[X] Помощник

[Gaze]

"Придумка?"

...Я не пойму, почему ты молчишь, мои письма превращаются в дневник, каждый раз, хоть те же стены с решетчатым забором перед серо-шумным миром - рождаются новые мысли, стараются жить, рвутся туда, как кроткие птенцы, едва обнаружив, что имеют крылья...
Мне сказали, что все это - придумка, и пропись на листе, печать говорят об этом, но... Если это так, скажи, зачем я живу? Забываю, когда у меня перерывы на реальность, хочешь сказать? И правильная догадка, иного нет ничего, мне давно перестало что-то интересовать после того, как раз...
Я подумал о тебе, несомненно, ты есть, никто не интересуется мною, кроме тебя - лицо твое проникло через решетку тюрьмы, где обещают мне вечное существование; вдалеке у смотрителя звонит телефон, он болтает; какое счастье с кем-нибудь переговорить!
Не появилась ли эта мысль одновременно с той, что позвала тебя? Даже если так, покажи, как я буду без тебя, моя "придумка"! Угадываю в этой картине тишину, пугающую до того, что жужжание мухи становится рокотом монстра; темноту и сырые потолки, одиночная камера; мир закрыт в ней и стал ею; в отдалении видятся облака...
Я не о поэзии - усталость не дает радоваться, находить красивым привычное; но даже они имеют друзей - группками проносятся они, не обращая внимание на дым и тяжелый оттенок заката, видимо, им хорошо вместе; а где мои друзья? Неужели это только ручка и бумага; давно исписанные мелко, но безответные...
Мы же общались, и подолгу я был счастлив, что ты рядом; внимательные глаза, бледно-розовый ротик; бледная, с робкими каштановыми локонами, низенькая и худая, с осторожной улыбкой, пришла незаметно... И молчишь, хотя я никому еще не доверял тайны своей души; ее оставшиеся тревожные росточки просятся в твои, казалось, ласковые и родные руки; но...
Ты не поднимаешь глаз, скучающе осматривая вместе со мной стены и решетку, говорили, о том о сем, тоскливо и говорить, хуже молчать; физически невозможно; поймешь ли ты, что я молчу для всех, только ты можешь слышать мои слова, что стук твоего сердца для меня напоминание о собственном, я существую, пока слышу твое дыхание?
Они осторожно коснутся твоих ушей, не требуя ни участия, ни мнения, только слушай меня, молю о такой малости; я больше не вижу иного смысла в жизни, кроме как видеть тебя и общаться с тобой; сутки тогда терпимее, а решетки менее болезненны; знаешь ты...
Так красива, хоть я вижу лишь твой образ, мне приятен он, и закрываются глаза на твою холодность, на легкомысленный полет точно бабочки из мыслей в момент, когда нуждаюсь в тебе; мне хочется быть с тобой во сне и наяву и говорить, говорить...
Необязательно словами, просто молчать и с тихой благодарностью открывать для себя маленькую игру в жизнь; такую, где можно выбрать новый мир; и вправду, ты так добра, что даришь мне его, однажды в нем...
Ты была заботливой, угощавшей меня вишенкой в осыпающихся садах такой страны, где никогда не бывал; взглядом целовал тебя и страстно хотел, чтобы ты не уходила никогда...
Никогда ничего не повторяется, даже в игре, даже шаги твои потом были другими, среди воинственных колонн смотрела ты кокетливой и равнодушной королевой, а я стеснительно придвигал добычу; быть может, добытую после долгих путешествий и чудес...
Точно, их было удивительно много, и не успевал их обдумывать, привязывался к ним и к тебе, зачеркнув эту тишину, увидев в ней другую, готовый быть кем угодно, хоть нищим, хоть графом, но чтобы спасти наше маленькое волшебство разговора, что никто не слышит, кроме нас; где...
Как в машине времени я исправлял ошибки прошлого, брал тебя в жены и растил с тобой детей; или грустил по нему, упиваясь твоим всегда таким печальным и молчаливым взглядом; только в нем одном ты так нежна!..
Только что-то мешает мне все простить, пребывать в неге, одна маленькая мелочь, незаметно на цыпочках тени вырезающаяся в контурах писем, решетки и тех дальних облаков; оглядываюсь; поражает как ножом ее улыбка.
"Ты придумка" - гордо бросила она и побежала дальше, со всех ног, пока не вернулась; ведь я, ты и она были в одном круге; хаотично и безуспешно пытаюсь заглянуть сквозь него, на его конец - миражи того же мира, от которого отказался из-за его отравляющего пестрого яда; тюрьма и одиночная камера...
Одиночная... Не хочу в это верить; жду тебя вновь, с тобой мне хорошо, даже если я молчу и отворачиваюсь в усталую темноту, пряча слезы; не уходи, давай поговорим, мне столько хочется тебе сказать...
С трепетом смотрю тебе в глаза, и это правда; кто бы ты ни была, отчего б не появилась; я... люблю тебя... Не молчи, прошу, не сердись, останься!..
Посидим тихонько вместе еще, поглядим сквозь решетку... Мне кажется, это наши сердца проплывают над нами облаками, вне тюрьмы, мы убежали от ее мира, прости за все, что было в нем не так...

[Gaze]

Властелин паутины...

...- Замок, стоял, утопая в темном тумане, подернутом шелестящим дождем, издали можно было подумать, что и снаружи его проступила паутина; все предметы были словно сотканы из нее, несколько фамильных портретов, столы, стулья, лестницы, доспехи, канделябры - все то было мутно-белым, прочным занавесом; за ним просилась только тишина и покой...
Осторожная походка девушки исследовала это царство, живое любопытство ее не радовало замок - стены загудели, на верхних этажах торопливо заплескали аплодисменты раздраженной суеты - спускались. "Кто посмел?" - явно слышала она голос из сказок недалёкого детства, воображению рисовался дракон или чародей, никто другой...
Но это оказался человек, мужчина средних лет в бедном костюме, с несколько суровым лицом, хотя общее впечатление было благоприятным; увидев незнакомку, он отшатнулся едва заметно, но так, точно перед ним стоял призрак.
- Добрый вечер, сэр...
Неспешно, с такой кроткой нотки девушки порывался завязаться разговор с ним, в канву которого просились и любезный интерес к обстановке, и предложение помощи, и многое другое.
- Поступай, как хочешь!
Эта интонация царапнула беседу, скомкала, на этом немногословный хозяин, бросивший ее, удалился назад, с тем же шорохом эха, как если бы предметы в замке перешептывались о причинах этого загадочного поведения...
Тем временем новая жительница выбрала укромную комнатку поближе к хозяйской, она уже оставила залог и, еще погуляв по замку, приготовилась ко сну - часы показывали позднее время. В этот час дом не спал - рокот, едва различимый гул с дальних колоколен проникал в окна и двери, пробирался по лестницам смешиваясь с шелестом...
Пера, продолжавшего спор с тишиной, тревожась, выводя на бумаге происходящее, вместе с рукой мужчины:
"Столько лет я жил один и не беседовал ни с кем, кроме тебя, ты не проболтаешь и примешь; а первое мое слово было грубостью... Зачем я отрезал этим предложением, ведь моя новая соседка так вежливо спрашивала обо мне, надо б помириться... Стоп! Я... Ты не ослышишься, я боюсь это делать - это создание говорит как я, в целом, сложено так же, а производит впечатление беспокоящее; не знаю, как мне с ним быть... Изучить, потом побороть логически поступком?.. Как?"...
Вопрос, капнувший в конце дрожащих строк, остался, мистически похитив сон и хоть самую малую радость от наступившего утра - мужчина проснулся, тяжело глядя на пейзаж за окном, точно он по-прежнему по-ночному глух и мрачен; до слуха доносится разминка старенького фарфора и протирание его полотенцем, спустя столько лет его готовят к завтраку. Надо спуститься...
Хозяин с боязливой бесшумностью спускается, стараясь глядеть мысленно только на самого себя - важность, степенность и невозмутимость все скроют; на вопросы отвечал более вежливо, но так же холодно; еда быстро и незаметно поглощалась; что-то отвлекало и уводило от впечатлений о ней, о разговоре, о дне вообще. Внимательно проследив за своими мыслями, он встретил вместо страха успокаивающееся поддающееся чувство - перед мысленными глазами была девушка...
"Она осталась жить у меня, спасаясь от немилости родни, трудится скромной швеей, каждый день у нее хватает бодрости и хорошего настроя приготовить мне что-нибудь, любит читать книжки о рыцарях... - впоследствии снова ожила бумага под его почерком. - Нахожу это милым... Эй, а ведь она не прочтет, так что стоит ли стесняться?.. Хочется послушать еще и еще ее, воскресить в памяти или узнать о приключениях Айвенго; да вот чувствую, что не получится - меня опять будет увлекать это состояние... И передать сложно... Попробую... Не надо, не надо!.."
Запись полетела в камин - огонь, не ощущая стыда и злости автора, безразлично-прожорливо бросился на листки; с той секунды мужчина оглянулся на себя под новым углом, и, обнаружив в нем что-то действительно страшное, шепотом признался себе в этом; как бы напомнив себе, что невидимая эта паутина есть, стоит остерегаться...
Девушка с той поры находила его поведение очень странным: он не обедал с ней, потом она встречала его ненароком у угла коридора, и, едва встретившись глазами, он снова отходил, как тогда, при первой встрече, долго смотрел, непростым, невольным как бы даже для него взглядом (ниточки страха, ошеломления, судорожного и, по всей видимости, безуспешного анализа, муки выкладывались в нем одним узором; как тот, что по-прежнему покрывал все кругом в замке)...
"Надо прямо объяснить себе, порвать все старое, нет к нему возврата! - со скорым отчаянием выносились новые строки, пропитанные затворничеством в другом полумраке дождя, только теперь куцые и угрюмые снежинки скучно поводили бархатом холода в его сторону. - Это должно отпустить меня. Глупо предполагать, что и мое поведение не доставляет ей смущение, страха, быть может... Маленькая, худая фигурка в простеньком платье, с этим капюшончиком в рюшах на головке... Ты спрашиваешь меня без слов, глядя прямо серыми глазами, едва заметно проводя губами, ты как ребенок... Я виноват и глуп перед тобою...".
Страница перевернулась, также сменились дни и ночи на другие; только паутина осталась прежней, но соседствующие перестали ее замечать: они проводили вечера в беседах, совместных увлечениях вроде чтения или игр на инструментах или в шахматы, делились хобби друг с другом, на душе у каждого было светло и тише, дверца к каждому потаенному у них была прикрыта, не тронута, и так было приятнее; девушка обрадовалась, что хозяин перестал ее дичиться и стал радостнее; но знала бы она, что это было лишь плетение внутри него новой туманной кисеей...
Сначала тоненькая и ласковая, она становилась острой, всасывающейся, добирающейся до крови и цепко остающейся там; доброжелательность, ум, терпение - она только посмеивалась над этими маленькими бабочками, пытавшимися сдернуть ее с сердца мужчины хрупкими крылышками, он не хотел видеть, как они приносятся в жертву; цвела и танцующе вилась глубже, крепче, душаще...
"Я не могу дышать, обман душит меня: стоит мне открыть глаза и все - покой - иллюзия... Это настоящее страдание - мне стоит только взглянуть на нее и глаза не могут остановиться, словно в эйфории торопятся и как будто начинают жить отдельно, я со страхом, не в силах их остановить, наблюдаю, как они ласкают ее волосы, лоб, щеки, глаза, шею... безнаказанно, питая эту непонятную паутину во мне; я теряюсь, как будто меня подменяют, а потом заставляют играть себя, эти отчитывания потом себя, клятвы не отходить от представления о ней как о ребенке, ведь, в самом деле, есть в ней все это детское, кроткое, но... Не знаю и что-то иное... Нет. Это все я... больше не могу, едва не хочу покончить с собой..."
Но совесть не давала воплотить в жизнь этот крик души; как запутавшийся в паутине светлячок, она загрустила, что свет ее гаснет от тяжелой борьбы; сталкиваясь с девушкой, он оживал и сиял вновь, не замечая, как больно сжимает огонек белые, неотвязные нити; грусть в итоге сквозь ее призму тоже начала казаться фальшью на себя; ступеньки попытки вырваться из прошлого сорвались и посыпались назад - во немногословие, тихие вечера с книгой или виски; одиночные пассы на инструменте; и только замок не заметил, как не исчезала и крепла эта задумчивость растерянности сожаления...
Оно превратилось в привычку; вроде ритуала поприветствовать, посмотреть на мир через окно; в маленьком ином, ее мирке слышались шаги, иногда пение, через закрытую дверь и замочную скважину хозяин ловил ее улыбку и взгляд; стараясь как можно тише и осторожней унести их лепестки внутрь себя, в память, на рисунок; звук, слово; и с закрытыми глазами он делал наброски, потом... вскрикивал - не гадал - и себя находил с нею; обдумывал; торопливо, как в тяжкий сон, набрасывая на рассуждения паутину вопросов, искал ответы...
"Я не могу найти их... - едва ложились строки, смоченные каплей росы (малютка-роза, так бережно взращенная теплом солнышка, скучала по рукам девушки, ее лейке, уж столько месяцев не заходит к ней ее подруга, туман вернулся, стал тяжелее, скучнее). - я пробовал быть строгим, старался стать непосредственным и наивным - и ничем не снять это оцепенение паутиной!.. Вот сейчас время, когда мы вместе играли, а сижу тут, уверяя себя, что так спасаю ее от нее и себя; внутри что-то просит: "Спустись, или хотя бы загляни в скважину, вдруг пройдет она»... Я живу надеждой, что у двери послышатся ее шаги; услышу ее голос... Воображение - весь мой мир без нее - и там вижу ее глаза, как она прячет смешок, как склоняет голову набок в поклоне... Меня все это так очаровывало; я не могу... Не хочу стряхивать с себя это!.."...
Перечитав эти строки, он почувствовал... приятную боль, подобную звучащей мелодии ностальгии; роса показалась ее слезой, крохотной, вот-вот падающей жемчужинкой, одинокой, хрупкой; прежде чем часы толкнули ее падать, его пальцы аккуратно сняли ее с лепестка розы и поднеслись к его губам; потек по руке тоненький и неровный ручеек (мужчина заплакал)...
...Потом стрелок часов не стало слышно, точно и они покрылись паутиной - хозяин спал и видел сон, в котором они гуляют вместе, скрестив ладони и принимая в них одну росинку... Точно из дремы она проникла в реальность, шаловливо-сказочно пройдя по лицу - оно помолодело, стало светлее, лишь глаза выдавали неуснувшую тревогу...
Замок стоял не один год, все был без наследника; нельзя сказать, что душе его он был угоден и не приелся, но странную благодарность испытывал он перед этими стенами, предметами, полумраку властелина паутины; оглянувшись одним вечером вокруг, мысленно - на себя, осознал - это потому, что в доме он был с ней, несмотря на все еще закрытую дверь; в эту секунду все решилось для него.
Сев за стол, мужчина набросал несколько строк:
"Я оставляю замок тебе. Сам уезжаю. Не вернусь. Прости меня".
Окинув взглядом написанное, побледнел: откуда вырвались эти слова? Прислушался к себе - коварная паутина, так до конца не изведанная им, злорадно зашевелила щупальцами, точно приговаривая: "Правильно, не будет ее - станет больше меня!".
"Это ложь!" - вдруг возразил он сам себе и, представив, как подаст ей эту записку, схватил голову руками и сполз по стене: она будет плакать, будет скучать еще больше чем сейчас, когда он хоть иногда невольно выходит к ней, хоть и без слов, она чувствует и тепло привыкла к этому чувству - он рядом; "какое блаженство быть с ней рядом, неважно, зачем и как… это сильнее меня!" - страстно отозвалось у него внутри, и рука готова была сжечь нелепые слова; но тут...
"Что написано пером - то... уж во мне! - объявилось всегда такое жиденькое, но сводящее с ума клацанье паутины в нем вновь - Я буду мучить тебя этим, буду еще чаще рисовать тебе мечты о ней, не они ли тебя терзают? Признайся - это выход!" (и эхом пошло от нее дурманом - будет покой, новый замок, новый виски, книги, ты ее забудешь)...
Гонимый им, мужчина, не выпуская из рук записку, как марионетка, направился к ней; как ни в чем не бывало, девушка, просто поправив капюшон с рюшами, с радостью тихонько шагнула ему на встречу...
"Давай записку!" - приказала ему паутина, забираясь точно в самое, сильно стучащее в висках, сердце; он сделал шаг ближе; они посмотрели друг другу в глаза; "Давай, я сказала!" - прорычала монстром она вновь (записка не шелохнулась); мужчина подошел еще ближе; вспоминая все, что передумал и перечувствовал, вернее, силясь вспоминать - ничего не было, кроме девушки...
"Забирай вместо нее меня!" - смело мысленно бросил он паутине, бросая ей в нити разорванные клочки; впервые он стеснительно тоже чуть улыбнулся вместе с молчаливой его маленькой собеседницей; он незаметно и бережно заключил ее в объятиях; чтобы принять на себя больше поднявшихся и зашелестевших ручищ рассерженной бело-туманной кисеей, заслонить от нее; наклонил голову, закрывая глаза и...
Ощутил... утишение боли, тихое, волнующее, уволакивающее в себя - это дрожь - нестрашно, туман внутри перестал быть холодным и пугающим; лишь легонько и пронзительно чувствовалось им, как нечаянно, наклоняясь к ней, его губы отодвинули рюшу и касались ее шеи; а руки еще больше привлекали к себе, мимолетно гладя; и дрожь, живой, маленькой ленточкой укрывало это состояние их двоих от...
Потемневшей и все крепнувшей кисеей плотных бело-призрачных силуэтов мебели, картин, лестниц... замок погружался тем временем в привычные шелесты дождя и полумрака, неслышными шагами удалялись часы в том властелине паутины...

[Gaze]

Кларисса, которая... не любит ириски

Маленькую девочку-бурундучка Клариссу постоянно дразнили, что она любит ириски.
Ее друзья Чип и Дейл, вместо букетов и орешков, тоже дарили ей эти конфетки; Гаечка дулась на них, ревнуя и тоже мечтая о мягком, сладком вкусе ирисок.
Старина Рокфор летел к Клариссе в гости и сначала едва не потерял голову - так ему эти сласти напоминали сыр, и, только прислушавшись, он от удивления встопорщил усы - столько их!
Вжик покрывался родинками в виде бабочек, разноцветными, блестящими, от желания попробовать ириски; но, казалось, от них веяло: "Кларисска любит ириски".
Эхо голосов принадлежало бурундучкам, мушка вообразила себе, как Дейл усердно дергал носиком и Чип размахивал шляпой и курточкой, приговаривая это. Потом, как в сказочном тумане, показалась картина, как Кларисса плачет, поджав под себя пухлые ножки.
Вжик представил себе это так ярко, что ахнул, а потом...
Прихватив карамельку, помчался к ней.
Она улыбнулась, погладив мушку, прошептав: "Ты прав, я ведь не только ириски люблю"

[Gaze]

Taboo

...Планета казалась замком из каменных уступов; бардовый их оттенок зеркально отражался в покоившихся там кристаллах; вместо растений светились паутины, роса на них была острая, ледяная (притворно-равнодушно слушала шаги оставшегося своего гостя)…
Ириа оглянулся, с презрением он оторвал от себя провод с аппаратом мини-компьютера, экран которого тотчас погас - прекрасная, синево-бардовая атмосфера была прекрасна, юноша хотел проститься взглядом с ней... там была вся его настоящая жизнь; как миг сна пронеслась перед ним она...
Космический вихрь из туманности покрыл монитор радара, он заблудился; незнакомая планета приятно поразила наличием приемлемой для его легких атмосферы: черно-металически-вязкое тело ожидало смерти в незнакомом пространстве, но еще можно жить. Ириа с удовольствием тихонько прошелся по мостикам их стеклянно-светившихся цветков; протянутых над пропастями, веяло покоем...
Юноша вздохнул воздух глубже и ощутил на черных, с белыми полосками, волосах приятные щекотливые теплые розовые пылинки, светящиеся и ароматно пахнущие незнакомыми существами; неужели это единственные жители этого дивного места? Он прошел еще дальше, думая о том, что не хочет возвращаться; все будет по-новому, он, наконец, ощутит счастье...
Он шел вперед, удивляясь неприятно внутри себя, что быстро улетучился восторг и радость, предвкушение приключений, наступало знакомое состояние разочарованности, терпения, жизнь должна продолжаться, хоть все будет как раньше... Ириа почувствовал тоску по дому, где есть яркие эмоции от перебранок с соседями (его дразнили из-за непокрытого черным бледного лица)...
Погруженный во вспоминания, он присел на каменно-зеркальный выступ, не замечая, как к нему подошли. Оглянулся - это была девушка в черном платье, со шлейфом, узорами черного камня, точно из такого же были выточены ее шесть глаз (два напоминавших его, расположенных обычно, и четыре - полукругом на высоком лбу, кожа ее была светло-апельсиновой, в черных узорах)...
Он понял - местная. Странно-доверчиво присев рядом, девушка представилась (ее звали Ини). Юноша назвал свое, упомянул, что оказался здесь случайно, похвалил неискренно поднадоевший вид...
Ини придвинулась еще ближе, ее черные бусинки глаз, причудливого разреза говорили: "Ты такой грустный. Скучаешь?". Ириа невольно впитывал своим взглядом ее голос, тихий, певучий, хотя, как он понял, ее сородичи немы; через планету проходила белоснежное светило, дальняя луна... Тона сумерек тут изумительны, склоняющие к приятным раздумьям. Теперь не хотелось возвращаться - есть девушка, тихая и прелестная, наверняка знающая много историй, приключений...
Постепенно ночь сменила день, и так монотонно менялись переливы сине-бардового и бликов, Ини рядышком сидела возле юноши молча; и ей были привычны пейзажи, она знала, как пройдет еще время и они станут привычными, превратятся в соседствующих существ, иногда интересующихся, все ли безопасно, где есть что употребить в еду...
Девушка старалась нарисовать пылинками рисунки, найти оставшиеся после других цивилизаций книги, музыкальные инструменты; ее собеседник скучающе трогал струны, перелистывал страницы, потом со вздохом откидывал - чужие приключения, уж понятные мысли и чувства, тусклые и прохладные; ждал своих...
Чтобы поймать их нить, нащупать ее, он смотрел на незнакомку, любовался ее платьем (гипноз, затягивающее состояние удовольствия, оно было так неизведанно; приятно... Он жадно вбирал в себя его, уверяя себя, что это навсегда, и перерастет оно в тонкое, сильное чувство, но все оставалось, как прежде... "Я же должен получить что-то новое на новом месте!" - навязчиво звучало в его рассудке...
Ини смущалась, ее сердце пугалось волны этой обыденности, представлялось, как синева и бардовые света, блестки и звезды затягиваются в черные щупальца, подобные тем, что были в ее прическе, железными ножами прорывались ощущения боли и разбитости; она хотела сказать себе: "Я его хочу любить, но..."...
Этих "но" появлялось очень много: в глазах юноши рисовалось одно - ожидание новых ощущений и приключений, ему наскучили ее глаза и красота, ее мечта становилась хрупкой и прозрачной, как цветы; девушка тихонько всплакивала, вздыхала, крепче обнимала его, с осторожным трепетом засыпала в одиночестве (он уходил от скуки бродить), видела его во сне и со страхом сквозь дрему чувствовала, как ее рука обнимала паутины, представляя на месте паутинок его плечо...
Ириа вздрогнул, точно ее рука снова коснулась его; он оглянулся - кругом пустота, скрашивалась она лишь синевой, бардовыми листиками туманностей с переливающимися звездами, паутинкой, и нежно-апельсиновыми пылинками, тоненько мерцавшими (юноша не мог поверить: когда-то их рой был Ини, девушка таяла на глазах, но он не замечал; его внимание поглотил мини-компьютер, работающий от жизненных сил, в мониторе было нового столько - картины, фильмы, игры, можно было писать своим сородичам, столько разных портретов миллион рас, миллиарда девушек, в тот момент они были интереснее)...
Он ужаснулся, как можно было слепо оглядываться на Ини, лежащую неподалеку, ее черные узоры постепенно становились паутинообразными, сияющими, в тон ее коже, сама она становилась прозрачной, но ей было хорошо - она спала, во сне видела юношу, они молчали, смотрели друг на друга, тихо ее фигура была совсем рядом с ним, она была в неге, позабыв, что сон забирает стук ее реальности; несмотря на краски, все пропадало в серости, она бежала от нее, туда, где они вместе, не мешая ему, но в тишине грезя, как он однажды...
Вытрет ей слезинку, поцелует, и еще крепче обнимет; но теперь... Она далека, кажется, пылинки от нее улетели в луну, белое пятнышко, далекую от его родины - Ириа со отчаянием отвернулся от светила: он без нее, нового ничего, лишь синева и бардовые каменные листья; юноша поднялся и тяжело пошел искать обломки своего космического корабля - пусть будут унижения, насмешки, он стерпит все, лишь бы ощутить все страдание, испытанное бедной девушкой, искренне любившей его...
Ириа прислушался к себе и почувствовал - он тоже мечтал полюбить ее, это был не обман, не каприз его пропитанной кислотой тоски души, но что помешало? Красота, чистой, тихой планеты, живой, дышащей, ее душа - все просилось к нему; он же... Закрыл дверь, протянув провода далеко от них, за разнообразие... Разнообразие ли?
Пестрые картинки и портреты, слова, сюжеты, звуки теперь звучали глухим, равнодушным, враждебным гулом в тревожно мечущихся осколках чего-то светлого, настоящего (то не пучки светящихся пылинок - то его настоящая жизнь!); юноша взял их в руки - это все, что осталось от Ини и...
Taboo...
...Планета казалась замком из каменных уступов; бардовый их оттенок зеркально отражался в покоившихся там кристаллах; вместо растений светились паутины, роса на них была острая, ледяная (притворно-равнодушно слушала шаги оставшегося своего гостя)…

[Gaze]

Boom!

... Таким развеселым звуком огласился однажды мирок, в котором... на четыре тоненьких ножках стола вполне могут стоять сыр и игрушки, занавески старательно укрывают шаловливые солнечные зайчики, щекочущие... пол; кажется, смешки его отдают эхом сквозь скрип...
Сабли Дона Карнажа, бесстрашно рассекающей воздух в упражнениях... "Стоп!" - сказал сам себе ее владелец, с ошеломленно приподнятыми бровями и ушами; пират прошелся по месту, в котором царили аромат древесины и... орешки; собираясь с духом и спрашивая себя, что он тут делает.
"Ну, Балу, вот упрятал!.. А я еще помириться с тобою хотел!.." - с оттенком злости сконфуженно шепнул он в мыслях, приподнимая разбросанные фантики, повязанные и украшенные бочками, очевидно там порох для казни. Смешно, ему, грозе небесных пиратов не пришло бы в голову пытать фольгу от конфет; так в чем же дело?
Не успел бравый Дон и хвостом шевельнуть, как... Невольно, абсолютно невольно он стоял в середине перевернутого стола, с бравой осанкой, выкрикивая: "На абордаж!" ("Обо что я ударился?! - со страхом судорожно вспоминал он в это время. - Может, мне Рашпиль дал бутылкой по голове?").
Его рассуждениям не удалось выстроиться в ряд, поскольку он, сам от себя такого не ожидая, принялся... скакать, методично размахивая шляпой капитана и так усердно, что стол простонал: "Бум!", повалился.
Однако вместо того, чтобы стыдливо опустить глаза и искать выход из этого странного места (что Карнаж страстно умолял себя сделать), он с счастливым видом сорвал занавески и стал играть ими, расскачивая, окунаясь в них и плавая...
"Какой ужас!" - внутри себя лис бледнел и дрожал, смотрясь в собственное радостное лицо, столь любезно отражаемое гладью ткани) - Я спятил! Заберите меня кто-нибудь!".
Но неведомое существо, похитившее и управлявшее им, смеялось и готовило ему новые муки; Дон Карнаж не ошибался, предполагая это - он, давясь холодным потом, наблюдал, как с наслаждением кушает сыр, закусывая арахисом и конфетами; потом снова прыгал на перевернутом столе, прохаживался с умным видом вокруг связанных фантиков...
Не было в жизни бесстрашного разбойника более ужасных минут: незримая сила заставляла его то разговаривать с Луи, обнимать его, а тот пачкал ему костюм и лез целоваться; то драться с ним же и охать про себя от полученных от его длинных ручищ синяков; то фехтовать по стене, то ползать по хрупкому стеклу, обвязавшись ленточкой, то...
Облегченно выдохнуть, услышав голос, распахнувшего с грохотом дверь... недовольного бурундучка Дейла, смешно сморщившего красный нос и нервно вилавшего хвостиком: "Чип, какой ерундой ты страдаешь на этот раз?".
"Играю в Дона Карнажа... - пролепетал в ответ его хозяин, с поистине пиратским задором махнув галантной шляпкой и пошевелив задорно усиками, - давай со мной!".
"Не, скоро мои любимые "Чудеса на Виражах начинаются, приглашаю! - шаркнул лапкой его собеседник и, поглядев вокруг, заметил. - Но не возьму, если не приберешься!".
"Ура, я вернусь домой!" - Дон Карнаж готов был петь и плясать от радости; он расплылся в мечтах, как его "Стальной гриф" устроит неплохой бум, встретившись с кораблем Балу, как похвастается о выполненной операции Шер-Хану, а тот наградит его золотыми погонами, он будет любоваться ими, как переливаются они в лучах заката, как звезды...
"Куда?" - будто остановил его красноносый друг Чипа, подняв вперед пухлую, холеную арахисом и негой диванчика лапку. - "Сначала убраться!".
"Давай! - шепнул с надеждой Дон Карнаж второму бурундучку, хотевшему было шмыгнуть мимо беспорядка к телевизору. - Это спруты, загоним их в океан? На абордаж!" - подмигнул он черному его носику, и тут...
"Йо-хо-хо!" - радостно запищал Чип и, подхватив Дейла, от изумления раскрывшего рот, помчался делать уборку...
Но это для них была не уборка - под командовпнием Дона Карнажа отважные пирвты -бурундучки, вооружившись саблями-вениками, отчаянно боролись со спрутами бума - жадными, огромными чудрвищами, поглощавшими время и порядок; они зловеще шуршали...
В перевернутом столе, фольге от шоколадок, разбросанном арахисе, сдернутых занавесках, в пыли и паутине; морем штормила пыль и грохот шуршащих тараканчиков вот-вот хотел ворваться в тихую чистюлю-Штаб!
Но Чип и Дейл, свято памятуя о долге Спасателей, не жалели лапок и спинок, чтобы отодвинуть тяжелые шкафы, дать по спинкам паучкам, засидевшихся там; подпрыгнуть высоко-высоко, забраться по лесенке и повесить свежевыстиранные занавески на место, в складках их ткани приятно летают пузырьки, а бурундучки все не отдыхают, все стол натирают...
И вот... Дон Карнаж машет приветливо рукой им с экрана, в душе благодаря их за знакомство с веселым и аккуратным Штабом, удаляясь на встречу приключениям, поправив мундир и подмигнув: еще будет большой...
Boom!..

Сообщение отредактировал Gaze - 13.3.2015, 15:51

[Gaze]

Forest of Illusions

... Капают слезы, тихо превращаясь в звезды, уносясь лепестками розового заката ввысь...
Когда-то не знал их хозяин (дракон) печали и свободно, играючи перебирал лапами едва уловимые струны воздуха - и нежная мелодия рассыпалась дождем из белоснежного жемчуга дождя, поднимая его еще выше; в полет, прекрасный, не оглядывающийся назад полет счастья...
Его глаза с трепетом и робостью касались каждого перышка облачков, рисовались его воображению белые сады, волны, замки (их формы непоседливо прятали свое настоящее тельце в сотни образах, это было так увлекательно, весело); и стремился все выше он, все быстрее, чтобы успеть увидеть все сказки неба...
Оно переливалось снежным дождем, искрилось лунными пушинками, розовыми штрихами мечты, обещающей бесконечность этого полета; высота и музыка неги переплетались в одно, дракон ловил осторожно каждый миг и боялся потерять хоть самую маленькую частичку того волшебного дождя...
Он любил его, видел, как порою колко и холодно касались его светлой шерсти капли, но уверял себе, что это ему лишь казалось, они ведь такие красивые, так ласково купается в каждой из них лучик луны, распускаясь бликами роем самых дивных лепестков, он точно слышал их аромат - дуновение точно сна наяву...
Но вдруг... Дракон ощутил - его лапы устают, медленно, но неуловимо он спускается вниз, падает; и, словно от него, бегут по-прежнему к облакам, в светло-розовую даль невидимые шаги прекрасного живого, так и неузнанного существа, что было смыслом его жизни и имело такое странное имя - Небо... Он с тоской и отчаянно хватал, теряя высоту, тоненькие лепестки, и не мог поймать - теперь они превращались в дуновение луны (то -лишь облачка, тающие в выси)...
И, увидя черные силуэты деревьев, что тоже когда-нибудь покроются дрожащими цветами, дракон... отвернулся с чувством одиночества и страха - они не такие, не воздушные и переливающиеся, как в розово-белоснежных покоях дождя, вянут, и их не вернуть; он внимательно прислушался к мгновению - падает, значит, он не посмотрит больше на тоненькие ослепительные веточки, которые рисовало ему в облаках лунное сияние?..
"Так где же я жил? Где буду теперь?" - тревожно стучало его сердце, словно желая вернуться в небо, улететь с белоснежным жемчугом дождя куда угодно, все еще лететь и, быть может, снова аккуратно принять в себя хрупкое и крошечное перышко счастья...
Он закрыл глаза, чтобы не видеть, как упадет, и только воспоминаниями сможет возвращаться к облакам... Четыре прозрачно-розовые, искристые бабочки полетели в небо... Он оглянулся - больше нет у него лап-крыльев... Его голова печально опустилась, не боясь взглянуть на продолжающееся падение...
Бабочки торопились погладить в последний раз любимые мягкие пушинки облаков, но не могли найти их - их слепил, путал белый, сверкающий с новой силой холодный и ранящий дождь; гонимые им в равнодушно-некончающуюся вышину, они с грустью смотрели на кротко тянущиеся веточки, черные, но живые, как падал их хозяин и...
Капают его слезы, укрывая звездочками робкие лепестки распускавшихся на рассвете лепестков, бледно-розовых, тонких, как мечта, словно полет...
Forest of Illusions...

[Gaze]

Invisible Kiss

Крылья, становившиеся опять прозрачными, коснулись спины девушки, маленькой, тонкой, укрывая ее; беззащитное, чуть дрожащие замершее движение (казалось оно вопрошало - почему этот миг не может быть вечен, и скоро снова мелкими перышками заиграет холодный ветер, напоминая, как одиноко)...
Нежные перышки обнимали на прощание фигуру, где-то в тени мелькнула слеза - истекало время свидания (девушки осторожно касались пролетающие крохотные их сердечки, живые, пульсирующие, боящихся улететь в неведомую даль; туда же удалялись довольные шаги дровосека (дерево их родного существа было срублено)...
Создание осторожнее и отчаяннее свело слабеющие крылья у ее спины; оно больше не смутилось того, что не похож на других - юноша, покрытый зелено-синими, сверкающими перьями, в крошечной звездой росы в центре лба; все гаснуло - близилась ночь...
Синяя вуаль от ее лунного дуновения отщипывала незримой рукой лепестки у рассеивающейся навек огромной белоснежной розы (капельки мягко-алого следа виднелись на ее лепестках) - девушка лишилась дома, с тех пор как злые ведьмы разметали розу на эликсиры красоты...
Мягкая, воздушная мелодия ее коснулась шелеста дерева, скучающе-терпеливо вбиравшего интересность и магичность каждого нового круга спирали жизни бескрайних страниц воспоминаний, дел сказочного леса, его хранитель оглянулся и с трепетом отодвинул кисею переплетенных листьев разных оттенков зелено-синего блеска; и...
Теплые щекочущие бусинки неги рассыпались внутри, сама собою вторая пара крыльев расправилась, поддалась вперед, бережно будто невидимо целуя девушку, кротко прижавшуюся устало к дереву, прошептав: "Прости"...
Она закрыла глаза и погладила надрубленное дерево, стыдливо опустив глаза, сожаление, как больно за это чувство - аромат ее розы питал ствол магического царя леса, теперь лишь почти прозрачные лепестки пролетали в холодном ветре, смешанные с усталыми опавшими листиками, одно...
Лишь перышко пролетело ближе всех к ее щеке, как бы умоляя ее поднять глаза, как только взгляд ее скользнул по раскалывающейся кроне, по ее сердцу пробежала дрожь - у сердца обнимавшего ее юноши тоже, как будто ножом, образовывались глубокие порезы; она ловила каждый его учащенный стук...
Он благодарил ее за каждое кокетливо-капризное дыхание на рассвете белоснежной красавицы, запечатленное в ней, ее глазах, она была как одна частичка розы; пленительная, с легкой тенью бликов, игравших на ее фигуре; она была прекрасна, бесконечно, так недолго (скоро дерево рассеется в ночи совсем)...
Юноша хотел было сказать ей... душа сама терялась, что выбрать в словах, по-детски робко, старательно выточив было слова; невольно он наклонился к ней, чтобы прошептать их, так несложно и волнующе было б это сделать; но... Его крылья только больше укрыли ее спину, тише, мягче...
Белая гладь тишины прозрачного тумана шествовала по лесу, задумчиво оглянувшись лишь на секунду в сторону... крошечного белого лепестка, что был в центре сине-зеленого переливающегося листика - их невидимые, ничего не заметившие сердца уносились в объятиях, как в крыльях...
Invisible Kiss...

[Gaze]

Маска ворона

В темноте кажется, что она снова оживает - череп птицы приподнимается в воображении и ищет крылья, жадно, мечась из одного участка пролитой небрежным художником грязи в другой; часы замирают, и только ветер напоминает, что тут было когда-то движение мысли или предполагалось (заброшенное место было библиотекой)...
Крючковатыми пальцами паутина тянется в тщетной попытке найти сокровища, вот-вот ловит ладонью... - звук упавшей капли, больше походивший на клацанье клюва. Если присмотреться к этой покинутой тишине, то можно увидеть, как в маску вернулся ворон, он осматривает свое странное жилище, представленное грязно-белым черепом, пронизанного трещинами; от каждого изгиба, ломаного, нервного веет вскриками неслышными ни для кого...
Ворон внимательно провел призрачным ногтем по маске - следы слез, застывшем кусочком стекла так и непонятого хрупкого чувства; обошел ее кругом (веет отчаянным броском оземь, значит, он не ошибался - ее разбили); аккуратно примостившись рядышком, он сложил крылья и стал ждать сна...
Словно сон он увидел свое прошлое - на склоне реальностей он был тихим, пожилым существом, что могло говорить; и читать, жило в этом месте; не знал почти ничего кроме одной мысли: "Жизнь так банальна, есть ли где-то она другая?". И внутри этого создания он летал, не жалея крыльев, натыкался на острые камни разочарований, что сначала сверкали приятными алмазами жемчужин, терялся в ветре мнений, хотел влечься им далеко-далеко...
Изредка пожилое творение откладывало книги и смотрело в окно (библиотека была скупа на посетителей, и он находился один) - на стекле рисовали черты жизни капли дождя - созидались горы, волны, города, огни оживали мокрыми, дрожащими цветами - и это только на миг. ("Я устал" - будто снова слышит ворон свой прежний голос. - "Мне надо в мир, так мало видал людей...").
Для общества, балов оно вырезало эту маску - увесистую, немного жуткую конструкцию, напоминающую череп птицы. Музыка, краски, смех, танец - с начало все было таким интересным, казалось сказкой; но потом гости разошлись, и оно осознало - в сущности, это было просто дождем, капли которого быстро упадут и зачеркнут все красивые рисунки, ими же созданными...
Однако маска была тогда еще цела - ее хозяин часто брал ее в руки, гладил, как будто это было воплощением чего-то важного и прекрасного для него; ворон всмотрелся - где-то в тенях ее хранятся и сейчас черты другого существа, моложе, грациознее, совсем иного); однажды оно встретилось существу, они разговаривали, улыбались друг другу, угощались сластями, танцевали... Вокруг них незримо образовывались переливающиеся нити счастья; они не знали друг друга, но творение знало одно - в его сердце пришла любовь.
Оно понимало, что только если безумная мечта его сжалится над ним - они встретятся вновь, но он обожал ее, уходил во вспоминания о ней, звал в душе образ ее глаз, улыбки, танца, голоса, дерзновенно грезил о поцелуе в ее щечку как о высшем блаженстве, стыдливо вспоминал, как она побаивалась этой маски, сулящей что-то трагичное…
Тик часов перемотал это тонкое дуновение, скрывающейся сквозь дни и ночи, скучно-сладостные вспоминания в одну паутину, штрихами в память проносились ее смешки из углов, зевки украдкой, и улыбка, танец, затягивающий, не дающий опомниться, задуматься…
Мгновение – и… он потерял голову, увидев ее в библиотеке, ворон видел, как дрожали его руки и прерывалось дыхание, как он целовал ее щеку; потом…
Последнее, что он помнил, это вскрик, как молния озарила ее взгляд, направленный на маску, как падали книги от хаотичного мечущегося движения, точно кто-то убегал (крушился мир)…
Теперь тишина… Маска ворона…
В темноте снова оживает - череп птицы приподнимается в воображении и ищет крылья, жадно, бросаясь из одного участка пролитой небрежным художником грязи в другой; часы замирают, и только ветер напоминает, что тут было когда-то движение мысли или предполагалось (заброшенное место было библиотекой)...

[Gaze]

Бабочка на губах

... Ночами ее замечали - крупную, легкомысленную, с мягко-узорными крыльями, точно бархатными. В ночном небе пряталась луна за тучи, блеснула молния; бабочка смело летала, будто острые косые ножи ночной стихии забавляли ее...
Через стекло окна замка ее силуэт вырисовывался сказочным, увлекающим маячком обещающей необычное ночи; и, словно подчиняясь этому влиянию, девушка оставила игру на ксилофоне, чтобы понаблюдать маленькую гостью, подлетавшую ближе к ее комнате.
Дождь шелестит, шепча холод и состояние неприятного испуга; она стряхнула с себя нити и малейшего этого чувства: следовало пусть погреться бабочку. Девушка решительно открыла окно, оглядываясь на суетливо тикающие часы (била полночь). Крошечная незнакомка торопливо села поближе к канделябру у инструмента - непогода вдохновляла на грустные, задумчивые нотки, будто крошечная птичка, ксилофон зачирикал капельки ноток тонкие...
Невидимыми солнечными пушинками аккорды касались усиков, ножек, миниатюрного сердечка бабочки (она опустила глазки, как-то стыдливо и пугливо, как точно что-то вспоминая); девушка прекратила играть и обратила к ней глаза (их спокойно-серый оттенок изумленно блеснул в канделябре - у необычной ночной малышки бусинки взгляда были... изумительно-белого, переливающегося цвета!).
Он завораживал... Девушка скромно поправила черный локон, упавший на бледную щеку, протянула руку, мягко ее пальцы коснулись крылышек; бабочка дрогнула, на миг она хотела присесть на них, но, оглянувшись на часы и, видно, опасаясь быть пойманной неведомым врагом, вспорхнула в темноту ночи...
Для хозяйки замка, оставшейся в приятной задумчивости, она пронеслась одним дуновением тумана; на следующий день девушка решила прогуляться, втайне надеясь увидеть волшебную бабочку; вновь погладить ее (неспешно шагала по старой дорожке, по бокам росли заброшенные кедры, в тумане казавшимися ожившими воображением творениями ночи; отовсюду слышался шелест; с замиранием сердца девушка ускорила шаг, мечтая, как ее глаза утонут в белоснежном сиянии...
Оно ускользало в рое черных, словно выточенных тенями, бабочек, это было некое фантастическое существо, торопившееся уйти... Она ускорила шаг, боясь упустить его из виду; хотела крикнуть: "Постой!"; создание почувствовало ее робкий, дрожащий от любопытства внутренний вскрик и обернулось - это был юноша, бледный, с черными волосами и с... будто лунными глазами, причудливыми узорами на плаще; как у... Бабочки!..
Не успела девушка ахнуть, как незнакомец рассеялся в тумане, черные бабочки исчезли; внутри ее отчего-то отчетливо пронеслись события вчерашнего - звуки ксилофона, кроткие крылышки бабочки; (это он?)... Погруженная в эти мысли, она шла дальше, присматриваясь к каждому повороту раскидистых веток, красноватые капельки необычно украшали их...
Они смешались со звуками тихой музыки, гулом вечерка, полусветом, от бликов лунного странно-тонкого луча, быстро скрывшегося за тучами (девушка не заметила - она читала книгу, мыслями возвращаясь к своим открытиям, немного боясь их и в то же время мечтая вернуться в них); тут она почувствовала, как...
Легкое касание бабочки пронеслось у ее губ, осторожно, как на прощание, как поцелуй; она встрепенулась (за окном выстрелили; рефлекторно захотелось узнать - что случилось). Девушка выбежала на улицу, встречая как-то страшно-знакомый рой черных бабочек, убегающий вдаль...
Мгновение - и их не стало, как темный туман, они рассеялись в дожде, открывая... фигуру застреленного юноши, по бледным щекам его теки алые капельки, он становился призрачным, возвращавшимся в мир вечной ночи; и только бабочка с лунными глазками с усилием коснулась утешающе шеи девушки и села ему хорошо на губы, закрывая бело-магические глаза, ее крылышки остановились...

[Gaze]

Into Me

Я хочу все забыть, как будто не было моих слез; хочу вернуть цепь, спаявшую мои вспоминания о прошлом, о тебе... Когда-то ты была моей, теперь... Лишь об одном жажду - хоть пусть иллюзия будет, что все вернулось...
Несмотря на пожарища, охватившее долину минозавров, во мне не чувствовалось растерянности, последнего представителя, вместо этого крепло чувство гордости, приятной ответственности - я один буду охранять волшебные земли (там, где распускались стеклянные деревья, вместо лепестков у них был дождь из синих лучей; где в траве зрели солнечные ягодки; облачка текли мягкой бело-розовой рекой)...
Каждое утро, пока не слышал ничего, кроме собственных шагов и перезвона сказочных существ, оттачивал шипы на кисти, поправлял пряди волос и вставал на ноги, принимался обходить территорию; смотрел в холодную гладь озера (необычный минозавр, как на смех, не стареющий и не умирающий естественной гибелью, металлические бледные рога, в бедной одежде - внутри отвращение к самому себе)...
Стараюсь забыться работой по вырезке из камней шипами рук живых цветков, по ночам сеющие лунные лучи; защитой крошечных зверюшек, посадкой магических трав; мой крохотный мирок процветал, но ощущалась острая нехватка чего-то; без чего переливы пушинок воздушных дверей не будут казаться темницей; и тогда же во мне проснулись два существа.
"Уйди к людям, смотри, какой ты необычный, они тебя полюбят, когда узнают, какие магические у тебя шипы..." - шептало заманчиво одно существо.
"Тебя погубят, сиди тут и утоляй свою жажду власти на жителях долины" - рыкнуло другое, перечеркивая все мечты светлого толка и оттенка практично-невеселым штрихом.
С тех пор так они во мне и говорили, отмечая каждый мой шаг, если бы я мог наблюдать за собой, то отшатнулся б - каждый поступок веял безумием, необдуманностью поступков; но меня любили зверюшки и так; и помогали мне забыть страдания за редкой улыбкой и играми с ними; так было до момента; когда я встретил тебя...
Твои маленькие изумленные темные глаза как шипами мне сердце пронзили - захотелось со стыдом и со скоростью вырвать от себя рога, если б мог, изучить получше ее язык (издали только слышал разговоры далекого королевства), а не только ржать и мычать; смущенно ловлю взглядом отражение в лужице - светящиеся от сильных эмоций глаза, бледное лицо, огненные кудри - я просто урод; мне стало еще больше стыдно за внешность).
"Ты же для нее куколка, она восхищается, что ты похож на девочку" - тотчас загадочно загудело первое существо, рисуя воображению картины, как я катаю ее на себе, для безопасности спрятав за спину руки шипами к себе, терпя уколы; мчусь наперегонки с ветром, упоительно слушая ее смех, чувствуя, как она ловит солнечные бабочки; а после - немного наклоняюсь к ней, вытягивая шею, чтобы не поранить рогами, а она обнимает, целует в щеку, смотрит (и мне передается счастье)...
"Но почему ты не хочешь видеть, что она - не ты? Не ты!" - воет другое существо, скрежет его когтей пронзает мне сознание (я вижу, как она с боязнью принимает мои подарки и недоверчиво гладит радующихся новой соседке зверюшек; как уходит далеко и потом приходит редко, с неловко-боязливым, как что-то незнакомое мне, нехорошее скрывается за ее умилением, когда берет из моих рук редкие самоцветы и ослепительные синий жемчуг, оставшийся на развалинах поселений минозавров...
Без тебя хожу тяжело, безразлично перебирая приевшиеся направления и отуманено слушая цокот своих ног; мне понравилось быть с тобой, и чем чаще ты приходишь, тем больше жалею об одном - я не родился рядом с тобой, человеком; выбившись из сил, рассеянно кормлю своих подданных, с трепетом вспоминая, что их касалась твоя рука; цепляюсь за перед тое за день, всегда кажущееся жизнью, отдельной вселенной, как близка мне мелодия труб, беготни и цокота копыт моих отдаленных родичей, говор и пестрые тени ее жителей - люди... Неужели они все так прекрасны, хрупки и кротки, как ты?..
Ночи и дни, проведенные без тебя, все мои мысли возвращали только к этим мыслям, я рисовал твой портрет, представлял себе, как вдали от меня перебираешь мои подарки, грустишь, что ушла, цветешь и взрослеешь; неожиданно и внутри меня окрепло ощущение - я готов перенести все лишения, только бы быть с тобой, среди твоего народа...
Вооруженная конница, охотники, кровь, грязь, перепуганное бегство зверюшек - внезапно это пришло, темным ножом перерезало мою веру... Во что - затрудняюсь сказать, хочется верить, что в восхищение сказкой полян синего дождя и солнечных травинок, людям это не надо, они стопчут красоту из-за оставшихся сокровищ моего племени. Это не иллюзия - стрелы жадным роем оставляли порезы на дверцы поляны, перепуганные существа умирали один за другим...
Смерть - ее шаги забирались ко мне в глаза, зажигая в них коричнево-огненное сияние, я пожелал бы ослепнуть, чем ощущать его прилив (шок, ярость, я падаю в безумие). Бросаюсь в атаку, бодая и кусая клыками воинов, лягаю, мычу и бешено ржу, пробуя выговорить: "Убирайтесь!". Но одна фигура меня не слышала - это был седой старик в короне, пинком откинувший умирающего олененка (до тебя он был моим лучшим другом; я не прощу этого!)...
С размаху даю шипами по лицу королю; отскакиваю; воины завизжали и, подхватив его, умчались; утомленный, прислушиваюсь к чувству гордости - выжившие зверюшки радостно прыгают на руки и обнимают, - но, чего жду не происходит, мне грустно - с каждым прикосновением существ, по коже вновь и вновь приятной дрожью пробегали твои объятия, как ты меня гладила; одиноко, мучительно снова одиноко, как никогда, точно я все потерял, навсегда...
Боль от ссадин укрылась страданием от этих мыслей; ночи и дни не радовали опять светлыми росточками, заново распускавшимися, и лишь вспоминания грели, и сладкая мечта увидеть тебя вводила в сон наяву, немного утишающий мое состояние; прохожу, радуюсь, что все сокровища минозавров увели, следовательно, им незачем нападать на долину; тишина медленно возрождающихся синих дождей рисовали в ней твое лицо...
Я боялся поверить в реальность, одним закатом разбудившую меня твоей рукою - ты вернулась, как сказка, стала старше, прекрасные черные глаза смотрели на меня как раньше - с тихим любопытством, осторожно касаясь моих незаживших ран, бледные щеки в мягко-розовых облаках уходившего дня казались жемчужными; тёмно-красные волосы падали длинными прядями на плечи; как очарованный, я шагнул вперед и, предательски-устало, споткнувшись о камень, спрятал лицо...
Ты поднимаешь мне его - и забываются дни и ночи одиночества, страха перед тишиной, скуки; и только тихо, незаметно во мне зашевелились существа.
" Она к тебе не просто так пришла, берегись ее!"
"Она с тобой, посмотри, как прелестно ее рука ловит пушинки твоих цветов, как тогда... Ты же мечтал об этом!.." - нежаще шепнуло более светлое, трепещущее сердце внутри меня, и я отдался его голосу беспамятно, не думая о том, что будет, только одним мигом жила моя душа - ты рядом; и я готов быть с тобой хоть миг, как в мгновение, пока ты была маленькой, осторожно беру тебя на руки и сажаю на спину, терпя уколы шипов, чтобы покатать на себе, потягиваюсь, чтобы обнять тебя, угощаю редкими ягодами и вместе с тобой глажу зверюшек; утомленно засыпаю рядом с ней; опьяненный негой быть с тобой...
Наутро просыпаюсь от дикой боли в спине, пробую подняться - не могу, валюсь на спину и не своим голосом воюще мычу от рези в спине (точно кто воткнул мои же шипы в спину); пробую вывернуть руки, оторвать от спины - не могу - мне спаяли железные путы; каленное железо обжигало прохудевшую темную рубашку; рывком поднимаюсь, падаю вперед с непривычки, больно ударяюсь рогами о камень, на котором...
Сидела со мной ты; неужели это ты?! Не может быть! - пробую оглушить себя, чтобы понимать только иллюзию, только ее; что я все тебе прощу, только вернись; кто угодно, но это не ты!!! Твои чистые, нежные объятия, они еще во мне, как миг назад, дарящие мне счастье, не могли быть маской предательства; твои черты вижу во сне, мягкие, хрупкие; не может быть, чтобы они причинили мне боль!.. Я держал тебя на руках еще маленькой, грезил о тебе, точно в сердце между нами были нити летящих друг к другу перышек; неужто обманывал себя? Или то мой враг внутри меня толкнул тебя на это? Как?.. За этими вопросами ничего не замечаю, все перевернулось...
"Я ненавижу тебя!" - крикнул я с силой этому существу и побежал прочь от долины, куда глаза глядят, их снова жег огонь; столкнулся с холодным, скользким дождем - у меня никогда не было такого; грязь, холод и серые тона; суета и город просили окунуться в себя, рой красок, зрелищ, мнений, поможет отвлечь от себя; прохожу по улицам, встречаю пустые испуганно-изумленные взгляды и разговоры; скучно...
"Уходи отсюда!" - первое создание поворачивало ноги назад, в долину синего дождя, поцарапанной, но выжившей красоты и волшебства; вспоминаю...
"Ты узнаешь правду и уйдешь; это не она, может!" - пискнуло светлое во мне, и надежда понесла меня на голос, до боли знакомый - это ты!..
Спешу, стараясь не обращать внимания на толпу и саднящие раны от шипов в спине; между колоннами замка мелькала твоя фигура - ты выглядела еще более ослепительной, в белоснежном платье, в короне, украшенной... синими жемчужинами; подарок от меня!.. Смотрю, как завороженный, ступаю к тебе ближе и отшатываюсь - ее обнимал седой старик, которого я царапал.
"Ты поступила так со мной ради короны?!" - простонал я ржанием, силясь порвать путы, чтобы задушить или короля, или тебя или себя; я побежал за тобой, как дикий; ты услышала мой цокот - обернулась с испугом и еще скорее ушла вглубь покоев к королю (я не ошибся!)...
Я бессознательно кинулся обратно на поляну, без сил упал на камень и стал рычать, дергая за путы и терпя текущую кровь; боль, стала глухим и темным круговоротом моих дней; но в синем дожде до сих пор рисовалось твое лицо; ночами снилось, как катаю на себе и утопаю в своей улыбке...
И постепенно... Как в сказке, я стал ощущать... Тоску; приятную, томящую тоску, мне хотелось нарисовать тебя, поискать драгоценности, ягоды и подержать их в ладонях; представить, что даю тебе; просто потянулся погладить жмущихся зверушек, верных, маленьких друзей, никогда не делавших мне больно; а я так редко обращал внимание на них, любуясь твоим танцем в лунном свете; жгут слезы совести - у меня связаны руки...
Брожу одиноким и ощущаю себя предателем самой своей души, медленно иду вдаль до изнеможения, не ем, не пью, пробую упиться и забыть в то же время чувство ран внутри и незаживающие уколы шипов; безразлично встречаю закат усталости...
Вновь засыпаю и умоляю себя не видеть сны - в них ты; как больно, притягательно-миражно вижу твою прошлую улыбку, прелестной девушки, аккуратно гладящей мои кудри; и они приходят, затягивают в себя; ты со мною (неконтролируемо шевелю путами, обнимая тебя и перебираю ногами, упоенный твоими песенками); просыпаюсь от звуков цокота по камню - я один; вскакиваю, только спрашивая себя снова: "Это ты? Не может быть!..".
"Ты от горя спятил! Хочешь унизиться перед той, которая отняла твою силу!.."
"Да, это не иллюзия; ты хочешь быть с ней, во что бы то ни стало; Одно ее прикосновение вылечит твои раны; Ты... Правда..." - шепнул робко светлое существо и во мне...
Пробился голос в тишине: "Вернись ко мне, я прощаю тебя!"; протянул руки и... Не могу поверить - они слабо, хаотично, но вольно откинулись назад, касание по травкам, камня, листьев; у меня снова свободны руки!..
Торопливо вскакиваю на ноги, срываю ягоды, кормлю ими зверушек, с радостью обнимаю; старая жизнь зачеркнута путами, упавшими к моим глазам; оглядываюсь - бежит к городу маленькая фигурка; неужели ты?!.. Бегу и останавливаю, откидываю капюшон плаща - бледное лицо, на щеках слезы, прижатые к нему руки, на них - следы ожога, путов, дрожащие бледные губы; так же, как в день, когда бежала от меня к королю, растрепанные волосы, без короны, и только остатки цепочки с синими жемчужинами...
"Это усыпление! - темный голос точно как по команде зазвучал во мне,- Убей ее, пока она не вернулась к королю!"
"Это твой шанс, скажи ей все! Не отпускай ее, она погибнет!" - отчаянно возражало ему тихое существо; как никогда остро они не боролись во мне; одно, как на грех, ярко рисовало мое изгнание, усыпление, дикую боль, когда она мне спутала руки; другое - как я и раньше терпел боль от шипов, чтобы быть с ней, покатать ее на себе; рука у меня поднялась, чтобы нанести яростный удар; оттолкнул ее к дереву, прицелился; лицо мое исказилось, глаза жег огонь; миг и...
Я опомнился - дрожаще я осмотрелся - готовлюсь нападать на нее, ту, что освободила меня, не боясь ничего; я... Не могу... Убираю руки к спине, сильно прижав стороной шипов; наклоняюсь к ней как в детстве. закрываю глаза, чтобы усмирить их сияние; все ближе она...
В тот миг внутри меня существа слились в один усыпляющий дождь, шелест которого где-то издали до сих пор отдается во мне поцелуем, мои локоны касаются твоих плеч, обнимаю тебя шеей, осторожно приклоняя свою грудь к твоей, мое сердце стучит, как никогда...
...Ошеломленно... стою, не желая отпускать этот миг, знаю, что... вновь... один...
Into Me
Я хочу все забыть, как будто не было твоих страхов; хочу вернуть цепь, спаявшую мои вспоминания о прошлом, о тебе... Рассеивается ночным туманом сиявшая иллюзия, во мне теперь лишь одно чувство - ты моя...

[yanna]

Бабочка на губах

[Gaze]

Спасибо, стараюсь

[Gaze]

Лунный карнавал

В предвкушении чуда стоят деревца, они ожидают, пока последние лучи заката сонно скроются в кудрях травинок; осторожно выглядывают из синевы первые звездочки...
Радужное сияние мягко купает в себе ягодки, щекоча лучиками крошечные взгляды маленьких существ - феи расправляют крылышки и стремительно вылетают из домиков - впереди лунный карнавал...
Крошечный жемчужинками рассыпаются капельки лесного источника, пробуждая причудливые узоры (посмотришь - видишь распускающийся цветок, сине-фиолетовый, усыпанный бриллиантами; миг - и он танцует в ночном воздухе - это фея надела платьице и танцует под музыку прохладного ветерка; но торжество еще ждет своего начала - следует дождаться Королевы фей.
Суровые стражи-деревянные колоссы важно берут в руки оружие и строгим взором обводят оживающий сказочный лес (в каменном кустике мелькнет эльф; в карете из переливающихся лошадок подъезжают знатные малышки-волшебницы; резвятся магические мвлышки-птички, бусинки)...
Свет и тени, словно поддаваясь очарованию звуков, играют друг с другом, кажется, вот-вот найдет одна блестинка притаившееся пятнышко грибка, вот-вот обгонит один блик другой в спешке тронуть шаловливо носик спящего волчонка; все быстрее, прекраснее блестит все кругом; и вот...
Одна за другой выплывают рыбки-лилии, причудливым хороводом шепчутся о чем-то; все замерли в ожидании; луна укрыла лучом гладь лесного источника; и... Аккуратная девушка на тонкой витой качельке поднимается ввысь, улыбаясь и радостно гладя всех; на голове ее сверкает корона, крошечная, как...
Спрятавшаяся тень задумчивости, бледная розоватая тень на ее щеке (ее рука поспешно спрятала маленькую розу, подаренную накануне возлюбленным; Королева тихонько вздохнула, так, чтобы не смутить поэтический мир музыки разыгравшегося карнавала - она ждет его)... Эльфы и феи счастливо прыгают по лестнице пушинок, играют на струнках паутинок и передразнивают бабочек; радуясь от души, что их прелестная правительница с ними; конечно же, не догадываясь, отчего она грустить; но вот...
Качелька Королевы вдохновлено закачалась, точно она тоже танцевала, растворяясь в чувстве полета, луны и неги (крошечный лунный дождь целовал ее лицо, она вспоминала о любимом, мысленно он был с ней, девушка с благодарностью ловила дыханием капельки ночи (они подарили ей вспоминание)...
Лунный карнавал шел своим чередом; выдумывая невесомые алмазные замки и скульптуры, волны облаков и синевы, пронизанной разноцветными блесточками и нежным роем лепестков; а она смотрела ввысь, закрыв глаза и с замиранием чувствуя, как кружится в танце любви и дождя...

[Gaze]

Гремлин

... Перила лестниц подернуты занавесом мрачного молчания мирка замка, молчаливые струны их молчаливы и глядят в темноту, как будто стараясь скрыть...
Скользящие мутно-светящиеся чуть прозрачные тени пальцев, перебирающих по привычке мелодии, что теперь без слушателя; или тишина гулом заглушает тихое, отдаленное эхо капель, алых и крохотных, беспрестанно падающих в полумраке...
"...Тут он такой густой, скучновато, вернее, привычно..." - мысль крошечной малютки с пушистыми лапками и огромными ушками, глазками, крошечными клыками и голоском самых тонких и волшебных ноток, кажется, до сих пор бродит по лабиринту замка, ища мгновение...
Оно спряталось за топотом маленьких ее ножек - малышка увидела перила лестницы; кроха потянулась лапками к стройным выкованным рядкам, поддерживающий ручку с витками - и они заиграли! Подобно арфе, нежные, воздушные переливы заполнили едва освещенные коридоры, причудливо мерцающие зеркалами; крошка с бусинками глаз тоненько восхищенно пропела: "Тут будет мое королевство!"...
Она забиралась на люстру и, раскачиваясь, одним движением лапок превращала в сказочную флейту, перебирала пухленькими пальчиками с когтями по ступенькам лестницы - и мирок нот задумчивого рояля воцарялся в молчаливых столько веков покоях; постукивая по зеркалам, она вызывала веселый ритм барабанчиков; мелкими статуэтками и деталями доспехов малышка щелкала, подобно кастаньетам...
Порою ее просто вдохновляла уловимая только ею музыка ветра, ритм снега, радуга дыхания дождя - и, закрыв огромные глазки, смешно-умилительно напрягая ротик и щечки, запевала, так красиво, что можно было заслушаться...
"Как прекрасно... Может, я могу подружиться с этим дивным композитором?" - сказал сам себе Фрэнк и свернул с намеченного пути в скучную консерваторию - дух магии звуков замка, наблюдаемым им во время тоскливых иногда занятий из окна, так и манил; юноша храбро-весело поспешил при воспоминаниях, какое вдохновение и наслаждение доставляла ему музыка того странного, казалось бы давно покинутого здания; он открыл дверь...
Однако ни музыкальных инструментов, ни шелеста нотных листов, ни голоса человеческого не было слышно, только тихая мысль арфы и гул; темнота, слабо мерцающие свечи, слабые контуры... Он присмотрелся - пушистый комочек с большими ушками и глазками перебирал лапками по... перилам лестницы!
"Какая ты волшебница!" - невольно прошептал Фрэнк с замиранием сердца, осознавая с приятным страхом, что не может оторвать глаз от черных жемчужинок, ловких лапок и умилительных ушек (как они напоминают его любимую игрушку детства, что была первым слушателем его проб в музыке, первым и самым преданным другом; остро захотелось вернуться в тот неповторимый миг, обнять мягкую сказочную незнакомку. В нерешительности он чуть наклонился и посмотрел ей в глаза пристальнее...
"Я тебе нравлюсь?" - говорила их изумленная застенчивость, плохо скрываемая краснеющими пушинками щечек; лапки ее сами доверчиво потянулись, чтобы обнять, для нее эти слова звучали, как слияние с ее миром, ее музыки, ее сердцем, эта мысль незаметно врезалась в нее, как тень в холод железных оков...
Она слепо вновь посмотрела на них - когти были открыты, в них застряли комочки крыльев и шерсти (она дралась со своими подданными самцами); судорожно капала кровь - бешенность нахлынула на нее, желая перечеркнуть все, все труды, все ласковые движения: ее предал Фрэнк, отчетливо слышала она его ответ: "Ты никогда не станешь моей половинкой, монстр!"; ее лучистый голосок в тот момент рычал самым страшным рокотом; тихие блестинки глаз запалились жгучими огнями; не было ничего, кроме...
"Я чувствую безумие!.. Гремлины напали на мою единственную любовь (да не думай ты о проломанной лире, тоже мне "любовь" - просто проводка для развлечения... И мой крючок - музыка прокляла меня, убила в самое сердце за то, что не захотел быть рабом их королевы... Пушистая малышка... Ха! Твои робкие глаза скрывали безумие, и теперь оно показалось - твои когти раздирали мне грудь, твоя орава кусала и душила меня, хотела испить всю мою кровь... Будет от моей смерти тебе покой и новое новое вдохновение, что ж, пусть..." - утихают конвульсии едва различимых звуков...
Она привычно играла на перилах, откинув паутину, точно перебирая струны арфы, крылатые самцы, превращающие копья и мечи в трубы, густо ревущие, окна в пронзительный синт-инструмент, решетки в громоподобные по звучанию гитары, привычно клацали клыками и когтями, нестройно и разноголосо свистели якобы в такт своим мелодиям; за окном был дождь и туман; на душе ее было приятно, но тревожно, как будто нечто сломало ее прежний мир, а она по инерции продолжала искать и жадно впитывать в себя каждую его частичку: юноша перестал быть для нее просто слушателем, соавтором, ее ушки необычно-взволнованно стали дрожать при каждом звуке его голоса или шагов, могла быть с ним бесконечно и ради его защиты встала под воду, чтобы от ее тела отделились самцы-вояки; она, касаясь лапками предмета и превращая в музыкальный инструмент, представляла себе, что играет вместе с Фрэнком; со страхом любопытства в своих снах подходила к нему все ближе и ближе, и с замиранием в сердечке смотрела на его карие, завораживающие глаза, на его черные волосы, руки, все ближе поднимающие к ее груди...
Постепенно это стало ее жаждой, той музыкой, что, подобно пению гремлина, увлекала в себя, в свою страсть; она стала безразличен управлять самцами, суровее требовать от них выполнения приказов для исполнения его просьб, следить за ним, не спать, ее лапки нашли для себя надоевшим играть музыку; они вспомнили, что мягонькие и могут обнимать, гладить... "Я твоя половинка, не бойся!" - хотела с трудом выговорить их хозяйка (гремлины понимают, но не знают человеческий язык) перед мигом, в котором она полностью откроется Фрэнку, своей мечте...
"Моя мечта, моя радость..." - с трудом вырываются болью вспоминания, причиняющие боль рассудку юноше, когда глаза не хотели видеть сломанную шею, застывшие от ужаса глаза Нелли (то была девушка, журналистка, ей поручили узнать про музыку в заброшенном доме; он не может забыть ее робких серых глаз, светлых локонов, маленькой фигурки и бледного румянца на щечке (она изумленно увидела пушистых существ, некоторые были с крыльями, самое крупненькое просто касалось лапками ветхих перил лестницы - и играла арфа)...
"Я не слышал ее, когда ты была со мной, мне перестала интересовать музыка, я желал только одного - утопать в твоих глазах, Нелли; не бойся меня, ты... Моя половинка!" - играла в душе юноши усыпляющая мелодия, затягивающая в свою эйфорию, когда он только слышал шаги девушки или слышал ее смех (гремлины смешно чихают); и внутри его крепло чувство - он мечтает открыться ей, обнять ее и погладить ее светлые локоны, и...
Она упала на перила, глухие и поддетые паутиной, не веря, что пушистые создания, игравшие так мирно и красиво, которых она гладила и кормила, набросятся на нее, заманив в один час полночи в отдаленный уголок замка, притворившись оглушенными и испуганными; сквозь их скрежет она слышала последние отрывки, уже становившейся призрачной, погружающейся во мрак, реальности: "Ты не заберешь мою половинку!!! Я дарила ему свою душу, а ты просто хлопала смазливо глазками!.. Исчезни!!!"...
Визжала она, некогда приветливо улыбавшаяся ей, осмотревшаяся: с ее когтей капали слезы и кровь Фрэнка (это были точно ее боль, и дрожаще-алыми осколками сметались они в хаос тишины); остатки перьев, сбежавших самцов - она осталась одна, в своем царстве музыки и темного замка, его...
... Перила лестниц подернуты занавесом мрачного молчания мирка, молчаливые струны их молчаливы и глядят в темноту, как будто стараясь скрыть скользящие мутно-светящиеся чуть прозрачные тени пальцев удаляющегося…
…Гремлина...

[Gaze]

ПС Отборные рассказы хранятся теперь
и тут

(моя группа)
-888 оттенков Мысли

+ Высказывания без автора - при...осмысленно мной
ПС Велкам)

[Gaze]

Sleepy Fairy-Tale

(Правдивая история Спящей Красавицы...)

... Она находилась в далеком-далеком королевстве, где я еще не был; и стрелки времени перенеслись в контуры на облаках, когда-то, веками назад небо было таким же прелестным, чистой тишины...
К ним поднимаются облака пыли и потревоженно рвется паутина - угораздило попасть на странное место, на глухой поляне раскинута были сломанные игрушки, мебель, искристые приборы, музыкальные инструменты. На миг меня это смущало, и руки мои дрожали; но потом я собрался с духом (надо не останавливаться и разгрести кучу сломанного (меня вызвали в это место тихие умоляющие просьбы помочь)...
Поднимая в воздух пассами хлам, стыдливо прятал глаза от критики: какой же я медленный и неумеха (мой говорящий бурый лис с любопытством потру сил за мной невидимкой сквозь пространство)...
Я в изумлении остановился перед тем, что вытащил - словно безжизненно в воздухе висела девушка в белоснежном платье с прикрытыми тканью глазами; в моей душе распустился приятный греющий цветок воспоминаний о легких облаках над родным замком, и как звездочки тонко сияют капли дождя, будто осторожное дыхание...
Оно есть у незнакомки, я не опоздал! Торопливо осторожно опускаю ее на землю, хочу сдернуть ткань от глаз, но... С трепетом слушаю: "Не надо!.." (голос спасенной звучал как бы изнутри, губы спокойно не шевелились; глаза точно невидимо смотрели на меня (долгий, тихий, завораживающий взгляд); опускаю руку...
Она заколдована - говорил я сам себе, бережно перенеся найденыша в замок и мужественно выдерживая подколки лиса, суетившегося с книгой заклинаний (сложное зелье булькало в котле, капли строго-мерно отсчитывались, руки робко подбирали ингредиенты, так как я погружен в мысль (кто ее заколдовал, я же истребил злых волшебников?); глаза поминутно останавливались на ее лице...
Вопросы, один другого мучительней и в то же время привлекательнее, мучили мое сознание - как она оказалась тут, почему не помогает отвар; пробуждающий заколдованных?.. Это спящая красавица? Она так необычна (я слышу ее мысли, могу кормить, только рассказывая о еде, мог катать ее на лошадке, рисуя ее в воздухе и покачивая ее лежащую фигурку в воздухе, если б ее нес конь; она видела дождь, слушая его и мои описания его капель; была как маленький ребенок)...
На ощупь она принимала от меня игрушки и книги, завязанные глаза ее смотрели в нее, словно видели; гладила лиса по макушке, протягивая к ротику корм, и немного приопускала голову, как будто видела мой внимательный взгляд; и тогда ее губы дрожали, желая сказать что-то; однако она слабо ходила, точно все время хотелось спать, как младенец с помощью пассов перемещал я ее ненадолго гулять у стен замка, после она снова ложилась в кровать...
Я боялся признаться себе в этом - она даже не укалывалась о веретено, не ела отравленное яблочко, не нюхала усыпляющий цветок (а все закрыты ее глаза, укрытые занавесом сна (моих ушей касался рой волшебных рассказов ее снов - ей снилось, как доспехи рыцарей складывались в человечков и танцевали так чудно, что детишки бросали игрушки и крох-питомцев, танцуя с человечками до самых седин; сброшенные музыкальные инструменты, эхо которых похитил паровозик радужных кубиков, извивающийся в разных комбинациях; пушистые улетевшие листики, превращенные в выдвигающиеся и закрывающиеся сами собой ступеньки...
Мое сердце чувствовало с каждым рассказом, что тихий и крепнущий пут боли падает на него: я и сам все это видел и предчувствовал, только после долгих наблюдений, во все глаза; а она... лис мой пытался сдернуть с нее повязку, но она тревожно призывала меня, я предотвращал это, хоть меня не понимал даже он; теперь его дружеские догадки и причитания не казались милыми - холодно и раздраженно отмахивался от его (как я называл) "предрассудков - мне только кажется, кажется, что все дело в повязке!)...
И, невольно надев незримую, ее на себя еще плотнее, я плакал, когда лис и она спали, в полутемном углу, чтобы никто не видел - я пробовал самые сложные заклятья, возвращающие зрение, читал самые надежные рецепты, но она продолжала быть с повязкой и без сил едва ступать и трогать воздух (а у нее наверняка были изумительные глаза, подобные небу (я никогда не ошибался в этом); неужели не было способа открыть их и посмотреть в их красивый бездонный мир?..
Я чувствовал с каждым новым лучом луны и снежным крадущимся следом, что готов отдать свое бессмертие и вечную молодость, все могущество за то, чтобы прочитать, что таит в себе ее взгляд (боль, радость, страх?); готов принести любую жертву, чтобы она ощутила радость от пробуждения, чтобы счастье коснулось ее нежной улыбки от секунды тени, оттенка блика; и писать это в дневник, записывая тревогу на сумеречном тумане; на который так часто философски-задумчиво смотрел; вспоминания...
Спящая незнакомка, видно, чувствуя мои мечты, в испуге прижала к своим глазам повязку (ее сны стали чуткими, он отказывалась даже слушать о еде или развлечениях, вроде привычно любимых книжек и музыки; рассеянно оглядывалась сквозь ткань на мерцающие лепестки, что запускал синевою вечеров для нее; лис не пускал к ней (сговор, но я стерплю, клянусь, лишь бы облегчить ей боль); она, казалось, хотела убежать в сны и вырваться из них одновременно!..
Я не выдержал - увеличил лиса и, оседлав, предварительно заколдовав замок на защиту дремлющей девушки, соткав паутинные ворота из тканей, стекло дождя и темный туман; уехал на поиски знаменитого нынешнего волшебника, надеюсь, я не буду последним... Время, которое я тратил на поиски, напоминает мне абсурд времени, звука и света, точно такое же, когда я падал в этот мир и встретил ее (кубики перебивали друг друга ритмом и неоном, искусственное тепло погружало в черное безволие, пестрые меняющие друг друга картинки едва ли не реалистичней моего колдовства путали и манили; заключали в такие же оковы, как...
"Ожидание сна... Я жду сна, но его нет рядом... Он меня любит, любит, а я не могу открыть глаза (ведь это просто, чего же я жду)!.. Прости меня..." - читаю я в ее дневнике, бросившись на звук ее с трудом убегающих шагов; лис спал с дороги, устав, мой спутник, представившийся волшебником со странным названием "окулист", вооружившийся светящейся лазерной соломинкой, смеющийся и немного отходивший от меня на протяжении всей дороги (понятное дело, я странен даже сам себе)...
Он тоже побежал за ней, но провалился (даже не успел ничего сделать, им занялся лис); я же, как очарованный, ничего не видя, спешил отклонять путы из тканей, немного порванные (она хотела убежать); скорее...
Как в первый раз поднимаю ее пассами в воздух, удержав при падении с лестницы, опускаю себе на руки и... С затаившимся дыханием оглядываюсь - повязка болталась на канделябре, и в зеркале отразились две крошечные луны, неужто это правда?..
Опускаю взгляд - она слабо пыталась дотянулся до глаз, чтобы прикрыть их, волшебные, мягко-лунные, почти белоснежные чудные глаза... Я видел их и совсем забыл, что ошибся, что ворчун-лис прогнал окулиста, замок осыпается и нарастает паутина, а иногда грохочет эхо и топот выпущенных на волю огоньков-стражей без меня; забыл все... Целый мир утонул для меня в этих белых жемчужинах ее глаз; она попыталась опустить голову, чтобы скрыть их, но я не дал - тихонько приподнял ей лицо и смотрел, не дыша в живую крошечную луну, спустившуюся ко мне на колени в отражении, и...
Я открыл глаза - у меня на ладони трепыхался масенький сияющий мотылек, рядом лежала девушка, ее глаза были закрыты (и теперь они были будто обычными); испуганно наклоняюсь к ней - она дышит, спит...
Тени- буки грозились поглотить мотылька; я взмахнул рукой - и они рассеялись, кроха полетел в ночь, загадочно шелестевшую дождем и лунный переливами...
Sleepy Fairy-Tale
... Там навек в моем сердце миг, где в далеком-далеком королевстве, где я еще не был; стрелки времени перенеслись в… ее глаза, лунные, прелестные, чистой тишины...

[Gaze]

Куськи!

(Мы... с любовью все равно к тем, кого приручили )

... Эти маленькие загадочные существа жили внутри...
... Обожаемого домашнего паучка Вжика - Куси. Это был самый милый многоножный мохнатик на свете - светло-апельсинового цвета, мягонький, как подушка, живой резвый комочек...
Его подарили мушке, когда он был совсем маленьким, и два малыша долго обнимали друг дружку при первой встрече, щекоча друг друга ворсинками; Вжик днями проводил у Куси - погладит, поносит на ручках, кормит...
И так мечталось, что его питомец так же закопошит приятно лапками под бочком, как однажды, когда незаметно дни сменились ночами, другими днями, а зеленый малыш вырос и стал почетным Спасателем...
Его друзья - мыш Рокфор, бурундучки Чип и Дейл, мышка Гаечка - с умилением слушали его рассказы о любимце, наблюдали, как часто, празднуя вместе со всеми поимку очередного бандита, мушка уединялась с фотографией Куси, рассказывая о достижении ей; поглаживая и улыбаясь, как будто он рядом...
Но однажды... Мыш, сквозь шум готовки услышал тихое всхлипывание, тоненькое и такое, что его сердце сразу почувствовало - что-то не так. Он устремился на звук и застал Вжика безутешно плачущим, горько-горько.
- Вжикки, малыш... - наклонился Рокфор было погладить маленького страдальца, но усики того отчаянно-безутешно только отодвинулась от ласковой лапки друга.
- Что с тобой? - встрепенулся голосок незаметно прибежавшей встревоженной Гаечки.
Вжик только и мог, что указал на фото Куси.
- Он заболел? - поинтересовался живо следовавший за мышкой по пятам Чип.
- Он убежал? - вторил Дейл.
Мушка отрицательно помотала головкой, потом разразилась рыданием пуще прежнего.
Все Спасатели, как один, бросились гадать, что произошло: бурундучки позвонили родителям мушки - паучок жив, сыт и здоров; Гаечка спрашивала всех его соседей - по их наблюдениям любимец Вжика вел себя с ними нормально; Рокфор... отвез игрушки и корм Кусе; по его словам, уши тик очень приветлив и радостен. Что же стряслось?..
Ответ таился в виде записки, смоченной слезами мушки, капающими, точно грустный дождик: "Куся - ... Все-таки Куся - укусил!.. А я ж ничего для него не жалел... Неужели он меня не любит?.."; и... Оглянувшись на хозяина упомянутого паучка, первый бурундучок мельком заметил что-то красное на лапке.
"Значит, мне не показалось!" - поправил он шляпу и... Потрепал по щечке Вжика со словами: "Вжи, но он тебя все равно любит..."
Так начиналась задушевная беседа, приятно и мягко утекающими лучиками секунд забирающая грусть зеленой крохи: он вспомнил, как Куся прыгал всеми восьмью лапками, стараясь достать до носика хозяина и облизать его, как старался принести ему брошенную шелуху семечки, как весело они играли в прятки; как прыгали на паутинке апельсинового пушистика, как на батуте или качались на ней, словно на причудливой качельке...
"Куууськи!" - восторженно пропищал Вжик, завидев... виноватые глазки, опущенные в пол тихо переминавшегося с лапки на лапку питомца (ему было очень стыдно за совершенное, он точно почувствовал - все-таки он тоже так любил вместе с Вжиком быть...
- Жу! - (что на мушкином означало: "Спасибо, друзья! Вы помогли мне понять, что мы всегда вместе - я, вы и Куся!..") только и успел счастливо выдохнуть самый крошечный из Спасателей, плюхаясь в объятия Куси, запищавшего как тогда, в детстве, когда...
…Он был совсем маленьким, и два малыша долго обнимали друг дружку при первой встрече, щекоча друг друга ворсинками… Вжик днями проводил с Кусей – сам погладит, поносит на ручках, кормит и даст своим друзьями – бравым Спасателям...
Куськи!

[Gaze]

Жуликоватая темнота опустилась, когда…

(Не играй с красотой!)

…Немолодой миллионер Джейсон, только закончивший услаждаться перебиранием своих денег, бриллиантов; закурил сигару и спустился было посмотреть картину...
Возможно, покажется банальным такое начало совсем небанальной истории: всякий богач имеет любимые игрушки, вроде машины, предметов искусства, однако что это была за картина - воображение вряд ли б могло создать совершеннее, сказочнее и прекраснее мирок, заключенный в холст - тоненькие ниточки капель дождя, почти белоснежного, он, кажется, вот-вот подарит прохладу, полетит едва уловимыми пушинками света вниз, как только коснешься его; где-то из мягкого, нежного, чуть розового тумана выступают две крошечные жемчужинки, подхваченные будто легким ветерком не то сна, не то таинственной дремы наяву, хрупкие, маленькие, переливающиеся, как живые; два небольших, но прелестных пушистых и тонких перышка кружились, как если бы притягивались друг к другу, складывая своими чертами и незримыми ниточками переплетения светлые и легкие крылья ангела, уносящегося ввысь... восторженный взгляд зрителя застывшего в каждой черточке мгновения волшебства красоты, ее пленяющего обаяния отметил бы и хрупкую фигурку девушки, склонившей голову, скрестившей руки и готовую встать (она сидела) убежать, можно было разглядеть, как приопущен ее взгляд, она хотела что-то сказать, но не смела; мягкая тень паутинкой подчеркивала ее маленький силуэт, волосы стыдливо ниспадали на плечи; странное одиночество ее не нарушало гармонии окружавшей ее красоты, несомненно, она была ее частью и только подчеркивала скользящий мягкий переливами фон бледной, будто дрожащей кожей, черными волосами и синими, как ночь глазами, зоркий глаз отметит и румянец, нежно-розовый, как лепестки, рассыпанные по картине, играющие оттенкам со снежинками; девушка купалась в них робко и как бы смотря в отражение лунного света (над ней, среди приятных облачков, как из крема сотканных, сиял крошечный месяц... Махонький, он ослеплял сиянием, от него распускались созвездиями причудливых форм, которые даже богатой фантазии было трудно объяснить, меняющих лучи от направления солнца, падавшего на картину; хотя глазам не поверит никто - там магически живо смотрело лицо девушки, увеличенное, как бы призрачное и чуть белое, ее шея и плечи, волосы, в натуральную величину, впечатление, что маг заточил ее живую в портрет, и даже не портрет, а мирок сказки, завораживающей, зовущей в себя...
Теперь ее не было на месте, в узорной платиновой рамочке с жемчугом, на любимой стене спальни Джейсона; рамочку не тронули - ее украли! Негодованию миллионера не было предела (чего греха таить, он... влюбился в диковинную картину как в живую девушку, ведь ее героиня была очень и вечно красива, юна, застенчива и хрупка; страшно гордился эксклюзивностью: ни у одного мастера и искусного ювелира не встречал такой тонкой техники и реализма в изображении: вся картина была гладкой на ощупь как шелк, выпуклой каждым мазком и поражающе объемной; натурально переливались жемчужинки, сверкал месяц и брызги звезд, дождя, живо отбрасывали светлые тени каждые ворсинки перьев, лепестков, снежинок, сияющих мерно цветом; краски не тускнели и не выгорали на солнце! Он был в ярости - за нее он отдал сумму целой лучшей своей фабрики, тратил время и деньги на самых умелых специалистов по уходу за редким материалом (никто правда не мог понять, из чего создалась картина), охрану и вот - ее нет!..
"Приказываю ее найти!" - ревел он в трубку командиру полиции; не описывая место и того, у кого покупал ("Еще найдут и конфискуют для расследования" - думал он, с неприятностью теперь вспоминая одного тихого юношу-азиата, имевшего привычку одеваться так, словно он был сказочной феей; немногословный, живущий в старомодном замке, по крайней мере, он помнил, что нашел картину там; как долго не соглашался продавать ее юноша, хлопотливо-отчаянно прятавший ее до этого; в мастерской их много-много находилось - убегающая фантастическая лошадь с небольшими крыльями на ресницах, цвета заката и сотканная из него, на мощных ее ногах - развевающиеся ленточки, что свободно подхватил ветер, мифическое животное бежало, сбивая в грязь лужи и пыль, во все стороны отлетали осколки чего-то разбитого, алого цвета, от картины веяло болью, стремлением догнать и обогнать нечто непостижимое; "Странный он" - еще тогда подумалось богачу, но картины, мастерством, объемностью и диковинностью материала, сочностью красок, загадочностью, красотой сковывали язык и все свои нелицеприятные мнения об их авторе, глаза не знали на какой остановиться - вот цветок, распустившийся из ночных облаков, от него сквозит блаженством, полупрозрачные радужные бабочки окружают цветок, веселясь и порхая крылышками, прыгая с веточки на веточку на тонких лапках, любуясь ягодками, высокими пузырьками солнца (цвет гроздьев - солнечно-апельсиновый); паутинки складывались в лесенки и струны, ломанные линии, и на них сияла роса, дрожащая, готовая упасть; а вот маска, соединенная с короной, с ниспадающими алмазами, запутавшая, казалось, в крючковатых ветвях и маленький птенец журавля с сердцем, пронзенным стрелой, вылетает из нее, в небо, где дождь напоминает косыми ручьями клетку, разбросаны недописанные и порванные стихи (или то ноты), миражи человеческих эмоций, движений;.. было их много - мистических, обворожительных, не похожих одна на другую, но эта нежная картина с девушкой в мирке лепестков, перышек, снежинок и луны была лучшей и, во что бы то ни стало, Джейсон хотел купить ее; с тех пор он не видел таинственного автора ее; с которым, впрочем, и познакомился, случайно прогуливаясь по городу).
Теперь картины не было, и его жизнь изменилась не только тем, что не в радость был виски, который он часто пил, глядя на сказку ее красок, девушку и мечтая, не потому, что некого было погладить перед сном, и никто не встречал внимательными, полными тихой и мягкой души, глазами, без слов точно понимая тебя, чтобы ты не сказал, подумал или сделал, и даже не потому, что друзья и коллеги потеряли главный источник своего эстетического, самолюбивого и иного наслаждения, обыкновенно приходя к нему в гости, фотографируя, долго рассматривая и также трогая ее дивный загадочный материал; а из-за того, что почувствовал впервые за годы своей сытой, мерной и почти искусственной жизни заранее узнанных или готовых ощущений беспокойство, страх больше не найти любимую девушку на картине и любимый мирок на ней...
Расследование длится, отсчитывая нетерпение и страх с каждым тиком стрелок - полицейские сбиваются с ног, но даже подозреваемых и место продаж картин не находят ("неужели замок испарился?" - возможно, подумаете Вы, глядя, как на его месте раз – и лесок; нет он так и остался, но... Странно-мощно и молчаливо стоит стена деревьев, впрочем, не растущая, хотя и искусственной ее не назовешь, соседи и друзья богача рядом проходили и могут подтвердить - ничего подозрительного, обычный лес; затосковав по картине, как не скучал за родными и друзьями, миллионер подробно описал художника и то, что было внутри замка ("Он был, говорю вам!" - орал он в участке, хватая за грудки командира); в итоге, отряд с ним во главе пошли по указанному направлению...
Не излишне заметить, что с каждым шагом внутри миллионера росло нехорошее предчувствие (убранство автора картины, шокированно-навязчиво запомнившееся, его длинные черные волосы, темные глаза, деланно-любезный прищур глаз в сочетании с затаившимся где-то в глубине зрачка страхом, и даже манией к чему-то, прерываемую без его воли, веер, которым он поспешно прикрыл небрежно швырнутые деньги за картину - все в мозгу Джейсона усиливало одну мысль, что возникла при первой встрече: "Он странный... Неспроста все это..."...
Подошли к лесу, богач коснулся рукой веток ближайшего дерева, чтобы отклонить их - они были из такого же материала, как и картины - мягкого и твердого одновременно, приятного на ощупь! "Не может быть!" - воскликнул в смятении чувств он и пошатнулся, падая на ствол дерева - подобно пластинкам домино, одно за другим стали падать деревья (они были нарисованы!). Как обезумев, грозясь на бегу посадить пожизненно "мошенника и подлеца", проклиная автора, сожалея и насмехаясь над своим восхищением его работами некогда, миллионер влетел в замок, физически трясясь от злобы и, попадись ему художник, он бы, как минимум избил его. Читатель, возможно, ждет поимку поспешно скрывавшегося от правосудия юноши, шелеста защелкиваемых наручников под довольный взгляд Джейсона, торжествующего приговора "виновен" автору прелестной злополучной картины, счастливые объятия богача с нею, изъятой у преступника; Поверите, бывший ее хозяин... жаждал этого, вломившийся в холодный пустой особняк, наполненный монотонный шумом падающих капель, мраком и неясным гулом шепотом, точно в глубин его кто-нибудь бродит; а лишь...
Обыскав все, в потаенном углу замка упал на колени, дико озираясь и не смея двинуться, дышать - перед ним безжизненно лежал тот самый юноша, судя по всему, он покончил с собой, так как лицо его было не исполнено страхом неожиданной смерти, крепко обнимая, так что нельзя вырвать, какой-то неясный комок; богач присмотрелся и едва не потерял сознание - это был не комок, а смешанные, вероятно, сожженные и порванные картины - вниз было все смешано с грязью, кровью, обезображено; лишь одна оставалась неиспорченной, та, что когда-то была прекрасной девушкой среди лунного света, лепестков и светло-бело-сияюще-розового мечтания (теперь это был лишь крошечный кусочек жемчужинки, щепотка белого перышка и крохотная частичка чего-то мягонького и бледного); какое-то еще сумасшедшее смешение света и черно-белых красок ударило в глаза в мгновение, когда Джеймсон озирался, и он вернулся взглядом туда: там догорала рукопись, скорее всего, художника...
"... Я с детства любил картины и красоту в целом, сам рисовал и особенно этим стал увлекаться при поступлении на хирурга; и все же одна мысль не давала мне покоя: "Что есть человек? - Не венец природы, раз кто-то рисует живописнее его картины заката, брызг волн, краски перышка каждого птиц, люди же, в сущности - только срисовывают, и даже когда пишут картины без подсказки, как им кажется, категориями мысли, чувства и фантазии не могут покинуть границ, скажем, уже когда-то до них придуманных и прорисованных контуров неба и земли; и искусство становится игрой в сочетание красок и форм, позаимствованных у кого-то более могущественного и гениального, хм... а еще говорят, что человек гений.... Раз человек такое совершенство, то, пусть послужит мне и искусству полностью (это забавно?)... Над моими идеями смеются! Конечно, они готовы раскошелиться на мастера, на новые работы, совсем не жалея труда художника, брезгуя им только потому, что какая-то краска стала менее сочной из-за солнца или только потому, что есть такая вещь, как пыль и время?! Я исправлю это, клянусь!!!.."
Каждое то слово дышит разочарованием, яростью, сквозит ураганом событий, возможно, трагических и мистически раскрывает какую-то тайну, не правда ли? Полицейские и богач бросили всю свое зрение и скорость запоминания на мелькающие под переворачиванием огнем листочки, рисующие следующие картины: "...Итак, я все решил, затачиваю нож и шлифую полотно (хоть бы не подвел клей, приготовленный по тайному рецепту императорского хирурга, я отдал почти все мое состояние на краски, инструменты, а главное, на него, хоть и оставили мне хорошее наследство; пора за дело: так, кажется, мой дражайший профессор, более всех критиковавший меня, любил кататься на лошадке - а поскачи косточками, как она!.. еще вот помню, был в гостях и у Вас стояла такая роскошная стеклянная ваза... На! (наслаждаюсь визгом рассыпающихся осколков, они хорошо будут смотреться на фоне, что-то синенькое, с черным, чтобы было загадочно... И Ваша любимая ленточка - м... ну не знаю, банально, вот прибавить красок в кровь и подстудить ее - это уже интересно..."
"Он делал картины из людей!" - листая вместе с нашими героями рукопись, вырвется вопль ужаса у Вас; и не сколько от факта такой безумной мести и жесткой (мягко скажем) оригинальности в технике выполнения, сколько от представившегося тотчас Вашему воображению самодовольства юноши, продавшего одну такую работу (как сейчас слышится признание, аплодисменты, бешенный гонорар, разжигающий еще более бешенные амбиции; роскошная жизнь, море друзей и возлюбленных, деньги, сокровища, весь комфорт жизни, который можно вообразить за картины, что никогда не утратят своей красоты и которые можно потрогать, что объемны и уникальны; почувствуется отвращение, ненависть, брезгливость и страх перед маньяком ("очень поздно и быстро я понял, что мне понравилось и я не могу остановиться, бездумно, яростно-играя порою заносил нож порою над совсем незнакомыми и ни в чем невинными передо мною людьми, травил их, топил, вешал, толкал с высоты, сжигал,.. ради фантастичного реализма фантазии и творчества"); но не прочтется ли в этом отчаяние, одиночество, боль безумия? Почувствуется ли?..
"... Что я наделал?!.. Я продал тебя, моя единственная любовь... Отдал какому-то Джеймсу за возможность еще раз показать за его деньги, какой я талантливый друзьям и критикам, заплатить им, чтобы они молчали и не сдали меня полиции?.. (Разговариваю уже мысленно с картиной... Ничего особенного для тех, кто подобен мне... Да и они не поймут, я сам себя не понимаю, как я мог продать тебя (не выходит из памяти, как с новой силой после разлуки припадаю к тебе, похитив и вырвав из той дурацкой платиновой рамы: какая же ты прелесть, как в первый раз любуюсь твоим личиком, волосами, фигуркой, что гладил; твои глаза, в которых я утопаю и сейчас, смотрят с картины на меня так же нежно и доверчиво (чистый, легкий, как лунный лучик взгляд); твои губы, по каким так любил легонько проводить рукой, же мягко алые, и, кажется-вот вот задрожат, сверкают теперь снежинками, одно касание к твоим щечкам уносило меня в облака, так же как и перышки из них, которые вырезал всю ночь; твоя опьяняющая шея, кажется, течет по моим жилам каждым своим контуром (какое блаженство снова коснутся дождя из ее частичек...); обаяние твоих плеч, которые я обнимал, вновь обволакивает меня, погружая в неведомый туман сна, который я не хочу покидать (пускай хоть на картине он будет вольный и никто его не отнимет у нас); когда ласкал тебе грудь, то воображению отчего-то представлялись две жемчужинки на камне морского дна, маленькие такие (я сохранил их, днями осторожно отливая покраской на манер перла); целуя твой животик, чувствовал себя во власти лунного, магического круга, живого, пронзительно сияющего (теперь он так далеко от меня, точно маленький след только оставил на картине, лишь далекий свет следа) )... Что за рок и хмель тогда надели мне оковы - это не игрушка, я ощущаю подобные с тех пор, как встретил тебя - складывающееся в мазок на полотно краше всякой краски сухожилие! - Не в том дело, что я оправдываюсь, безумец!.. Я продал тебя, и теперь не могу снова поцеловать, как тогда, в завершающий миг, поправляя твои ниточки из щек, обмазывая из блестками и белой краской; клялся не отдавать тебя никому - ты моя жизнь, последнее, что делало меня хоть каплю собой (никто не узнает, как я хотел побороть в себе эту идею, говорил: "Ты что, опомнись, что ты творишь?!", как где-то внутри меня томилась крупинка человека, ты ушла - и она уснула... Ее заменил какой-то бешенный зверь, ждущий мрака ночи, чтобы вернуть тебя, я найду твой дом, Джеймс, слышишь, а после она никогда не будет твоей!.."
(Миллионер с холодным потом вспомнил темноту, при которой он шел к любимой картине и не обнаружил ее, он с еще большей скоростью, чтобы не сойти с ума и оставаться в хоть частично-относительном сознании, впился в бедственно-быстро ускользающие под огнем строчки) "... Теперь только память мне остается, возвращаться мыслями и сердцем к моментам, в которые мы встретились, общались, за разговорами точно не зная, что есть такая вещь как время, вместе читали, гуляли, смотрели фильмы и играли в шахматы, ты помогала мне писать картину, умиляясь грудке птенца, не зная, что это был кусочек лобика сироты (он был совсем один и выброшен приемными родителями, пока он не осознал всего случившегося и грядущих страданий, я взял его к себе, поиграл с ним, накормил, он ловил радужных зайчиков и смеялся так счастливо, потом - улыбался, очевидно, видя это во сне (пусть он спит сладко, я не помешаю ему спать - подушка, поднесенная к лицу, не разбудила); ты водила меня к себе в гости, показывая любимую домашнюю миниатюрную сакуру, с тобой я мог проводить сутки и не заметить, что они прошли;.. пока ты жила, ты была еще прекраснее и... мне остро захотелось, чтобы ты подарила мне ребенка, а неясное даже сейчас в мозгу говорило: "Так и будет, и станет она навсегда твоей, такой же юной и прекрасной если..."... Опять кольнувший и смявший мой рассудок приступ безумия, я придумываю как убью, нарисую тебя. Когти тщеславия и неведомой инерции погони за бешенной идеей гениальности, наркотический экстаз хищника-художника, выследившего музу и приготовившего для нее надежную клетку, я... дрожал от ужаса и ожидания этого момента - стал предвкушать, как буду аккуратно, лаская, раздевать тебя, потом твое тело, когда уснешь и больше никогда не почувствуешь боли; как буду, как морфинист, с удовольствием забывать о сне, пище и обществе, предаваясь лишь тебе, созданию работы из тебя и с тобой (эдакое трехгранное отражения тебя - ты - сама картина, ты на ней полностью и ты на ней по плечи - сама фантазия эта приводила меня в экзальтацию фанатика; "Как ты будешь прелестна, вечно и никто не похитит тебя!.. Пусть все картины купят, продадут и перепродадут или выкинут сразу после покупки - мне плевать на них; но тебя я сохраню!" - оглушал меня сиреноподобный голос внутри меня кого, я до сих пор не знаю); никогда я так не был одержим идеей создать картину. Дрожь. Смятение до неги и нега до безумия. Крик. Но его не услышат - я сведу с собой счеты и вернусь к тебе... Мы снова будем вместе..."...
"Как в те дни, когда неведомый инстинкт художника заставлял меня осторожно так или иначе поворачивать голову, просить принять ту или иную позу, любуясь, как красивее ты будешь смотреться в том или ином свете, притом или другом цвете, я водил по твоим щекам кисточкой, пока ты дремала и фотографировал фанатично в памяти каждое твое движения и тень новой мысли в твоей тихой улыбки, оттенок румянца и твоего чувства в твоих глазах; я потратил последние деньги на добычу смертельно-сильного снотворного, и, покупая его, визжал на себя: "Ведь это - она! Ты же любишь ее, можешь быть с ней счастлив, иметь с ней настоящего ребенка, даже не бросив свое нечистое хобби; не тронь ее!!!"... Прости меня - это было сильнее меня - в тот вечер я долго наблюдал, как ты ешь крем со снотворным; еще живая, такая красивая..."
"Отдай хоть это мне!" - плакал Джейсон, не осознавая, что он творит, бросаясь в огонь за последними догорающими строчками: "Я... Я... хочу убить себя!!! Пропади пропадом все эти картины; сколько я из-за них заманил и погубил душ, ради денег от них и их самих!.. Как я мог жить?!.. Почему живу до сих пор?!.. Будь я треклят!!!.. Возомнил, что гений... Да гнуснейший из преступников я - предал сам себя и мир, весь невинный, и так страдающий, но прекрасный мир!.. Картины еще многие целы и все так же хороши... Нет, пусть никто их не видит - сожгу их вместе с этим дневником, пошлю к чертовой матери!!!.. Не горят, а спирт и сыворотка на клей и шприцы для них ушли, вот черт!.. Прости меня, Господи, прости, помилуй, помилуй, помилуй, Господи, молю, смилуйся, милостливый Бог, лишименя жизни! (Я каюсь, если Ты меня слышишь, каюсь... Мне даже стыдно поднимать глаза, чтобы увидеть, где пистолет... Я знаю, я снова грешу и не искуплю этим своих грехов; я хотел отомстить и подарить хорошее себе и другим - Но Ты прав - нельзя так, нельзя! Я не имел права убивать, оскорбляя вечность; жизнь... Она могла бы мне дать скромный доход хирурга и художника, нормального, у которого есть тихая, хорошая жизнь, друзья, любимая; я же.... Подлец, мошенник, убийца!!!.. Как я мог?!.. Вернись ко мне, молю!.. Я не могу жить без тебя, ты лишила меня способности писать картины, после того, как увидел тебя, и прекрасно... Ты неповторима, я проклинаю свое безумное желание запечатлеть твою красоту, даже для других... Никогда никому больше не отдам тебя!.. Все, черт со мной... Пусть и из меня сделают картину, да уродливую, пусть отдадут ее даром на растерзание полоумным - это еще будет рай для меня за то, что я сделал с тобой, мое сердце!.. Если Ты позволишь.... Молю напоследок - пусть лишь одна мечта мне останется, если я еще когда-то смогу мечтать (о, если б...) - хотя б смотреть на тебя из подземелья темноты, на твой мирок, где лепестки, снежинки и ты, твои глаза (твои невидимые крылья, ангел)..."

Сообщение отредактировал Gaze - 3.5.2015, 22:09

[Gaze]

"Капут!"

( И настал.. ..)

... - Словечко летит, подобно маленьким звездочкам, сквозь Космос, разные планеты-кометы, так весело, легко, смеясь вместе с бесконечной и тихой синевой, будто никогда не...
Раздавались глухие раскаты грома над секретной лабораторией Нимнула, сыпающуюся и увязшую в болотоподобном пепле и паутине (он сам ее как-то сжег, отчего-то решив распространить в ней в жару торфу и поплясать на нем); чего уж удивляться, что, как-то раз...
Сумасшедший изобретатель скакал и хлопал в ладоши от счастья, приговаривая: "Наконец я избавлюсь от Спасателей и всех-всех-всех бурундуков, мышей, мух, всех-всех-всех животных... Запомни - они - зло! Зло - надо убирать! Понял?" - и трясущейся от безумия рукой включил кнопку запуска того, к кому он обращался...
Тем временем Чип и Дейл, привычно переругиваясь и топоча на месте от азарта лапками, играли в настольный хоккей, Гаечка, поправляя очаровательную челочку, с энтузиазмом упражнялась в стрельбе из своего лука, заряжаемом вантузами, Вжик пил яблочный сок из пакетика на солнышке, напевая песенки, а Рокфор усердно перебирал лапками по клавиатуре компьютера и щелкал мышкой, просматривая ленту новостей и общаясь на любимом сайте - Форуме поваров и любителей сыра "Сырки-дырки".
На небе смотрелись в радугу облачка, что прибавляло досугу друзей хорошего настроения, вдохновения; им казалось, что так будет всегда...
Но вдруг грянул гром среди ясного неба в самом прямом смысле. Все в Штабе, как один, встрепенулись, напряженно глядя в окно - за ним все так же зеленела травка и порхали бабочки, никакой опасности не мелькало даже на горизонте!
- Должно быть, показалось! - решил Чип, пользуясь замешательством, незаметно подбрасывая шайбу в ворота Дейла, хотя выигрывал красноносый бурундучок (что сосредоточеннее всех смотрел в окно со смешной рожицей, прислушиваясь и стараясь понять, к чему бы это?).
- До чего техника дошла - телевизоры уже в природу монтируют! - философски пробормотал он, потом пожал плечами и поспешно вернулся к игре и выяснению отношений с товарищем, любившим жульничать.
Рокки подмигнул малышам и стал снова печатать сообщения таким же поклонникам сыра, как и он, делиться рецептами и обсуждать их, мушка удовлетворительно прожужжала, перевернувшись на бочок, чтобы насладиться сытой дремой, а Гаечка пискнула от радости (попав в лучшую цель тренировки), словно все пошло по-старому...
Но вот гром грянул снова, и Спасатели поняли - им это не показалось. Они бросились друг к другу, вернее крохи прижались к пузику мыша, что принял их в свои добрые лапки и стал гладить, успокаивая и уверяя, что все будет хорошо... Неясный раскат в этот миг усиливался, как будто что-то огромное и опасное приближалось по воздуху к славным Спасателям...
Оно проломило крышу и зловеще предстало перед ними - это был гигантский робот, с кошачьей головой, ручищами-мухобойками и крыльями из ножей, что могли вращаться, как пропеллер; из мухобойки высовывались по одному световому мечу, один глаз криво был лазерный, другой прозрачной, такой неприятной и толстющей линзы, что можно было подумать, это Нимнул отдал на него монокль, рожа у робота была устрашающей и с зубами, вытянутыми и ужасающими, напоминающими челюсти инопланетного монстра, передвигался он на слизких клейких шарнирах; сложнее было придумать безумнее, пугающее, огромней, злее, фантастичней робота, чем этот!
Он стоял, размахивая своими граблями из мухобоек, клацая кривыми, разнокрупными и разнодлинными клычищами, численности и остроте, страхотю могла б и акула позавидовать, шумел и выписывал джигу на склизких колесиках; приводя бедняжек в страх почти до смерти...
- Хих, каааааккк-к-к-к ллллюбезно-но-но со стороны Нимнула доставить нам пасту "Колгейт" роботом на дом! - пролепетал нервно Чип, чтобы хоть как-то развлечь друзей, дрожащих, побледневших, как по команде.
- Ага, и возвести кого-то из нас в джедаи... "Звездные войны" решил свои снять, что ли? ть-тьтттьть... - пикнул шепотом второй бурундучок, у которого даже ушки закосились от ужаса.
- Вы что, решили, как и Нимнул, тронуться?!.. Вы поглядите на эту помесь Крюгера с Терминатором и Чужим - он явно послан им и ими, чтобы избавиться от нас! - Гаечка, несмотря на хрупкую женственность, первая пришла в себя и отважно выступила с луком и воинственным кличем на чудище.
Крошечная мышка самоотверженно прыгала по всему Штабу, без устали стреляя вантузами в робота, куда попадет, чтобы отвлечь и дать возможность спастись другим, опутать веревочками, незаметно прикрепленным к "стрелам" - глупый колос разозлено вертел головой, ручищами и колесиками, но не успевал за прелестной ловкой Спасательницей; тщетно побегав за ней по кругу, он запутался в руках, крыльях - вантузы так и мелькали с разных сторон, метко-крепко впиваясь своими кругляшками то в спину, то в глаз, то в макушку незадачливого незваного гостя. Наконец, он грянулся оземь, и закрыл глаза, как убитый.
Окончив бой, мышка еще постояла на страже с натянутым луком, но убедившись, что враг без сознания, опустила оружие, повернулась к друзьям - мордочка ее была недовольна и беспокойна одновременно.
Вжик подлетел ее обнять, счастливый-счастливый, Рокфор стыдливо опустил глаза и закрутил ус, брундучки наперегонки кинулись ее целовать с воплями: "Мы тебя обожаем!!!"
- Разини! - с достоинством отстранила она восторженных братцев, приказав им перевести робота к ней в мастерскую на демонтаж, чтобы можно было сделать из него что-то полезное.
Зеленая кроха на радостях полетела к нему, чтобы хорошенько обнюхать, поиграть с мухобойками, сфотографироваться на память (вот все мушки удивятся и будут завидовать!); словно прочитав его мечты, устремился и Рокфор, утверждая, что мухобойки сослужат отличными лопатками и формочками для новых блюд, также он хотел оторвать недругу кошачью голову, чтобы сбросить с вертолета в Марианскую впадину (надо ж отомстить ей за то, что у него едва носик не съежился от страха); да не тут то было!..
Чуть они подошли, злополучный робот закопошился... Спасатели ахнули и отбежали, однако теперь они не собирались прятаться и дрожать в углу: храбрая малышка с луком и стрелами-вантузами вернула им мужество и готовность отстаивать свою честь, защищая друзей, понимая, что так много в них нуждаются... Итак, они быстренько придумали план и, пока робот поднялся (теперь он выглядел еще ужаснее, злее), приготовились к его исполнению.
Вот уже Гаечка стреляет в него из лука иголками и камнями, появляясь повсюду, еще неожиданнее, а на вертолете кружит вокруг его фигуры мыш, выполняя самые сложные фигуры высшего пилотажа и от веселья происходящего даже придумывая новые, опутывая цепями и резинками, завязывая на узлы, которые и Гордий и не мог бы развязать; Чип и Дейл тем временем вытаскивали из его ног соединяющие суставы шарниры, кололи их и подпиливали, отвлекая и толкая в яму, преследуя по пятам; Вжик все это снимал на фотоаппарат и видео, отправлял это Нимнулу (такие психи, как он, не выдерживают обычно издевательств над своим творением и жалеют его больше чем замыслы, ради которых создавали); горячий бой грохочет...
Но в один миг неприятель стряхнул с себя бурундучков так, что искренне любившая их Гаечка бросила стрелять, подбежав к ним (они отлетели от страшного удара!); лук приняла мушка, но нечаянно иголкой попала не во врага, а... в лопасть вертолета - тот забарахлил и путы спали, мышу пришлось уже все бросить, лишь бы не разбиться и не погубить друзей (пике было в их направлении); робот же - гоготал, как никогда за свою короткую жизнь, голосом Нимнула.
- Я так и знал, что ты стационарный, мерзавец! - очнувшись, выдохнул изнеможенный Чип.
- Мы тебе все равно покажем, очкарик полоумный! - бодро встал, разъяренный страданиями друзей, Дейл и изо всех сил кинул огромным камнем прямо в сердцевину монстра; тот отшатнулся и даже упал, но, судя по его еще более озлобленному рыку, помирать не собирался и вот-вот опять ринется нападать.
- Придумал! - воскликнул он, с необычной, для его пухлого, от арахиса, тельца, скоростью, за лапку отводя Чипа и Гаечку подальше от камней, которыми в ответ начал кидаться железный псих, другой лапкой кидая мышу гаечный ключ для починки вертолета, первой задней лапкой подавая Вжику фотоаппарат, второй - запуская одеялом в противника, чтобы хоть на миг привести его в замешательство.
- Братцы, шубки в зубы, теплое перекусить и... за мной! Рокфор, курс на Север! - на самых высоких нотах пропищал он, спеша к спасительной дверце вертолета...
Так Спасатели полетели по направлению Северного полюса, надеясь, что царящий там лед и снег, могучий холод навсегда разрушат творение Нимнула, которое между собой не упоминали иначе, как "Капут"; превозмогая километры, ветер и облака, крошечный их вертолет летел, петляя из стороны в сторону, стараясь играючи проскользнуть между тоненькими ветками деревьев и узкими проходами между колоннами (ужасный робот погнался за ним).
Ни молния, ни вьюга, однако, не останавливали крошечный транспорт друзей - во-первых, за любимейшие и огромнейшие куски самых редких и собственных сыров, бравый летчик купил чудо-топливо, позволяющее никогда не терять скорость и не заканчивающееся многие-многие столетия; во-вторых, он очень любил путешествовать, и чем острее обстоятельства, сотворившие поездку, тем более она была манящей для Рокки…
Ну и в третьих; он давно не бывал в белом-белом краю и соскучился по нему, где ходят важные пингвины, фыркают умилительные моржики и прыгают по снегу белые медвежата; ветер был попутный, так что...
Долго ли, коротко ли, а прибыли наши герои на Север, к счастью, раньше противного робота; что дало компании поспешно выпрыгнуть из салона вертолета подышать свежим (мягко говоря) воздухом.
- "Я заморожу его"... - передразнивал моментально замерзший, изнеженный Чип второго бурундучка, продолжая высказывать поток ругательств, впрочем, не иссякающий весь полет, - Идиот!!!..
И, ничем не мотивируя последний выкрик, он надулся и занялся согреванием драгоценных лапок; тем временем Вжик смеялся с крошечным моржонком, с которым подружился, над масенькими варежками, надетыми ему на черные усики на его зеленой головке.
Рокфор фотографировал, как купаются лемминги в еще не замерзшей лужице; Гаечка готовила изголодавшимся бурундучкам еду в походной электрической печке...
Хрустящее теплое мышиное печенье подняло настроение и развязало язык щекастым малышам с хвостиками-пимпочками, все не разговаривавших друг с другом; и теперь, умиротворенно отхлебывая мышиное кофе, Дейл спросил:
- А чего ты назвал меня идиотом?
- Ну ты ж собрался заморозить робота... - смягченнее отозвался его собеседник. - А разве его холодом возьмёшь?.. Только зря прилетели....
- Неправда, крохи! – ласково возразил, подмигивая Рокфор, выкладывая щедрую на экземпляры пачку фотографий. Друзья уселись рядышком их рассматривать, не замечая времени и холода от радости…
Вот развеселые белоснежные щенки песца играют в волейбол снежком, вот несмышленый моржик ловит блики Северного сияния, вот пингвины соревнуются с рыбками, кто выше прыгнет из воды к макушке айсберга, делая разные причудливые кульбиты в воздухе, вот от холода капли от брызга застывают тут же в прекрасных ледяных цветах, силуэтах, фигурках точно животных, а вот переливается белоснежная долина, когда показалось солнце...
- Ты прав, как здорово тут... - ахнула в восхищении мышка, забинтовывая лапку белому медвежонку.
- Вы не забывайте, что мы не просто тут, грядет ж Капут!.. - устрашающе взмахнул лапками Дейл, рассеивая корм оленятам карибу.
- Ой, не вспоминай эту железяку! - страстно умолял второй бурундучок, с мордочкой, тихо просящей об лимоне и виселице.
И... как только он это сказал, испуганно метнулся в лапки моржонку Вжик - смолкли веселый смех птичек и цоканье пингвинов, рев снежных мишек, заунывно-гулко и жутко стал раздаваться скрип и гадкий шорох одновременно, наползала громадная тень...
Робот, подуставший, но еще злее, страшнее, все еще мечтающий порадовать своего создателя достигнутой целью, все ж догнал их даже на Севере (видно было, что холод и лед его совсем не беспокоили)!
- Ну вот!!!.. Идиот!.. - он и есть!.. – (как бы про себя, но обращаясь к Дейлу, буркнул первый бурундучок) - вместе с ним вернулась злоба и к Чипу, он резко и с видом зазнайки проконстатировал Рокки - любое железо плавится... На юг его надо, да побыстрее... Курс на Сахару!..
- Да ты с ума сошел?!.. Капут-то сыграет в ящик от жары, но где гарантия, что раньше нас?! Мы ж заблудимся и пропадем тааам!!!.. - ужаснулся было Дейл, но его друг был неумолим ("На Сахару, я сказал!")
Понимающий мыш, заверив, что «карта есть, друзья найдутся и на Севере, и в пустыне, что они вместе не пропадут и в любом случае – это приключение», метнулся к месту, где они оставили вертолет, но... его не было, точно он сквозь землю провалился!
Теперь все по-настоящему испугались: робот вот-вот настигнет их, а все оружие и путы у них остались в багажнике их транспорта; малыши, как при первой встрече с посланником кошачьего дья.. Эээ..то есть .- ... Нимнула, обнялись и запищали, заревев, как один, дрожа и бледнея пуще прежнего; мыш их обнял и закрыл глаза...
Когда он открыл их, то... Его усы изумленно-восхищенно навострились - они были живы, мушка покатывалась со смеху, Чип и Дейл с умилением на что-то с наслаждением смотрели, обнимая Гаечку с двух сторон, поймав момент. Он поспешил за направлением их взгляда и...
Ошеломился: пару крупный моржей, бивнями и тельцем вытолкав и откопав вертолет из глубокой снежной ямки, припорошенной целой снежной горкой, усами и ластами счищали снег, которым замело их транспорт, а робот...
Вдруг, как оказывается, тихий, радостный и милейший в мире, симпатичный, с улыбкой, светло-мигающими разными глазками, только без какой-то маленькой антеннки в голове, мурлыкающий, играет с пингвинами, медвежатами и мастерит для них из только застывшего льда игрушки, катал в небе зверят, готовил им мухобойками лакомства!
Заметив Спасателей, поспешил к ним - они съежились еще больше, почувствовав его приближение, опять зажмурились, приготовившись вместе погибнуть, но…
Открыли вновь глаза, изумленно, как никогда в жизни, как если б в первый раз открывали для себя этот мир, от того, что... он гладил их, в лапки дал по снежной игрушке и приготовленного лакомства!
- Ккак это могло случится?! - заикался Чип.
- Нас же пятеро и не смогли ничего сделать, а тут... Вот тебе урок, Нимнул - природа сильнее любого робота! Обломись, чудик рыжий!.. Капут твоему плану! – облегченно с тенью легкого злорадства засмеялся вместе с ним Дейл, внутренне сгорая от стыда.
- Да уж, и все же мы вместе и вместе его победили не раз, хоть и не полностью! - утешающе поцеловала в еще больше покрасневшие щечки каждого из них Гаечка.
И никто так и не смог понять, почему он робот изменился к лучшему, в чем был его секрет: запрограммировал его быть нехорошим маразматик-Нимнул, одной крохотной антеннкой, нечаянно вынутой пролетавшей северной чайкой из любопытства…
Но достаточно было ему доказать, что бурундучки, их друзья - совсем не зло, как он станет добрым и полезным, так и случилось, дело в том, что…
Только попав на Северный полюс, железное творение сумасшедшего гения… с приятным изумлением притихло почувствовало, как жмутся к нему приветливо мишки, и если их погладить – они обрадуются еще больше; и с тех пор он и сам все понял, что зверюшки-друзья – это прекрасно, что надо их беречь и любить, и это будет взаимно…
А его изобретатель все это увидел и… пошел с досады есть непонятно для чего болотную тину и обрывать мох, сгоняя к себе на плешь противно квакающих лягушек; повторяя себе, что еще проучит, избавиться от Спасателей, топая по кочке... даже кочка была против - и злой гений по пузо провалился в едкую трясину, не только кушая теперь тину, но и прихлебывая болотной жижей)...
Вжик же… вместе с мышем... Сидели и ничего не могли сказать, они только смотрели, как их друзья играют вместе с обрадованными жителями Севера; "Сказка просто!.. Капут просто!" - только и подумал Рокфор, спеша с мышкой, мушкой и бурундучками к новым друзьям - роботу и малюткам севера: веселиться, катать моржиков на вертолете, погладить малыша касатки, катавшего всех на своей спинке, смотреть вместе, как...
Капельки застывали и уносились легкими снежинками, рассыпались в сиянии,
Брызги летели... Точно...
Маленькие звездочки, сквозь Космос, разные планеты-кометы, так весело, легко, смеясь вместе с бесконечной и тихой синевой…

[Gaze]

Белоснежное небо...

(Все, что Вы хотели знать о... кадах... и не только)))

Мечтами возносясь к нему, тихонько... шелестят высокие веточки с крупными ягодками, приятно красными с сочными, на несколько минут они озарились алой дымкой заката и теперь стали тускло бледнеть; но это не портило их для взора...
Огромных внимательных светло-зеленых глазок, обрамленных нежно-розовым узорчатым ободочком, пушистыми белыми ресницами и бровками, где-то по краям и в середине глазок - черные штришки, будто то блестели темные жемчужинки; они с легкой грустью опустились на длинные-длинные белоснежные лапки с мощными когтями своей хозяйки: день уже закончился, а как прекрасно было поймать солнышко, редко-долгожданно заглянувшее сквозь густые джунгли леса, объятого льдом и снегом, ловить бледно-розовым носиком и кажущимися невидимыми от белизны усиками его лучики, искристые блики играли с ее не слишком длинным хвостом с розовой пушистой кисточкой, как у льва; припадая на передние лапы и внимательно придерживаясь задними коротенькими, она наблюдала этот день сквозь...
Небольшое озеро в глубине леса, прозрачное и притягивающее. Она изящно коснулась носиком воды - пошли круги, подобно причудливым облакам дальних планет, быть может, и те, что опоясывали родину ее и маленьких, больших-таких, как она: существ, огромных, но с коротенький телом, с гигантской мордочкой словно морской свинки и внушительными хвостами (кадов). Мысли, одна за другой, шаловливыми крошками-невидимками снова ли между ее крохотных круглых ушек и тонкого округло-изящного лобика (а вдруг и в озере кто-то, как и ее родичи, гуляют, кушают, дружат?..)
Она присмотрелась к мерцающей глади, бликами будто гладившей ее черты, высокой и легкой, как белоснежное небо... Казалось, в ней тихонько перешептывался снег, укрывавший фрукты, цветочки и ягодки с листиками и травинками, капельки росы или свежести замирали на них ледяными алмазиками, что как пятнистой корочкой отражались в воде... Как перышки, мелькали в ней белые и бледно-розовые, нежно-апельсиновые рыбки, стройные, с большими хвостиками, полупрозрачными и кружевными, пышными, философствующие о чем-то своем открывающимся и закрывающимся ротиком, чуть выпуклыми глазками, коротенькими кружавчиками плавничков и жабрами (они дышали, разговаривали)...
Эти светленькие морские крохи как-то растерянно бродили среди оледеневших травинок водорослей, не смотрели на капельки сияющих жемчужинок, на масенькие кораллы и затонувшие следы иных цивилизаций и миров; трогали все ротиками и скучающе глядели вдаль, ввысь, где-то там пестрели цветы, ягодки, травинки...
Сердечко в ее грудке забилось чаще: "Малыши, чем же вам помочь?" (плавающие друзья ее, несомненно были хрупкими капельками волшебного дождя белого неба, что больше никогда не повторятся); поблизости не было ничего, чтобы быстро накормить их; она решительно отбежала на поиски травинок, мысленно пообещав рыбкам вернуться; однако... чем дальше в джунгли, тем более скупы они были на растительность; да и ее соседи - миролюбивые халикотерии и гигантские снежные попугаи лениво-жадно отворачивались и проталкивали лапами за щеки, недовольно-предупредительно урча и кося миловидные глаза; кады ее крохотной группки, забравшись на великаны-папоротники, друг рядом с дружкой, свив для малышей люльки из лиан, крепко спали, оставив только часовых по четырем направлениям; не стоило их отвлекать; синева и мерцающие звездочки опускались на долину кадров; и только...
Где-то вдалеке от нее белоснежное небо озера тосковало от того, что не оживляют его игры и перегонки, рой пузырьков рыбок с пышными хвостами, покрывавших почти всю их спинку и животик, прелестных кремовых и белых своих малюток, что испуганно метались, как лепестки, подхваченные холодным ветром (они все еще были голодными); с каждым шагом она понимала это, отчаянно решившись вернуться и постараться освободить когтями водоросли для пищи рыбкам; пока глубокая ночь не обрекла их на бессонницу от грусти и просящих кушать брюшек, она повернулась бежать назад, но вдруг...
Смущенно отступила назад: перед ней был кад горазд крупнее, с более мощными плечами и спиной, более длинными когтями и хвостом, белоснежный, с теми же розово-белыми ободочками черно-зеленых бусинок огромных глаз очень крупной по отношении к коротенькому телу мордочкой, почти такой же как она, но... Она потупила взгляд и не решалась сказать ему ни слова: он положил перед ней добротный пучок травинок с мелкими-мелкими ягодками (как раз пригодных для рыбок!); ее кончик хвостика взволнованно дрожал и, если б мог говорить, наверняка б, как и она спросил: "Отчего ты?"...
"Смотри... Они радостные!.. Они снова играют друг с другом!.." - донёсся тихий голос кого-то, когда она, поблагодарив, взяла пучок и вернулась к белоснежным и бледных тонов бабочкам воды, аккуратно кинув корм рыбкам, она с радостью наблюдала, как ловят ротиками травинки, трясут фигуркой, облегаемой роскошным хвостиком, из стороны в сторону, от счастья, наконец, ощутить вкус травинки, после - кружась в догонянии друг дружки среди жемчужинок, рифов и водорослей; она смотрела и чувствовала, как гладит их хвостики и как хорошо - просто помочь таким милым созданиям и наблюдать за ними; голос...
Заставил ее встрепенутся и поднять глаза - рядом с ней примостился у кромки озера тот самый кад, что подарил ей травинки для ее крошечных друзей белоснежного неба озера, от синевы сгущающихся сумерек кажущееся сотканным из сверкающего чуть синеватого тумана; он долго смотрел в ее глаза, ловя в них все - ее солнечную, как улыбка малыша, радость от осторожного касания лапкой к спинке близпроплывавшей рыбки, ее задумчивость от того, что наступает такая странная пора, клонившая ко сну, но таящая в себе столько лабиринтов мгновений и красоты, как если б это был его кроткий взгляд, отражены в магическом небе, любовался незаметно опустившимися маленькими снежинками (тихий дождь смешался со снегом в том словно сказочном лесу)...
"Ты грустишь?" - придвинулся он ближе, стараясь дать ей все тепло.
"Немножечко" - кротко ответила она, не жалея пушистой кисточки на хвосте, смахнув с его бровей, более густых и потому словно, больше засыпанных снежинками, эти частички снега.
"О чем же?" - (с трепетом он аккуратно ловил глазами, затаив дыхание, как легонький ветерок, сорвав лепестки с лесной алой вишни неподалеку, купал их в красных лепестках)...
"Может, о том, что знаю: сейчас рыбки будут спать... А какие сны они увидят - узнаю ли?.. Какие сны?.." - (она невольно приняла лепесток, что не отпускала его лапа, коснувшись его, замершего на ее нежных белых ворсинках лапы)...
Они долго еще разговаривали, о том о сем, без слов, одними глазами, глядя, как в синем небе среди звезд переливаются снежинки, капли и лепестки, усыпанные ими, как бриллиантами; и миг слил их жизни в одно мгновение падающих нитей неба, как всю жизни знавшие друг друга, он и она аккуратно передавали друг другу эти нити, боясь потерять хоть одну; не боясь закрыть глаза или снова приопустить взгляд, рассматривая как внутри себя и вокруг них разливается...
Теплое белоснежное небо, щекочут их хвостиками рыбки, белые, светло-апельсиновые, нежно-розовые и они смеются вместе с ними, одними глазами, с замиранием прислушиваясь к биению сердца друг друга (он... в один миг, желая поймать след звездочки, невольно коснулся носиком ее шеи, более тоненькой и длинной, чем у него; как странно - хотел он стыдливо сказать себе, но... Она только приподняла мордочку, легонько водя своим носиком по розовому приплюснутому треугольнообразному прохладному шарику его, закрыв глаза и осторожно касаясь сердцем будто хвостика рыбки, скользящей по...
Белоснежному небу...
Мечтами возносясь к нему, тихонько...

[Yandex Bot]