни о чем с приятелями, выпить, отрепетировать задумки для денег, и каждый в своем мирке, опасаясь коснуться чужого, по-прежнему. Амазонка с грустью кивнула, улыбнувшись, направляя взгляд внимательных карих глаз на горизонт, вдыхая вечерний воздух – нельзя сдаваться, пока заходит солнце, чтобы вернуться…

Сообщение отредактировал Gaze - 16.7.2018, 20:36

[Yandex Bot]