[X] Помощник

[Gaze]

Витаминка "Люблю" )

(Love - Is The Miracle)

Это самая живительная и волшебная витаминка на свете; счастье ее принимать - есть, несомненно, на свете много лекарств, сладких и полезных, но они с ней не сравнятся.
И что удивительно, что срок у нее не подвластен тик и так, высотам-метрам, смене осенних капелек дождя на зимние снежинки зимы и кружащихся лепестков весны на душистые травинки лета; совсем неподвластны; в любое время дня и ночи стоит принять от любимого человека эту витаминку, как исчезнет грусть, приятными сверчками утишат неприятности светлячки надежды, они поднимаются сразу же, мягкие, легкие, как облачка...
Дарите друг другу ее, эту неповторимую, бесценную… Витаминку "Люблю"...

Сообщение отредактировал Gaze - 5.2.2015, 17:40

[Gaze]

Мумия

(Египетские Истории...)

По стенам покоев слабо бродили тени - место было совсем заброшено...
Вокруг еще дышали богатством золоченые статуи из черного мрамора священных животных, богов, фрески еще не могли поверить, что безнадежно устарели, династии, что ими воспеты, тихо смотрят сны...
Они дремали в саркофагах, золотых, покрытых драгоценностями, и не ведали больше ни тревог, ни страстей, ни удовольствий; тишина была теперь их единственным собеседником...
И лишь одна не спала, она проснулась, осторожно потягиваясь и медленно пытаясь открыть забинтованные глаза (самая молодая, у нее еще не пропали щеки и даже просвечивался оттенок розовых губ).
Мумия неуверенно сделала шаг вперед - за полтора года той, кем она была при земной жизни, показалось, что она разучилась ходить, и осторожно ступала по убранным покоям...
Вокруг нее - беспорядок - разбросаны оружия, украшения, колонны лениво невидимо прохаживались, глупо гордые, что они - среди этого; мумия внимательно всмотрелась - застывшее продолжение движения, какого она никогда не видела; что-то в этом кроется...
Она постаралась вспомнить, что видела в бесконечных красках сна, пока спала после того, как в один ненастный день при жизни, упала со ступенек дворца (тогда пробежала перед глазами жизнь, скучная, веселая, интересная и нет; потом этого не было никогда, сейчас... нечто изменилось)...
Забинтованные в приятно-светлую ткань, еще свежую руки подтянулись на высокой парапете единственного, теперь тусклого окна, точно в надежде поймать за его гранями разгадку...
Однако привычно за ним была ночь, виднелись пирамиды, отдаленно ползал по дюнам змейками ветер, и ничего более; все, как обычно; и ощущение тайны у мумии медленно вынужденно было уйти в разочарование...
Она снова стала ходить среди более старших, мирно лежавших, глубоко внутри себя... не унывая - она узнает, отчего проснулась. Время незаметно умудрялось идти дальше и близился рассвет...
"Как чудесно, что я смогу снова тебя увидеть!" - подумала мумия и с охотой присела на постели, что была на возвышении у солнечного края дворца - она не забыла, до сих пор любит солнце, золотые ниточки, сплетающиеся, образующие переливающийся занавес, приоткрывающий полог любого мрака, холода и грусти...
Ей было живинкой радости ощутить в этот миг воздушные солнечные капельки на спокойном забинтованном лбу; обруч на голове приветливо откликнулся на них бликом, тот, освобожденный, запрыгал непослушным птенцом Раз повсюду...
Глазами она, тихо улыбаясь, с интересом играла с ним, послушно следовала ими за его искорками - вот он тронул нос статуе Нут, вот притворился мышкой у лапок лениво-царственно сидевшей в застывшей фантазии скульптора черной кошки, тут...
Она опустила глаза и, как беспечный лучик не пробовал щекоча коснутся ее щеки, не поднимала глаз и тихо-грустно вздыхала (мумия безмолвно плакала, жалея, что не может коснуться слезами того источника, что высох)...
Он безразлично все лежал, точно и рад был, что солнце жадно забрало себе его влагу, а возле высохшей его ямы ничком лежала еще одна мумия, скромная, наспех забинтованная и пренебрежительно выброшенная из саркофага, но...
Она не отводила от нее взгляд, ведь осознала - мумия все еще помнит ее, у нее остыли мышцы и рассеялись кости, но не сердце (то был ее любимый, бедный архитектор, все силы сложивший на дворец, где теперь важно лежат другие, богатые мумии и она)...
Он скучает по ней, хочет прийти и быть рядом... Но не умолить мумии солнце прекратить на время играть красотой и уйти в дождь, не оживить ей слезой ручья, чтобы он облегчил страдания...
"Как грустно..." - опустила голову мумия, потом - решительно вскинула ее, хотела сама прийти к пропавшему источнику, все исправить, но... Как тогда, упала (после земной жизни она так и не научилась снова ходить)...
Она с усилием подняла голову и, дотянувшись до кувшина со своим сердцем, что плавало в бальзаме и не теряло потому соков, аккуратно кинула к нему, закрывая глаза и, старательно повернувшись к нему телом, снова застывая...
Мумия... засыпала, думая о нем, о том, как лопнет кувшин, просочится из него бальзам и наполнит пространство высохшего; и он, умерший тоже совсем молодым, добрый и тихий, вспомнит о ней, проснется, как и она, они вместе увидят солнце)...

Сообщение отредактировал Gaze - 5.2.2015, 17:40

[Gaze]

888 оттенков "Мысли"...

(Enterance Into...)

...Gazero:.. Тут я впервые, и место это мне напомнило меня, или правильнее сказать то, что меня окружает. Описывать ли?..
Голова в задумчивости поднимается - в самом деле, в этом месте каждый был, может и впервые, но он же имел глаза и, соответственно, мог оценить обстановку (странное соседство с закрытым японским театром, афиши которого представляли взору экзотические только по костюмам изображения; в какой стране не грустят или, скажем, не испытывают гнев?
Но никогда еще нашему городу не приходилось видеть его - этот маленький мирок, в котором иногда слов не надо, все скажут глаза, жесты; так и не успел он приоткрыть для нас свой занавес - уступил свое место в угоду модному бутику, конечно, ведь сейчас родился миф о том, что цвет, форма, стиль показывают душу, вытесняют глаза.
Снова опускаются они на монитор - в здании полно людей, с планшетами, ноутбуками, смартфонами; удрученно что-то ищут или передают друг другу, либо общаются в интернете; а мне никто не пишет; не потому, что это самолюбие или мелкий каприз внимания к себе - тут дельное - кафе то - "Мысль"!
Хочется обсудить это, понять, откуда такое банальное и вместе с тем вовсе необычное название для заведения в котором традиционно кушают, препровождают время за беседой во второй степени, ведь можно просто прийти, посидеть в прямом смысле - послушать музыку, посмотреть на оформление интерьера, понаблюдать...
Удивительный миг в жизни - "впервые" - именно этой сущностью предстает передо мной это кафе: низенькие столы, крошечные стулья и столовые приборы и обилие модных ныне суши, вместе с тем в качестве меню - всенепременная на все случаи бесед и встреч - удобная и сытная пицца, не утишающаяся в популярности продукция из гамбургеров и картошки фри,..
Весьма необычно! Интересно, заметил ли кто-то это еще? Оглядываюсь - принесли - поели, быстро или медленно, заказывая еще или оставаясь с пустыми тарелками или полусъеденным разговаривая, но чаще всего, закончив еду и оплатив, уходили - необычно просто так сидеть, не поймут...
Кажется, только не я - мне было б интересно найти отклик любопытству и послушать или посмотреть - что ощутил человек, оказавшись тут; в психоделически-синей гамме, просмотрев смешанное меню, оглядев смешанную обстановку...
В ней больше всего выделялись официанты - таких мне еще не приходилось видеть - это были, становившиеся похожими из-за белоснежной пудры и подведенных глаз, на артистов жанра пантомимы, брюнеты со неспроста лепесткообразной формой глаз (неужели моя догадка верна и это японцы?).
Они грустили и не стеснялись этого чувства, хоть это выдавали одни их глаза; внешне они старались быть...
А вот и не "серьезно-важными", чинно ступающими по коврам синей "Мысли", чем могли б вызвать спокойство и равнодушие, комфорт для, исполняющих маленькую жизнь вежливости в посещении, гостей.
Но они и не "улыбались любезно" им, такое поведение наводило раздражение, искусственность и это было бы ничего более чем еще одна своеобразная приправа к поданным ими блюдам...
Расставляя их, унося, японцы... не прятали своих выражений лица, грим на манер мимов еще больше подчеркивал, волшебной лупой увеличивал то, что они выражали: разные-разные оттенки чувств, мыслей выдавалось одной блестинкой глаза; гармонично и бесшумно переплетались они, подпитывая атмосферу кафе...
Бывало, в нем закажут праздник, приведут детей; официанты сразу принесут подарки; иногда завяжется горячий спор - они пробуют сделать все, чтобы смягчить настроения оппонентов...
Gazero: Да, стоит ли описывать, если можно все увидеть самому? Мне кажется, тут очень волшебно... Эдакая живая аллегория (ну где вы еще такую встретите? )
Снова отпиваю чашечку бесплатного зеленого чая, набрав это; собственно, на секунду приходит мысль, что я не в праве требовать отзыва своему восхищению (хотя даже эта кукольная, хрупкая мася-чашечка умиляет - тут просто сказка).
В итоге, я не спонсор этой "Мысли", просто посетитель, заботящийся только о своем досуге, что прилично и на своих местах для всех, не так ли?
Однако я точно знаю, что "так" и в том случае, когда будет общение (любое, само кафе, казалось, располагало к этому); ведь эта внутренняя Вселенная перекрещения и взаимоуглубления собственного и чужого мира приходит даже во сне; а он переходит в реальность и отражает ее....
В ней мерно себе тикают часы, спрятавшиеся с единственным предметом с другими цветами тут - живой, маленькой сакурой, приятно покачивающейся на легком ветерке и роняющей нежно-розовые лепестки (и то она казалась одним из оттенков синего, утопая в луче прожектора упомянутого цвета); это деревцо словно вбирало в себя тихие слова официантов, немного развлекало в атмосфере суеты (неподалеку, сквозь музыку - топот ног и шелест достающейся новой и перемывающейся посуды) плавным покачиванием, как убаюкиваясь от этого...
Gazero: Точно, сказка - театр уцелел, только в виде "Мысли"
Останавливаюсь - больше не буду писать без ответа, а то подумают, что веду диалог с собой; с другой стороны, просилось наружу сотни мыслей, не только насчет этого кафе, а тех, что были и есть, просто иногда меняют грим, и если остаются в своем настоящем оттенке (как этот, к примеру, такой привычный, хоть и красивый, задумчивый, вдохновляющий синий), то, бедняжки, останутся наедине с собой...
Быть может, как и я...
Не замечаю, как еще отпиваю чай, и он кончился, только пару отрывков крошечных листиков плавало в остатке его на донышке, напоминает... "Мысль"!
В синем, как она, море тоже в глубине мурчат во сне жемчужинки и видят в дреме...
Синее небо, где осторожно мерцают звездочки, трогают сияющим пальчиком тучки-следы сотни историй, что еще случатся или случились среди...
Этих синих стен с картинами и столбиком иероглифов под каждой - правильная, многогранная культура заключать музыку своей мысли в стих, а его - в рисунок; в каждом штришке их - по-новому скользят чувства задумчивости, мечты, ностальгии...
Это она невидимой бабочкой легла на веки чуть подуставшим, но все работающим тут японцам, крылышки ее - кулисы театра, где они бы могли поделиться легендой о самурае-драконе, жизнью старца, искавшего смысл жизни или песней без слов о том, что порою их и не требует - о любви...
Кто знает, может, через эти, теперь зачеркнутые тенью от вывесок бутика, афиши вот тот кроткий юноша с лепесткообразными глазами, что сейчас внимательно перебирает подарки для ребенка, заворожено ловившего пальчиком по стеклу ярко-синих рыбок в аквариуме, аккуратно желал ее, и она вернулась бы к нему энергетикой Родины, признанием зрителя, а может и половинкой...
Теперь же он только бережно перебирает оттенки воспоминания надежд, надежно открывающихся только ему в плюшевом мишке, фарфоровой лошадке или в картинке с щенком...
Нет, это необычное кафе; откуда в "Мысли" столько всего? Проскальзывает ощущение, что я хочу прийти сюда еще раз, и не раз, и не потому, что богатое меню, и не из-за гармонии фееричности обстановки и персонала, и не по причине фантастической многофункциональности и умения преобразовываться для каждого в именно его; а потому, что...
Даже не могу себе до конца объяснить, отчего, быть может, мои первые слова были правы, и это - словно я?..
Думаю, благодарно поглаживая пальцем крошечку-чашечку с еще оставшимся чаинками, в свете меняющего оттенки синего луча и наступающих сумерек, приобретавших изумительный цвет; любуюсь им и все думаю, думаю, в чем тайна "Мысли"?..
От размышления отвлекает щелчок - м, ответили, или написали свое? Главное в "Мысли" - движение, это хорошо. Смотрю на экран:
Анонимка: Ты думаешь, это из-за анимешничков?
"Анимешнички" - японцы, так понимаю. Хоть к проблеме, скрыто поставленной мною, подошли и с внешней стороны, но все же! Торопливо набираю ответ:
Gazero: Спасибо за отклик. Думаю, Вы правы, что-то в этом есть)))
Анонимка: Еще бы! Они тааакие... Ну просто... Ты пришла из-за них, признайся, ведь они ну...
Далее, (как бы поточнее выразиться?) в кафе воцарилась личностная, провокативно-даже слишком прямая нотка; все ясно, ну что ж, почему, собственно, разочаровываюсь? Ведь того ожидать сейчас и следовало - обмен недвусмысленными мечтаниями, расспрос для развлечения собственных амбиций.
Собеседник (или, что вероятнее, собеседница), признаюсь, подпортила... Не то, что бы настроение, и даже не подпортила - смутила ту тоненькую ниточку, что чистосердечно и с доверчивостью искала свой дом (мои рассуждения о загадке "Мысли", как в детстве, по принципу игры, тихонько шептали: "Мы рядом, только дождись!"...
Тем временем в ней было все, как прежде, умудряясь превозносить новое, еще больше этим вызывать восхищение - отдыхавшие или сменяющие друг друга официанты, о которых так восторженно отзывалась откровенными смайликами Анонимка (в ответ молчу, поддерживать такое - просто неуважение к их, да и к ее, и к своей, личности); говорили о своих делах, а может, и о своих чувствах, в их словах опять чувствовалась эта нотка грусти по прошлому...
Как озябшего маленького птенца, беру ее в свои ладони внутри себя - он одинок, ему хочется к теплому родному солнышку, а вокруг лишь ветер (вихрь сна, приемов пищи, всяких бытовых мелочей, разных амбициозно-интеллектуальных заморочек; безусловно, птенец понимает, что они его закалят, напитают его крылья силой и храбростью, если он не опустит их и не отвернется; но время, время!..)
Вернется ли оно, все причудливо шелестя в переливающемся разными оттенками синего, зовя с собой, предлагая бесконечность, чтобы себя раскрасить в другие цвета и вместе с тем - вечность, чтобы рассмотреть внимательно вот этот единственный синий?..
Как искусным художником, вырезанные им тени на стенах становились ярче - вечер глубже, одним за другим, под сказочно-легкую увертюру, зажигались в "Мысли" фонарики мягкой, но не мешающей делу, беседе, пище, дреме, мечтанию, подведению итогов и накрапливало незримыми капельками ожидание волшебства; и оно настало - хрупкими, совершенными лучиками заиграли в полумраке точно светлячки...
Моему воображению вспомнился дивный ночной лес, там, где сверкает паутинка, но пауки - кроткие крохи, круглыми глазками наблюдающие за луной - белоснежным пузырьком миров сна; шелестят, перешушукиваясь и озорно подмигивая звездочкам, синие от ночи листики, где доносится мерный цокот копыт магической лошадки...
"Может, что-нибудь еще?" - мягко окликнул меня, с сильным акцентом, тщательно-правильно ставивший в поочередности слова, голос.
Оглядываюсь - это официант - юноша в темно-синей рубашке, безрукавке и брюках, похожий на других черными волосами, глазами, подведенными как у актера и белой пудрой на лице, но абсолютно вместе с этим отличающийся чем-то; в добавок - мельком замечая которого, мною примечалось - смотрел, внимательно, мягко...
- Спасибо, у вас лучшее кафе в городе! - искренне хвалю, стараясь не оскорбить иностранца взглядом в глаза, тем более они были мягки со мною.
Ощущаю, что-то хочет сказать; но тут его позвали и, дабы показать учтивость (хотя искренность нуждается только в себе подобном), поклонился и отошел по делам, что стали...
Чуть быстрее, вдохновленее, что ли (уж не торопился ли он их закончить и снова подойти ко мне)? Как совестно будет, ведь японского не знаю, ну да посмотрим, может, он привычно спросит "что-нибудь еще").
Тихо прячу улыбку, мысленно обращаясь к нему: "Не переживай, чаевые я, хоть и бесплатный чай, дам. Кощунство не отблагодарить за такую сказку... Да, именно так!"...
Вновь погружаюсь во философствования насчет "Мысли". Объективно - при необычности есть и тривиальное - ну в любом кафе есть рыбки, музыка, интерьер...
Но констатируя субъективно...
Снова, как детектив или сыщик, ловлю последний след мгновения, чтобы определить, что в нем таится; открылось оно с... тирадой щелчков (оказывается, мини-мир не стоит на месте, он постоянно обновляется, ведь большой обновляется.
Читаю:
Chuvak: Ну да, японцы, бла-бла... А ведь с жиру бесятся, везде свой след насаждают... И не говорите, что они про нас думают также, им до нас нет дела! Почему, спросите вы? А я отвечу...
Далее была лекция на длиннющих сообщений 888 (ну тут я немного гиперболизирую, но суть! Они заключали в себе гневный и совсем незаслуженный рывок агрессии в сторону этих тихих людей, только отличающихся немного внешне, несколько языком и одеждой с обычаями; но так... Ведь тоже хотят жить, зарабатывать для осуществления их, в их понимании, счастья - кормить близких, радовать их и себя...)
Чувака не переубедить в этом (лишь осторожно говорю: "Если можно, будьте терпимее"); в корне, что отмечаю: споры, особенно в обстановке, где оппонентов разделяет клавиатура и экран, что толерантнее и молчаливее бумаги, стихия самоисчерпывающаяся, ведь каждый защищен своей анонимностью и потому его слово останется с ним и за ним; разрешать же их и расставлять точки над и в приоритетах - самоотвержение, бескорыстное, но легко поддающееся зависти трусов или тех, кто считает только себя и слышит тоже только свои речи умными; но как не стыдно!
Это же, то гневное слово о народе, откуда родом были официанты "Мысли", писал человек, сидевший на два столика дальше меня (он радовался, что все густеющий полумрак скрывал его лихорадочно стучащие по экрану планшета пальцы и лицо, кривая усмешка которого выражала злое удовлетворение)! Может, это и не он, может, геймер, "тролль", или алчник...
Но футболка его была подписана ником и адрес - тоже, так что... Вот как, печально вывожу умозаключение – бывает: приходит индивид, гордящийся собой, он еще более гордится, что может потратить деньги на обед в дивном месте, вроде этого кафе, будет принужденно-мирно улыбаться официантам и не ссорить в синем лабиринте его, а натура будет раздражаться, быстро соскучиваться по новому, более выгодно подчеркивающему то, что он индивид; и тогда выпустит он неуклюжие ножницы презрения и перережет ими цветок гостеприимства, а сам уйдет, и нет ему дела, что, быть может в истине он уж не оживет!..
Мало-помалу, стрелки часов в синеве стали показывать... Утро, но кафе было все таким же синим, фонарики слабее мерцали и напоминали свечи в канделябрах замка, старинного, огромного, который устоял и в войнах, и в интригах, и живет, воспоминаниями о поэтах, серенадах рыцарей, живет тем, что будет...
" "Мысль", несомненно, будет процветать, и всякая агрессия на нее - без причины и благодарности! Вот как тут заботятся о клиентах - сиди, сколько хочешь, тебе слова не скажут, еще и пироженку принесут..." - как ребенок-восхищенно посмотрела я на удаляющиеся шаги того же парня, незаметно придвинувшего мне крохотусю-тарелочку с маленьким пирожным с кремом, шепнув, что это "тоже за счет заведения".
Оно приобретало черты города в городе - не знало ни дремы и мимолетности задумчивости - все встречало, провожало, делало свою работу; вместе с тем не покидало ни рыбок, ни лепестки сакуры, ни меняющих друг друга теней на столиках это мягкое дуновение задумчивости, или сна, или сказки...
Может, это все эффекты синего?
Или все же дело в названии - и сон, и сказка кроется в нем... Думаю об этом, осторожно пробуя пирожное (беседа в чате приобрела ожидаемый окрас - прибежавшие разные личности, пестрящие аватарками и никами, болтали о своем, и, поддерживающие или со всеми подряд или с определенным человеком - свои темы, многие уходили, бросив едкие замечания; я отвожу от нее взгляд, не перестает удивлять то, настоящее, предметом которой я изначально проводилось мной)...
Я еще раз пролистываю только сообщения, касающиеся кафе - как и оттенки синевы в нем, они разные - ругают, хвалят, безразличны, но эта атмосфера неоднозначности и загадки "Мысли" отразилась и объединила даже их!
Что за дежавю, думаю; мысли о ней начинают путаться, становясь микроскопом и телескопом одновременно, разбирая и преуменьшая меня перед ее атмосферой (я тут уже не первые минуты, отчего я до сих пор не понимаю, что это за место для меня?); становится совестно, и к этой совестливости прибавляется еще парочку (раскладывается она на еще парочку) - перед собой, перед сказкой кафе и...
Перед официантом, вновь объявившимся и тихими глазами смотревшего на меня - я тут уже сколько и ничего не заказываю, так юноше и без зарплаты остаться!
"Ой, простите!" - говорю по-английски. - "Это некрасиво - быть тут и не сделать заказ!.."
Начинаю листать меню - закажу что-то среднее по скорости приготовления, одновременно любимое и не очень дорогое, чтобы можно было еще что заказать (официантам приятно, если они угадывают любимые блюда посетителя и обслуживают его на несколько угощений - за это и чувство, что учтив, и если начальство похвалит, и без денег не будешь).
С лицом - "извините ради... Ну кто у вас главный в вашем мировоззрении-вере, ради того меня и простите, пожалуйста" - заказываю хот-дог с томатным соком и еще раз благодарю.
Юноша слегка улыбнулся и, положив что-то на стол, опять поклонился и отошел за моим заказом. Фигура его таяла в синем тумане из лучей рамп, шаги в привычном гуле утихали с особым оттенком, таким...
Синим, необычным...
Улыбка его была такой же мягкой, как и глаза, наводя тихо на одну мысль: "Какой чудной!".
С интересом осматриваюсь в «Мысли» - на столе - веточка сакуры; у других столиков все мирно, словно без слов переговарившихся друг с другом, за какими-то - чисто и пусто, за другими пусто и еще не убрали остатки, за третьими - кушали, за четвертый - копались в смартфонах, реже - в книгах, еще за одними - беседовали, реже - просто смотрели по сторонам...
Но только на моем столике была веточка сакуры - волшебство...
И...
888 оттенков "Мысли"...
...Gazero:.. Тут, в ее синей гамме сказки, вдумчивой, точно как… впервые…

Сообщение отредактировал Gaze - 5.2.2015, 17:39

[Gaze]

Ступеньки черно-белого...

(Волшебный мир нот

...Пианино... превратились в дверцы, какие никогда не видел он, в осторожном любопытстве приподнявший свои ушки капитана, не привыкший удивляться (его команда видела и Парад Радуги у воздушных спрутов, и побывала в синеве на такой высоте, что перед глазами предстали все планеты - то восхитительное колечко - частичка Вселенной;..).
"Пират ничему не удивится" - повторил он еще раз, спокойно поправив свой мундир Дона Карнажа, собираясь с мыслями и... Осознал в тот же миг, что изумлен, как никогда в жизни - эти ступеньки открылись в дверцы...
Волшебного мира, что... Столько раз был рядом, он развлекал, бережно вбирал в каждую ступеньку из семи, его мысли и мечты... Они точно сказочные - в любое настроение, мирно ложась в одну и ту же последовательность мирка механизма и природы звука, настроение распускается цветком, каждый раз по-новому...
Магический, он заключал в себе, по желанию Карнажа, росу на лепестке розы, снег на листике леса, морские глубины с кораллами, походившими на замки, а ключ к нему - лишь движение пальцами и...
Первая ступенька - "До мгновения" - по неведомому закону воображения она бежит дальше, утончаясь в...
"Ре-ку" фантазии, "ми-лые" барашки волн радости или "фа-нтомы" грусти перелистываются, подобно страницам, вот в чем "соль" этой ступеньки...
"Ля-гушкой" - приятно-воздушной, резвой скачет она невидимыми шажками в "си-неву" второй, где река превращается в бездонное море мирка сказки или рассуждения, тихих цыпочек или веселого и громкого...
"До новой" дверцы черно-белого!.. Дон Карнаж вслушивался задумчиво в каждую нотку, в нее, мысленно благодаря, что такой неповторимый мир таится в пианино...

Сообщение отредактировал Gaze - 5.2.2015, 17:38

[Gaze]

Арахисно-обыкновенно ...

(О Вопросе Совести

...Чип и Дейл встали с кроваток, понежившись в них, как следует; солнышко приветливо взяло их лучиком легонько за носик, они...
Привычно-скучающе потерли лапкой их и пошли по делам. Которых было очень много - крупных, мелких, спелых, незрелых,.. прожаренных, в масле...
Да - все это об арахисе, ведь, по большему обыкновению, им они занимались день-деньской. Скажем, захочет первый бурундучок полюбоваться, как Гаечка мастерит что новое, возьмет эти орешки с собой (чтобы прибавить себе больше удовольствия); или, к примеру, побежит на всех парах к телевизору второй - арахис неизменно с ним - чтоб лучше переживалось или спалось, если скучно...
Тоскливо с этими выпуклыми аппетитными золотистыми чудесами им никогда не было - на арахис они играли со Вжиком в лото, хвастались перед Рокфором (да и перед друг дружкой), кто сколько новых сортов его съел, ради добычи этих новинок они напрягали все свое искусство Спасателей...
Вид орешков, столь ими обожаемый, платил им взаимностью - всегда находился, в огромном количестве, и в горе, и в радости, придавал фигурам бурундучков пухлость пузиков и щечек, и все предлагал я, во сне и наяву, точно шептал им: "Вот я, попробуй! А я еще принесусь...".
Так было, пока в один прекрасный день... У Чипа не заболел животик - он лежал, охал и требовал... Еще арахиса, по принципу: "Орех орехом лечат".
Усатый и душевный друг Рокки, с мягкой улыбкой и микстурой, был тут как тут, капал, отсчитывая дозу, и приближал к ротику малыша лекарство. Но тот одно: "Или арахис, или ничего!".
"А представь себе, что вот у многих нету арахиса, ни кусочка; хотя он нужен" - подмигнул ему добрый мыш и, воспользовавшись тем, что от впечатления Чип открыл ротик, быстро дал ему с ложки микстуру, и ушел.
Оставшийся в одиночестве, он задумался: в самом деле, есть столько зверушек, которые должны кушать орешки, чтобы жить, а не могут их найти для своих деток (он же с Дейлом еще и капризничает, что тот арахис некрасив, а тот не модного сорта!).
И есть миллиарды бурундучков, что ради одного такого орешка тяжело и много работают (он же с приятелем лежит на диванчике, смотрит кино да лапкой дрыгает нетерпеливо, в ожидании, когда им на блюдечке мушка принесет вожделенную порцию!)
Другие строят планы, учат, творят, иногда только перекусывая им, вдохновляясь им (он же и Дейл только есть умеют, лишь едят арахис и только). Осознав это все, Чипу...
Стало стыдно, он, от переживаний быстрее пули, побежал к другу и пересказал ему плод своих размышлений (не такой он легкий и приятный как орешки, но необходим!).
И дали себе слово они с тех пор есть арахис только когда надо и сколько нужно для снятия голода или усталости, .больше трудиться га благо друзьям и миру, а не только им играться; ведь кому, как не им необходимо знать, что на свете вовсе не все так...
Арахисно-обыкновенно ...

Сообщение отредактировал Gaze - 5.2.2015, 17:37

[Gaze]

Баталия... Октавии ...

(МузЫку не обманешь !

...Разыгралась нежданно, по нотке, по цифре, по значку; скрипичный ключ так и не смог отпереть ее причину; все же было хорошо!..
На лужайке, среди светло-зеленой травки, что придавала маленьким, волшебным и веселым пони оптимизм и силы, серая лошадка с черной гривой, элегантно подстриженной, с галстуком-бабочкой на грудке, настраивала инструменты для очередной репетиции своего нового шедевра.
Мимо пробегала другой композитор страны пони - Лира, с характерной миниатюрным одноименным предметом на крупе, зелененькая, мягкого оттенка; она думала просто пройти и отправиться дальше на поиски вдохновения, которое мучительно-судорожно искала уже несколько бессонных ночей и дней без еды.
Но тут Лира услышала божественные звуки увертюры, рисующей ее воображению, как стройные и отважные солдаты Ее Высочества Луны вступали в бой, бесстрашный и упорный...
Упорно не хотела она себе признаться в том, что очень хотела завоевать большую любовь у этой мужественной принцессы, чем Октавия, тоже часто радующая Ее Величество концертами.
"Что будет плохого, если я просто опережу ее?" - подумала лошадка, и тщательно пригнувшись к низинкам травы, бесшумно подползла поближе к ней, вдохновлено все силой творчества посылавшей отбивать неприятельские атаки войска Луны.
Белоснежное и задумчивое, как она, светило взошло над лужайкой и последний недруг разбит последним аккордом - победа и окончание труда. Октавия, утомлённая, бережно уложив инструменты, легла спать, свернувшись калачиком и положив голову на передние ножки, во сне радуясь за принцессу и то, что она выиграла...
"Выиграю я!" - зловеще скользнула тень на улыбке Лиры, что также бесшумно прокралась к себе домой, запомнив абсолютным слухом каждую цифру в произведении безмятежно спавшей музыкантши. Вернувшись туда, не перекусывая, ни задувая свечу, она торопливо набросала ноты, немного изменив порядок, и только потом тоже легла спать, самодовольно думая, что получилось ее, красивее, лучше...
С первыми лучами солнца... Прямо из домика зеленой пони... волшебством музыки двинулась процессия войска синей очаровательной правительницы, вот она стоит в доспехах, готовясь мудро затаиться в середине войска и там отыскать командира, разбить его копьём...
Да что-то затягивается баталия - передний фон композиции какой-то не такой, быстрый, лихорадочный (это враг наступает, ничего не боится); а основной... в выжидании словно - вот медленно отступают бравые отряды Луны; слушатели от переживания кусают копытца...
Как никогда, Лире было хорошо - держись, Октавия, вот, не то, что ты там банально сделала наоборот да традиционно - передний тон отступает, дрожит, а основной гремит, торжествует, идет к победе плавно и скоро (сказка, да и только!).
"Что-то тут не так!" - пробормотала... предводительница войска, внимательно слушающая произведение.
Зеленая лошадка встрепенулась - неужели она обнаружит, что это не ее музыка, ой, как синяя, мягкая мордочкой, но строгая нравом, пони не любит обмана! Надо срочно выпутываться!
И она повернула мелодию в обратную сторону - получился неплохой прием тактики, который оценит любой полководец - когда враг расслабился отступлением - нагрянуть неожиданно, с новой силой, вот тогда-то он попляшет!..
Но плясать под проигрыши Лиры, несмотря на все ее старания, никому не хотелось - мешало нечто, делало чужим...
Тут... В звуках раздался совершенно новый ход баталии, полный трагизма, жизни, напора, от него хотелось танцевать и упоительно радоваться, что это все касается ее - восхитительных зеленых глазок, темно-темно синей шерстки и пленительно-синей, искристой гривы: Луна первая бросается в бой, от ее копья погибает ложный главарь, враг отступает, но потом с новыми силами идет в схватку, ожесточенный бой, ее победа...
Все оглянулись - то играла Октавия, на фоне ее мастерства то, что они услышали от Лиры было незрелым фальшивым и... украденным.
Тут осознание этого осенило совесть зеленой крохи и, разрыдавшись, она призналась в содеянном, попросила прощения перед ней, принцессой, слушателями и, обнявшись с серой галантной пони, сказала честно, прошептав, что нет лучше...
Баталии Октавии ...

Сообщение отредактировал Gaze - 5.2.2015, 17:36

[Gaze]

Цепи

("How could meen to diverrs yors thoughts? "

...Он долго наблюдал, как опускается на легкую, беспечную синеву закат, и будто цепями становятся его красноватые оттенки (день обещал быть бесконечным в легкой верховой прогулке, неторопливом чтении, беседах с другими рыцарями, и внезапно - его нет)…
…Тогда еще ему, тихому оруженосцу, мальчику, любившему ветер, что легонько играл с белыми прядями его волос, стало тревожно: он точно почувствовал, что с той минуты его жизнь перестанет быть такой, какой обещала, легкой, полной побед, любви (ведь в будущем она подарит судьбу Рыцаря); но настал закат - день зачеркнут, что-то перевернулось в его душе...
Он продолжал смотреть, внимательно, боясь упустить каждое движение, на рассеивающиеся туманные облака, тонкие, как звенья цепей, как наблюдают за врагом, что бесчинствует, а остановить его нет возможности (это все ветер). Его незримые копыта точно темного коня развеют спокойное небо, и безнаказанно он улетит ввысь, украв день!
Рыцарь возненавидел его, и всякий раз, когда ощущал его порыв на своих черных бровях и бледном лице, чувствовал бессильную подавленность, стыд перед самим собой - он же должен побеждать, сражать чудовищ, всякая сказка об этом говорит, но...
Меч, стараясь поймать ветер, только ранил своего хозяина и, изнеможенный и со страхом смотрящий на то, как кровь от порезов переплетается в узелки и скользит в ручей у замка (тень словно цепей скользнула там); и пропадает из вида, забирая силы, день не возвращается, алый закат все приходит...
Повзрослев, Рыцарь - теперь юноша со строгим взглядом, всегда готовый идти в бой, в доспехах, стал умнее; однако... сердце его продолжало нашептывать: "Столько разбойников ты отловил, столько боев выиграл, а дни и ночи, заковываясь в цепи дождя или снега, уходят! И где-то в них прячется ветер...".
Он задумался, глаза ловили крохотные снежинки, мутные, усталые; танцующие вокруг старых стен замка; тот стоит себе, ему не жаль, конечно же, ни ночи, ни дня, он всегда строен и красив, и величественен; и стены точно впитали ветер... Какое предательство! Рыцарь отвернулся от них, за которыми рос и воспитывался, за которыми наблюдал маленьким мерцание звезд и ловил в ладошку солнечные зайчики. Все это стало как ошибкой, мечтой. Юноша решительно пошел твердым шагом от замка, не оглядываясь и только думая об одном - хороша жизнь и сказка, где даже неживое творение притворяется, накапливает в себе того, что так пугает, так мерзко тебе...
Ему... не стало легче - впереди - распутье пустыря, гул ветра, на мгновение в рассудке мелькнула завораживающая мысль - "Одумайся и вернись, живи, как жил!". Рыцарь удержался за веточку меча, и она увлекла его - четкие и смелые грани оружия этого противоречили: "Но за замком цепи ветра отнимают день твой, других, принося закат... Ты прав был - это монстр, не отступайся! Срази его, ведь ты - Рыцарь!".
И он послушался этого голоса внутри себя и, резко поправив падающие пряди белоснежных волос, вслух тихо, но грозно произнес, обращаясь к своему давнему тому незримому врагу: "Не смей оскорблять меня! Я все равно найду твой источник, и тогда ты пропадешь, я не позволю тебе красть мою жизнь!". С этими словами он поспешил в путь...
Каждая секунда рисовала его памяти детство, в котором он очень боялся не успеть стать взрослым, не прожить (как хотелось смутно ощутить счастье, став взрослым); что такое оно? Рыцарь думал, стараясь не брать в рассуждение ниточку себя, это не благородно, да и станет ли он счастлив, если позаботиться только о личной мести ветру? Дуновение ли этого холодного и равнодушного воздуха крало его дни?..
Он с тяжелым стуком в груди признался было себе, что запутался словно в магических цепях; хотел остановить коня, черного и старательно перебиравшего копытами в покорной беге и благодарности за то, что его любят, ему дают возможность побегать, увидеть новые дали...
За горизонтом их - замки, туманом сотканные и бело-призрачные, синева, переливающаяся в лунном свете (опять ночь, день ушел); Рыцарь с горечью шлепнул поводьями по шее коня - доброжелательно стараясь угодить хозяину, тот побежал быстрее; вместе с задумчивым своим всадником понимая - надо спешить; тихий, как насмешливо-победно холодный смешок ветра рядом; цепи его близко...
Рыцарь остановился, приподнявшись в стременах и одной рукой схватившись за меч - среди мерцающих синих кустов ходила тень, фигура в темном плаще и маленькой короне; не Король ли Ветра это? "Сейчас я тебе отплачу за..." - и юноша не высказал всех мыслей, в смущении и сердясь на свою ошибку, он потупил глаза и молчал (то была маленькая девушка, в белом платье, с черными волосами и глазами; приветливо предложившая травинки коню Рыцаря)...
Он осторожно наблюдал за своими чувствами, не отводя от девушки глаз. Когда он был мальчиком, снилась ему принцесса, так похожая на нее, с такими же, как у него, карими глазами, красивая, добрая, как она; от старших он слышал, что жизнь невозможна без любви и все ищут ее; может, и он нашел ее?..
Рыцарь стал размышлять - почему, несмотря на приятный нрав девушки, на волшебный синий сад, в котором она жила, он не может забыться и отдаться чувству до конца, полюбить ее, забрать с собой в иной край, жить, растить детей, встречать дни и ночи и быть счастливым, забыв о детских страхах и пытке ненависти к ветру? Он всматривался в синие переплетающиеся ветви с сияющими листиками и розочками - все располагало к надеждам, тишине...
В чем же дело? Девушка, видя его грусть и тревожное погружение в размышления, мучительные, тихие, как затухающие, уставшие огоньки веры в будущее, еще больше... Захотела утешить его, ведь она с первого взгляда полюбила этого молчаливого, быть может, на первый взгляд, и сурового юношу с, так непохожими на ее чуть смуглое лицо, бледными чертами, в симпатичную противоположность, с белыми волосами; настоящего Рыцаря из ее грез; уже ль ее сказка оживет и она станет счастливой, его женой?..
Она готова преодолеть сотни миль под холодным ветром вместе с ним (тут гул был легонький, приятный; может, он не давал покоя ее возлюбленному?). Девушка поняла - надо сделать так, чтобы он перестал обращать внимание на него (ветер - скука, глухота, даль от города, она понимает его; и, быть может, стоит одного сюрприза, и он забудет об этом?). Обрадованная этой идеей, она танцующей походкой отходила вглубь сада...
Походкой легкой, быстрой, как... Ветер! "Не может быть, чтобы ты был в ней!" - отчаянно заломил бровь юноша, увидев это, - Она ли это? Ты ее такой сделал? Притаился в саду, потом уводишь от меня?.. Не тронь хоть ее, чудище!.." - вспыхнул он и, взяв в руки меч, быстро пошел за ней...
Отодвинув ветки, он... отпрянул - девушка танцевала, рукава и полы ее платья поднимались вверх, как плавные белоснежные волны, она наклоняется и срывает розу. "Это не она!" - едва не крикнул вслух Рыцарь, с ужасом вспомнив, как ветер, закатом перечеркивающий день, цепями силы душил цветы, листья, ломал их; он здесь, в ее теле; что делать?
"Ты бредишь! - крохотная частица его жалостливо сжалась в комок и пискнула. - Не делай этого, она для тебя... Что ты творишь?!.." - (взмах меча - и, оглушенная ударом, девушка упала на ветки, из виска у нее побежал тоненький ручеек крови, в синий ручей).
Рыцарь отбросил меч, закрыв руками лицо и, без сил опустился рядом, в мозгу навязчиво крутилось: "Я хотел отдать тебе все, что имею сам, хотел любить, но ты выбрала ветер; как будто не знала, что он крадет мои дни и враг мне; ты научилась у него срывать цветы!.. Как могла ты меня предать?!..".
И в то же время он хотел, страстно желал вместо нее упасть от своего меча, чтобы его кровь напитала этого бессовестного и безжалостного призрака воздуха, скрежет его вновь доносится в осиротевшем саду...
Лепестки сорванного цветка поднимались вверх, уносясь в сторону замка, сияя в луне, как слезы; он плакал, как ребенок, не по своей воле, по наказу какого-то беспокойного духа, оглушающего его: "Прочь отсюда! Ты догонишь, отомстишь!.. Ветер впереди! Он все еще силен и отнимает твои дни, взгляни...".
Он машинально тяжело поднял голову - рассвет, но те же пустые, острые разорванные тучи, бледно-скованные в виде цепей, кривыми зигзагами - молнии алого блеска на темнеющем небе... Отчего оно темнеет?...
Рыцарь дико озирается вокруг себя - впереди приближалась черная лошадь, будто из переплетенных туч, глаза ее отдаленно напоминали те, что были у его коня, но приглушенно сверкали чужим блеском; сильные ноги неслись бесшабашно, их ничто не могло остановить, это был точно сам Ветер.
Юноша поправил шлем и снова взял в руки меч, искажённая обезображенная радость выступила на его лице: "Я так и знал, что сказка явит твое лицо, ну что ж иди ко мне!.. Либо возьми все мои дни, меня; либо... Я убью тебя!"; он бросился навстречу Ветру, выставив наготове острие меча....
Солнце выглянуло в полную силу и осветило его, упавшего без сознания - он всадил меч в своего коня; теперь один; а ветер все мчался себе отдаленным эхом; цепями окутывая опавшие капли дождя в черноватые узоры времени; Рыцарь хотел встать и проснуться, от выпивавшего рассудок и силы состояния, понять, что происходит, но ничего в нем, казалось, не осталось, только испуганное ржание коня, кровь его на мече и грохот падения, этот остекленелый взгляд...
Невидящими глазами его хозяин окинул пространство вокруг - при свете солнца синий сказочный сад был... Тем же, только печально-темных оттенков, тишина смешалась с гулом; ничто не исчезало ни в ветре ни в облаках, тревожно дрожащих в высоте неба...
Где-то мелькнули черные черты щемяще знакомой морды - он все еще любит и ждет, этот верный, молчаливый быстрый друг, подошедший в роковую минуту, чтобы утешить и обнять высокой шеей и вытянутым лбом заблудшего, испуганного, отчаявшегося своего хозяина; все дни, что уносились или ветром (юноша покачал головой - неправда, было! У него все было и при нем; он мог жить, иметь любимую, верного коня, замок, дороги; мог! Кто украл это?)...
Рыцарь шел, не видя дороги, проклиная тот миг в детстве, когда он испугался ветра и поверил в то, что цепями забирает это дуновение, все такое же холодное, пустое и темное, закатом дни; и лишь одна фраза не сходила с его уст, отворачиваясь от себя и говоря себе, желая нанести порезы, боль и без нее: "Как ты мог предать?"...
"Ты боялся не успеть жить, а ничего в жизни не видел, кроме ветра, и не успел..." - бежал внутри его стыд, желание идти и не прийти никуда (поделом!); взгляд все судорожно ловил, как...
…Опускается на легкую, беспечную синеву закат и становятся его красноватые оттенки будто…
…Цепями…

Сообщение отредактировал Gaze - 5.2.2015, 17:36

[Gaze]

Розовые попугаи

(Into Japan)

...Их легкие, крошечные перышки впитывали в себя солнце, кружились в приятном ветерке, не вынося ощущения радости полета, покидая крылья и уносясь ввысь...
Еще маленькими птенцами их любил розовый закат, попугаи летали в нем и ощущали счастье - свобода ласковыми пузырьками вспушивала им кротко пробивающиеся мягкие перья спинки, грудки, головки; воздушным одеяльцем укрывая крошечные глазки (черные бусинки их верили - так будет всегда)...
На соседних веточках в синеватых лианах, переливающихся от дрожащих капелек дождя, росли они - мальчик и девочка; вместе гуляли в лунных дорожках, рассыпающихся по перешептывающимся листикам; угощали друг друга ягодками и орешками; играли в слова, касаясь клювиками теней или следов разных птиц или зверей, камешков или блестинок ручейка, а после - тоненьким голоском придумывая им имена; закрывая глазки и проводя круглыми щечками - они смеялись вместе...
Усаживались, наигравшись или чуть устав, рядышком, замирая сердечком, касаясь крыльев друг друга, дотрагиваясь до лобика друг дружки и смущенно-робко наклонив головки: им было хорошо...
Но однажды... мир изменился для них навсегда, небо было надолго закрыто ало-стальными штрихами, и первые, мягкие перья улетели, больше не поднимут ввысь крылья; (уже ли навсегда?) тревожные, они бросились к дверце, в которой оно отражалось, быть может, еще можно успеть попасть, спрятаться в высоте? Но миг - и небо в дверце задрожало, враждебно-холодно потянуло в себя; не отпуская (птенцы тонули).
Попугаи испуганно пищали и старались выплыть; плакали, глядя вслед перышкам - на эти грустно и тревожно качающиеся на земле и воде лепестки их души; их соберут в украшение, купят богатые, полюбуются день-другой и выбросят; равнодушно смотрели, как вода затягивает их...
Они закрыли глаза, с грустью уже навсегда попрощавшись с теплыми облаками жизни; как... Очнулись - их вытащили и перенесли в комнату; сухо, темно; но мягкая перинка подушки и орешки: они будут жить! В радости попугаи снова прижались старательно друг к дружке, давая себя взять в руки спасшей их девушке...
Мальчик и девочка росли у нее, и видели, как другие попугаи тоскливо ждали ласкового слова от тех, кто их кормит и в сознании зовется "хозяином" (с гордостью он принимает на себя эту роль, сажая птиц в клетки и украшая их, хвастаясь, что любит питомцев).
Они же были на ее руках или ползали на мягких подушках у окна; медленно за его гранью сменялись времена года; с деревьев начали опадать розовые лепестки, и они закрыли глазки, пряча слезинки (они не смогут больше так же свободно летать вместе с ветром, хоть и не были в клетках, у них нет крыльев; и даже тех теплых маленьких напоминаний о них – перышек)...
Тут они... С изумлением обнаружили, что больше не тонут в дверце неба (там светло и высоко, но не затягивает, клювик стукнул о дверцу - и все!). Это было зеркало; попугаи, боясь поверить в счастье быть живыми и видеть небо, боялись дышать, с замиранием сердечка они снова заглянули в него - та же синева, и, совсем как в детстве, порою в ней кружились розовые лепестки...
И они смотрели с увлечением за их полетом, переживая, когда один из крошечных розовых капелек сказки их мечты цеплялся за дерево и замирал - упадет он или останется, или неожиданно улетит высоко-высоко, или плавно покружится на месте, ожидая других лепестков, вот он радостно летает с ними, они вместе, улетают к звездам...
"Они - словно мы!" - говорили друг другу глазки попугаев, они снова опустили их (они подросли, не покидало ощущение, что это знак, что неспроста они видят вновь вдвоем это нежно-розовую дымку рассвета); внутри поднимался трепет, тоже похожий на ожидание, от которого иногда рассеянно слушались рассказы о чудесных странах, несколько устало и скучающе порою кушались ягодки, не спалось; он говорил им: "Вы снова взлетите!"...
Ожидание их становилось любопытством, ожиданием разгадки тайны; они внимательно, не покидая друг друга, старательно заползали на столы, шкафы, вытягивали головки в сторону окна - там летали птицы, воздушные змеи, самолеты; может, и они это испытают, если их хозяйка взлетит (девушка летать не умеет; но она может сесть в самолет); и они стали ждать, в предвкушении перемен, смешно и нетерпеливо потопывая лапками...
И это случилось - попугаи на руках ее смотрели в окно самолета - небо стало ближе, как будто они сами, на крыльях, были в нем - огромное, легкое, его теплый, нежно-розовый оттенок облаков чувствовался сквозь стекло; девочка от волнения подала лапку мальчику, и он взял ее, они смотрели друг на друга и не смели себе признаться: "Мы снова летим вместе!"...
Они оказались в другом месте, готические решетки напоминали клетки, хмурые облака совсем не такие, как были на высоте; казалось, темнота царила здесь и завидовала жизнерадостной их розовой окраске, она хотела поглотить их, стала пугать; хотя притворно уверяла в своей пустоте и неподвижности; они с надеждой заглянули снова в зеркальце, где столько раз видели светлое небо и белые облака; но сейчас там - также темнота, все переменилось; как жаль, что не подняться снова, пусть и самолетом, в момент, когда все было, как в детстве; не убежать...
Не хочется оставлять спасшую их девушку, что не побоялась ничего и бережно их лечила, кормила, не отдавала никому; но темнота, как она хочет перечеркнуть, обрезать все хорошее и разумное, искреннее, как однажды уже забирала!.. Девочка дрожала и ползала на одном месте, утешаясь воображением того, что она убегает, учится это делать...
Мальчик обнял ее головкой; они уснули; вдруг... Луч, тонкий розовый, коснулся его щечки, такой же радостный, верящий в будущее, в лучшее; он промелькнет так скоро; он стал будить ее - скорее, посмотри; она... Тихо прижалась к нему, не упрекнув и забыв, что не выспалась - в ее глазках читалось счастье - они вместе видят точно себя - двое воздушных розовых попугаев слилось в один луч; он проливается невидимым дождиком на их грудки чего-то мягкого, светлого, теплого...
Оно все еще с ними (их маленькое мгновение, в котором они летали, смеялись в капельках синих листиков); вокруг точно снова закружились розовые лепестки, опавшее цветение то было, или их перья - они не знали; только кротко и с любопытством впитывали в себя осторожно секунды розового луча... Он разлился по ним и ускользнул в... дверцу зеркальца; торопливо они поспешили глазами за ним и...
У мальчика отнялся дар речи - в темно-мутно розовой, рассеивающейся дымке он увидел девочку, будто себя - ак похожую на него, только поменьше и с более тонким сложением тельца; ее... покрывали нежно-розовые, восхитительно переливающиеся перья; пересечения луча, словно срослись у нее на спинке, образуя сияющие... Крылья! "Ты вернула мне крылья, ведь... Смотри, они у тебя!" - прошептал он ей, дрожащей лапкой придвинув зеркальце.
Она посмотрела - розовый луч осветил ее спинку, тепло и мягко. "Это все ты!" - ответила она и склонила ему головку на грудку (она чувствовала, что он точно обнимал ее крыльями, сверкающими, как солнце в закате, розовыми переливами)...
Они забыли в то мгновение, что не имели крыльев, что уже настал день, привычно чуть серый, обыкновенно так пугавший их, они не слышали карканья воронов, навевавшего так часто кошмаров; в глазах их у друг друга был только лучик, розовое переплетение, укрывающее их в объятии словно их перышек и переливающееся мелодией дождя счастья детства...
...Легкие, крошечные, точно перышки розовых попугаев, что…
Хранили в себе солнце, кружились в приятном ветерке, не вынося ощущения радости полета, покидая крылья и уносясь ввысь...

Сообщение отредактировал Gaze - 5.2.2015, 17:34

[Gaze]

Vincent…

("You Shall Be Mooving")

Поздний вечер. В последнее время не спится, может потому, что я не могу поверить - прошел, казалось, целый век - а я еще живу; как незаметно одна эпоха сменилась другой, а в контрактах не замечаешь...
Стабильные и не очень, многостраничные формальности с подписями; обязывающие встречать много месяцев лица; которые потом или хочешь забыть или вынужденно вспомнишь, услышав о премьере нового фильма...
Как волшебно - я проживаю в них: историями, что после меня останутся, они перенесут воображением и сопереживанием за героя в себя на всей планете мальчика или девочку, взрослого или юношу, быть может, вернут молодость моим ровесникам; как мне когда-то...
Готической расцветки пленка или черно-белые ленты (что наиболее классически) - в один момент я думал найти в них свою мечту; интересно, право, увлекающе-интересно ведь почувствовать себя среди канделябров и средневековых стен замка, в их потемках скрывается камера и съемочная группа; так давно к ней привык, что только оклики и команды режиссера приводят в робость...
Никто и не догадается о ней, скрытой за отвернувшимся по сценарию персонажем ("Уверен, он читает про себя свой текст" - мелькнет в голове зрителя). Почти так - я задумался о дивной природе слов - через них вживаюсь в роль, они подсказывают, как посмотреть и взять за руку партнера по фильму, простые, отпечатанные на машинке буквы - цепочкой этих процессов перенесут нас и наблюдающего за нами в маленькую жизнь...
Она пронесется отголоском одной великой мелодии под названием искусство и не исчезнет, порадует, я уверен; надо постараться, "Винсент, ну привычно ж для тебя - стараться, соберись!" - и возвращаюсь на сцену; что перед оператором, что перед залом театра - одна сказка, так давно, оставшаяся ею только для зрителя...
Я же переговорю с режиссером, когда прийти вновь и, устало сняв костюм и смыв грим, одену простенький плащ, шляпу, пойду домой; по темной улице, освещенной изредка фонарями - годы они стоят, рисуясь выкованными узорами, не хотят, чтобы мимо них равнодушно проходили, надеются, что человек полюбуется его мягким светом и капельками дождя на его стекле; но он торопливо станет рассматривать афишу нового модной премьеры, лозунги, плакаты кино, что фонарь освещает...
"Быть может, и я так же?" - тревожно осеняет догадка. Я запомнюсь как имя в титрах, исполнитель с характерными чертами и манерой, а более всего - ролями - кому-то буду неприятен, для кого-то стану родственным характером, живым и оставшимся сквозь века воплощением его собственного или того, чего ему делалось испытать; а никто, наверное, не вспомнит, как продумывал я свой стиль, что ощущал вместе с героем, как советовался с друзьями, кого любил...
Хотя, быть может, и нет в этом особенности, и нет в этом поэзии, как нет загадочности в воспетой поэтами луне (смотрю на нее в окно) – думаешь - она нежная, мягкая, белоснежная, воздушная жемчужина, а вспомнишь, что она такое - холодный серостью камень, отраженный свет, каких в Космосе тысячи; ну и представителей моей профессии - тоже тысячи, и все они стараются жить и выживать, не терять лица и благовидной улыбки; все они, как и я, жалеют, что успели так мало оглянуться на простые лестницы и двери своего дома, в глаза друзей и любимых; время гонит их вперед, забывать себя, накладывать пудру и подводить взгляд для эффектности вида на экране...
И, как и мои, их глаза постепенно устают и болят от косметики, резких вспышек камер и мелкого шрифта договоров и сценариев, от бессонных ночей и от невидимых, тревожных слез - незаметно под тем же фонарем луны мчится эпоха вперед, меняя местами вкусы, жанры, имена, новые, более эпатажные... Мы все стареем и, тем более, когда устаем от собственного антуража, теряем половину, а то и больше, поклонников, конкуренция больше подчеркивает наши седины одиночества, что искренне мы мало понимаем, зачем мы здесь...
Знаю нескольких ребят, немного старше меня или младше; разных темпераментов, целей, манер персонажей - все они приходили к одному - сожалению (очень бы хотелось остановить всем нам время; где мы молоды, еще счастливы, имеем успех, а главное - веру, что нас любят и впереди столько интересных для нас и публики ролей)...
Иллюзия ли это? Еще с первых лент я замечал, как бесконечно-бесконечно тянется, вроде бы, рабочий день - попил кофе, поболтал в перерыв с тем, с кем наиболее сблизился, вспомнил что дальше, ждешь, когда следующий акт - при хорошем настроении - чтобы еще успеть поиграть в жизнь, что выбрал из миллиона существующих в реальности и снах, фантазиях сценаристов; в плохом - чтобы поскорее закончилась эта суета с репетициями-примерками, долгами-зарплатами...
Бесконечно крутится-крутится пленка, мелькают кадры, вспышки, пикает записывающая звук аппаратура, меняются блики и тени, декорации, лица, эпохи... бесконечно ли? Не успею оглянуться - в трюмо гримерки мне уже не двадцать... вот уж и не тридцать... и даже не сорок... Время все летит, хотя крутится в мозгу тот же текст: "Играй. Тебя все еще помнят!"....
После любви - добрая память - вот что может согреть нашу теперь редкую и тесную семью, ждущую предложений не из романтики уже, с практичным взглядом осторожно беря в руки хрустальный бокал из реквизита (он более не кажется бардовым морем тайны; просто дорогой); как грустно это осознавать - Тони, Бела, Рони, Бад, Лу... - что приключилось с нами?..
Помнится, прихожу робким двадцатисемилетним мальчишкой и робко смотрю на вас, восхищаюсь - вы, несомненно, благороднее, мудрее, смелее; от вашего мастерства, уверен, еще тогда не чувствовали зрители расстоянии между вашими героями и пленкой, они словно вместе с вами переживали, боролись, совершали внутреннюю драму; ощущали от вашего взгляда и голоса холодок страха или напротив - легкость на душе, как среди добрых и старых друзей, улыбались вместе с вами...
Теперь вы улыбаетесь так редко, вне экрана ваши добрые глаза спешат скрыться за очками или закрытыми дверями (то, что полюбили, быть может, только ваши образы - какой актер не простит этого зрителю, но вам лгут...). Обида тихонько впитывается в ваши руки и походку, теперь разбитые, медленные (неужели и вправду вы чувствуете себя теперь просто все еще живыми, но никому не интересными, застывшими в лице известных монстров; и они вас больше не поддерживают...)....
Как странно, это были точно ваши дети - и они покидают, вырастают за гранью миллениума, портятся их характеры, их избаловали вниманием, отдают поиграться ими другим, невидящим того, что взрастили вы! Сейчас мало кто оценит трагедию Франкенштейна или Мумии, безумие Дракулы, Невидимки, хаос Мухи... Режиссеры, как неразумные приемные родители, или даже скорее - хозяева питомцев - разберут их по принципу: "Да это ж было классикой; а им можно напугать и здорово заработать" - и зрителям, точно детям, покачают потом почти бесконечно-серийно-фильмовой игрушкой; по такая потом эпатажу, цепляя и заманивая...
Разве вы это предчувствовали; долгими часами знакомясь с романами и рассказами, откуда взяты наши герои; репетируя перед зеркалом, предлагая режиссеру свое видение характера его, споря с ним, рискуя остаться без получки и обеда, и все же отстаивали это, самозабвенно, до абсолютной физической усталости играя на площадке, стараясь изо всех сил вложить свою душу, сберечь ее видение и уроки через персонажа для потомков; жертвуя здоровьем, личным покоем, счастьем?
Так ли работали, пренебрегали своим детищем и забывали свою ответственность перед тем, кто к нам приходит, занимая уютное место в зале во времяпрепровождении и в кино- и просто театре; перед тем, кто нам верит, следит за движениями наших героев, как за шагом своих близких друзей или своими? Осознания этой трагедии не стоит, не стоит делать более острым, калеча ваши судьбы; но...
Вы ушли, мои тихие, верные друзья (мы были как братья – часто… втроем просились на один фильм, чуть перемывали кости коллегам и режиссерам за рюмочкой в кафе, шутили, делились друг с дружкой новостями своей индустрии и личными делами, гуляли по нашим сероватым и дождливым улицам, раскрашенных только разве плакатами, иногда… ссорились, порою замыкались в себе или проблемах, иль на личной жизни, и не разговаривали, иногда ревновали к интересам один одного или к дружбе друг с другом, случалось, цеплялись к словам, характеру или поступку один одного, из скуки-вредности-шалости строили пакости, точно дети, но потом… мирились внутри себя и внешне, радовались, что есть друг у друга, знали - мы были одной семьей)...
Что кинопленкой ускоренно-щемяще невозвратно бегут лишь вспоминания... - передо мной фотокарточка на пробу фильма, где мы все втроем: слева Бела, кокетливо держащий провод от реквизита (ему нравилось позировать). В халате доктора-гения, с привлекательно-хитроватым прищуром, но таким искренним и добродушным; посередине Тони, больше известный как Борис, в с извечными, искусно вырезанными скульптором-гримером, шрамами на руках. В специально узком, на два размера меньше пиджаке, чтобы подчеркнуть гигантский рост его героя, со знакомыми каждому электродами на шее и швами на парике, тихий и спокойный, вот-вот грозящий проснуться от молнии и навести ужас на зрителя; справа я примостился, право, не очень тогда был готов к фото, едва успел переодеться в простенький костюм героя, потому и ерзал, хотел спросить - "А что, банкет и праздник в честь чего?" Ну и вышел оттого - с непосредственным вопросом в лице, с приоткрытым чуть ртом, с немного приподнятой одной бровью (к лицу это было моему персонажу тоже - доброму и кроткому Кровелю)...
Одно из редких фото, где мы все еще молодые и в душе и на лицо еще ничего, вместе)... Сейчас же... Мне грустно... еще тоскливей подумать в глубине души, что, как страшно, быть может, кто-то и не знал вас, не вспомнит… - без вас мой мир осиротел…
Да и он уже не тот, что был тридцать или уже сорок лет назад, мистически не замечаю уже времени, как если б смотрел с ним кино, или строку титров и не обратил на оттенок его собственно присутствия внимание - машины все быстрее, фонари все неоновей, а в сути что-то ушло, может, мне так кажется из-за оценки мною современных сюжетов? Раньше упор был на нас, актеров, сейчас... Актеров можно придумать и без людей, нарисовать на компьютере, заменить спецэффектами, а правильно ли это?
Мы ведь были скромнее и цветогаммой, и техникой, а не одно поколение смотрело пленки с нашими героями и пересматривало (теперь иногда посмотришь - и через полчаса уже забудешь и вспоминать не захочешь)... Быть может, вопрос в реальности - кино уж не реальность - ему все меньше нужны люди, все больше тот свет и узоры (м-да, сбылась мечта фонаря на моей улице - теперь ему внимание...)...
Стыдливо задумчиво опускаю голову - завидую ли я ему и нынешнему веку? Жалею, из-за пережитого, прошлое? Отчего? Луна все так же светит в окно моего старенького дома, освещая шоссе; слышится гул машин, огни проспектов и рекламных щитов, прохожих, едва различимых в ночном шумном городе; а я по привычке беру наугад сценарий мыслей и читаю, обдумываю...
Поздний вечер. В последнее время не спится, может потому, что я не могу поверить - прошел, казалось, целый век - а я все еще есть; как незаметно одна эпоха сменилась другой, а в игре ощущений не замечаешь...
Как… все идет вперед, будет идти, иногда переплетая эпохи со вкусом или не очень, в неоново-цифровом потоке, отображая черно-белое, цветное, объемное, придумывая новые лица, костюмы, декорации, эпохи и давая читать истории о них для воспроизведения новым поколениям, радуя и воспитывая на новый лад мальчиков и девочек, юношей и взрослых, новой школой, старая...
Тихо себе ждет на полочке, в лентах, причудливых ниточках из прошлого, атмосферы «ретро», чинная, спокойной гаммы, все же загадочная, хоть и простая, с так знакомыми мне именами...
Быть может, и они будут вам интересны (как жили, как думали, откуда взялись те самые существа, имя которых до сих пор у вас в мировоззрении; как они выглядели и благодаря кому); спасибо, если вспомните их, и если мое встретите -
Vincent...

Сообщение отредактировал Gaze - 5.2.2015, 17:33

[Gaze]

Операция "Я"

(Как Гаечка оказалась в Штабе..)

... Перешептывание родителей за дверью не предвещало ничего хорошего; с чего бы это? Кусок сыра был всегда, теплая квартирка со всеми удобствами; чего же, казалось бы, еще?
- Гаечка! - позвал отец, поправляя лапкой усы, рядом с заискивающе-приветливой улыбкой - мама - они явно что-то задумали!
- Да? - говорю, с интересом присаживаясь, быть может, мне показалось и они известят о новой преступной шайке; родители не против были развивать мой талант изобретательницы и наказывающей разных преступников.
- Мы с мамой сейчас уйдем, а к тебе кое-кто придет! - подмигнул отец глазиком.
- Ура! - с трудом сдерживаю радость, краснея носиком и ушками, от одной только мысли: "Это Чип!".
- Ой, как хорошо, что ты рада... - со странно-суетливой речью мой собеседник и вправду собрал вещи и ушел с мамой.
Я осталась, долго возясь с зеркалом, пудрой и бусиками - что бы такое новое и красивое надеть для этого галантного и загадочного бурундучка? Мы познакомились давно, вместе учились у моего папиного друга Рокфора на курсах Спасателей, вместе с его ближайшим приятелем Дейлом - потешным недотепой и любителем телевизора - и с мушкой Вжиком.
Но только сейчас во мне проснулось какое-то чувство, что... Мне бы хотелось с Чипом, лапкой об лапку, проходить самые страшные и запутанные истории, выручать его друзей из беды на радость ему; и, может, в будущем, он за это подарит мне колечко, а я отвечу "да"... Ой, точно! Я его люблю!..
Часы суетливо тикали, как бы говоря, что с минуты на минуту будет гость, надо б разлить чай с арахисным тортиком - друг Дейла так любит эти тортики; но прежде надо привести себя в порядок... Пчхи! - да, пудры достаточно, красота не должна терять естественность!
Перебираю бусы - желтые, к... К моим волосам... Безвкусно ли? Белые... Но и так пудра есть, розовые... О! То, что надо - ничто так не подчеркивает женственность, как этот цвет, тем более, у меня припасен новый однотонный комбинезончик для них!..
Звонок в дверь - это он! Торопливо застегиваю костюм, поправляю челочку, открываю и... Жалею, что это сделала - в дверях стоял высокий пожилой мыш, с какими-то рябыми подпалинами в плешивой шерсти; в кричащем костюмчике и с сильно вытянутой мордочкой, не очень-то похож на здешнего; подозрительно...
- Вам кого? - тихо говорю, пересиливая себя, чтобы брезгливо отвернуться - незнакомец был слеповат на один глаз, и невидящее око белесо и жидко смотрело на меня; живое же как-то... неприятно заблестело; мои дурные предчувствия усилились.
Он не отвечал, только смотрел на меня и постепенно рот его с частоколом редких зубов расплылся в хлипкой улыбке; фу, гадкий! Скажи хоть что, может, голос у тебя приемлемый....
- Вам кого? - повторяю громче, чтобы получить любой звук в ответ (еще не хватало, если этот тип глухой!); присматриваюсь к его фигуре еще раз - сюртук из красной материи, булавка... А словечки на ней... Не то греческие, не то римские.... Это иностранец.
Осознав это, повторяю слова на общемышкином английском, чуть стыдливо прикрывая глаза ресницами - не очень-то я им владею.
- Тебя, Гаечка! - вдруг оживился гость, аж хвостик его дрогнул от эмоции, и голос был противно-слизкий, как будто пиявка скрипит; о, несчастье!
- Зачем я Вам? - изумляюсь, округляя глаза; видно на мыша это произвело положительное впечатление, он приосанился и гордо произнес:
- Я твой жених! Приехал за тобой из Греции; папа с мамой твои непротив; а мне давно хотелось такую красавицу...
"Что, не может быть!" - едва не теряю сознание; и как-то назойливо-кстати вспоминаются причитания родителей темными вечерами на кухне: что ж мы так бедны, вот если б у меня была богатая партия... Но они же знали, что у меня отношения с Чипом! Как они могли, не предупредив, не спросив, согласна ли я?..
Но некогда причитать, надо действовать, спасать свое счастье, бежать, сопротивляться, вернуться к любимому, как и подобает храброй Спасательнице; и вот делаю эти шаги - быстро-быстро... Добираюсь до диванчика и сажусь, разбито-невидяще глядя вперед себя; ощущение, что я схожу с ума и в растерянности...
Но голос внутри же вопит, как... мышка: "Гаечка, Гаечка! Гони этого деда в... мышеловку, или еще куда подальше! Ты любишь Чипа или... Тебе это только казалось?".
Пока наглый гость шамкает что-то на кухне, угощаясь бесстыдно тортиком, анализирую себя, пока, кажется, в состоянии это делать: мне с бурундучком... Вот просто хорошо, хорошо, как ни с кем, даже если мы не сидим в кафе, если не получаю от него записок и букетов с сырным шоколадом; все равно - мне с ним хорошо!
Как вспомню его глаза, маленький носик, ушки, грудку, всегда украшенную деловитой курточкой с опушкой, его голос, как он дрыгает хвостиком и лапкой, когда волнуется, как пальчиком водит по страничкам книги, когда читает... И все в нем... Нет, не то, что бы совершенство, но... Другого мне и не надо, право, не надо!
Чип для меня - самый лучший бурундучок на свете, самый умный и смелый Спасатель, а как бы мне хотелось в будущем маленьких пупсиков вместе с ним растить...
Ой! Нет, я не обманывала себя - я люблю его! И никакой дед меня у него не украдет!..
Вытягиваю шею в сторону этого старикашки - он все жеманился перед зеркалом, понимая, что я в доме, и потому в полную... Слизь голоса рассказывал об дивных колоннах дворцов, о сливах и апельсинах, экзотическом сыре, а главное - там есть море, жемчужины и кораллы, и затонувшие сокровища; и все это он мне подарит, мы будем жить, припеваючи...
Не будем! До слез больно слушать, как он силой втягивает меня в свою жизнь, пусть и словами; вот он рисует, как сядет со мной на закате у моря, как целует...
Не смей! Даже не мечтай! Я, пользуясь тем, что он меня не догонит и расплылся в мечтах, незаметно запираю его в ванной, где он укладывал свои бедственно-скупые пряди волос; как в беспамятстве, хватаю мобильный телефон и выбегаю из дома...
Я больше не вернусь туда, пусть не ищут; я не простушка-кокетка, которой льстит толпа поклонников и возможность за ласки кушать апельсины; и не нужно мне богатство иностранное, чтобы потешить самолюбие родителей; лучше я буду жить у Рокфора, в бедноватом, простом Штабе...
Конечно, мне не поверят, назовут глупой, трусишкой; но все серьезно - я твердо иду от дома и от людной дороги, от вокзала и участков, где могут меня искать; тихо и быстро, прячась по деревьям и прикрываясь выброшенными предметами и газетами; иду, и знаю - я делаю правильно, спасаю свое "я"; будто бы оно - безделица? Там хранятся принципы, мораль, мысли и чувства, и все для одного - чтобы Чип был счастлив со мной...
Осторожно выскальзываю от города на большое расстояние и только тогда, когда никто не увидит и не услышит, не узнает, опускаюсь без сил на траву и смотрю в пушинки одуванчика, которыми она игралась - они складывались в глазки и щечки, в лапки и хвостик... Моего бурундучка! Как я по нему соскучилась, без него грустно так, что хочется плакать...
- Чип, малыш, я люблю тебя! - выдыхаю в трубку и, уронив мобильный, хныкаю в травинку;..
Сама не знаю как, успокаиваюсь, засыпаю (может, под влиянием вновь показавшегося солнышка), перед дремой счастливо вздыхаю - неподалеку виднелось деревцо Штаба - я победила!
Мы будем вместе! И точно облачка подмигнули мне, незаметно проплывая в небе (они знают - Операция "Я" прошла успешно!)...

Сообщение отредактировал Gaze - 5.2.2015, 17:32

[Gaze]

Stratospheric

(Глазами Дона Карнажа

"Что есть дружба? Совместная улыбка и победа... Она как облака пролетает перед бесстрашным пилотом, и если он неумело взглянет на нее, как на них, обернутся тропинки из приятных белых пушинок грозовыми лабиринтами, серыми и тяжелыми...
Что есть любовь? Одно признание себе и о друг друге и тишина... Она словно луна в вышине над самолетом, и в случае торопливости его командира, как и она, торопливо укроет свою сказку от глаз, за синей паутинной, а там - туманности звезд...
Что есть они? Быть может - их конфликт, помнится, он был и со мной; втайне от всех; я поклялся быть образцовым капитаном; но идеальность так хрупка, точно спирали бесконечности в небе...
В легком, поднимающем в себя все выше, как и мысли, так и мое сердце; мне стало легче, никогда еще не было передо мной такой тишины (даже мотор почти не слышен) - я свободен..."
Дон Карнаж положил перо и заглянул в окно своего кабинета - стояла мягкая, тихая синева, чуть мерцающая звездами; "Стальной гриф" вошел в зону стратосферы, оторвавшись от флота; зачем - никто не знал, молчаливый его хозяин держал это в тайне; лишь ушел в кабинет, обдумывая плод долгих размышлений...
Теперь он отразился в его этой записи, покойно и гармонично буквы переплетались в слова, поток слов - в предложения; и волшебным образом в каждом штрихе почерка Карнажа... явственно, тоненько блестит звездочка! Самая настоящая, крошечная, частичка, затерявшаяся в этой бездонной синеве, воздушной, успокаивающей...
Так и исчезла его грусть (он тихо улыбнулся и отошел вглубь кабинета, чтобы глаза охватили больше вдаль, в пленительную, сказочную даль); больше он не враг Балу - для Ребекки он отпустил Кита, наказал своим пиратам отдать обратно припасы Баламуту (мечтательный пилот и так их теряет; впрочем, и тогда был уверен, что потерял); Луи он пожал руку, без высокомерия, угостил беконом и отпустил их всех на свой корабль; потом опустил глаза - в них еще изумленное лицо Ребекки...
Миг - и вот он в стратосфере, не помня, как ему в голову пришел этот приказ, отчего? В душе бродило беспокойное чувство, что нечто упущено, и только тропинки ума помогут вернуть это... Чтобы не потерять их след, Дон сел за перо, и... Как-то сами собой написались эти строки; он ощутил покой...
Карнаж вновь посмотрел в окно - мелькали зарницы крошечных комет, ранивших блеском тихую гладь облаков, так и не понимали своего значения сияния и отворачивались, рассыпались мимо одеяльца синевы вниз, происходило еще много печального и интересного, странного в этом новом, ранее невиданной мирке за облаками; синева...
Оставалась ласковой, искрящейся чуть оттенками, будто... Все прощала; благодушно забирая тревогу и ошибки в свою глубокую, бескрайнюю высь... Он задумчиво наклонил голову, признавшись себе: "Это все было со мной! Я простил! И отдал приказ уйти, как можно дальше, выше... Отчего?..".
Карнаж взглянул в окно - в игре звездочек сквозь кисею ослепительного синего стратосферы мелькнули черты то шалуна Кита, то кроткой улыбки Балу, то личико Реббеки; и вновь, и вновь, с каждым стуком сердца нашептывающие ему:
"Что есть они? Быть может, высота синевы стратосферы словно, как она мирит небо и землю, так и мою душа принимает вас - дружба и любовь под блеском одной крошечной звездочки - прощение?.."

Сообщение отредактировал Gaze - 5.2.2015, 17:32

[Gaze]

Театр грязи...

(Into Thetre of Brude

...Он нервно колышется кулисами из дождя, косые иголки его блестят, казалось, мягкие, но они холодны...
Быстрые и не обращающие внимание, забавляются они с тропками, превращая радостную твердую дорожку в вязь, глубокую и ледяную; жадно тонут силы, светлое или белое пятнышко там...
Где, давным-давно, выдумали, что на свете есть чистота и порядок, послушные капризу и развлекающие; как грустно - даже когда на сером небе нет грозовых туч, угрожающих этим придуманным вещам, чувствуется, что вот-вот настанет черно-жидкое, царящее море...
Из него выглядывают такие же, как я - усталые от иллюзий и от реальности, от сна и дня, неухоженные, немного с придурью, хотя... Быть может, они не актеры в этом театре грязи - живут в ней, привыкнув к состоянию растерянности...
Когда что-то путается с другим, мешает, толкается, пробивая себе пространство в сухожилиях мутного химического хаоса; смотришь, не можешь отвести взгляда, представляешь себя на месте выбранной разбитой куклы или бумажного кораблика, рисуешь в воображении, как она приплывет к маленькому человечку, которому понравится, что будет любить ее, купать, кормить, водить к другим куколкам...
Но она все плывет, и никто не обернется, не подумает, что она хорошая, быть может, красивая, тихая, добрая... нет, она грязная, разбитая, старая, брошенная, ненужная, ее вид внушает утихающим вдали шагам лишь брезгование ею, отчего так?..
Вопросы, размышления - один бедственно-скупой на радостные оттенки ком, в нем вязнем, как наши ноги, задевающиеся не то об разнесенный станок, не то об проломленные лестничные перила, что ж, в прочем, надо смириться, рассеяться, ведь я до сих пор передвигаю ноги, по куцей навырост кофте чуть не по колена пробегает ветер, дело снова к дождю, надо познакомиться с соседями...
Они представляли собою группку красноносых с припухлыми и в то же время истощенными лицами, с неряшливыми кудрями, усами, наспех выбритые и потому с порезами, забавно дерущиеся из-за нескольких вышвырнутых одним эксцентричным господином монет, он сказал, что не чает в нас души...
Ее мы могли наблюдать, познавать каждым вечерком, собираясь в пыльной зале, слушая музыку, наблюдая его монологи и посматривая миниатюрные, вырезанные из картона скульптуры, старые картины (это все отдавалось в душе осторожным, многозвучащим словом - "Театр")...
Иногда и нас приглашал играть - мне доставалась роль королевы, в простеньком платье и с куцей диадемой; что судила средневековых героев; нимфы, стерегущей статуэтку, дегустирующей редкое вино под руководством севилье аристократки...
Последнее перевоплощение было наиболее приятно и мне, и товарищам, как и я, употребляющим до этого вместо воды (да и еды) какую-то едко-спирто-сладковатую розовую сивуху; от нее язык разучивался соображать, что надо говорить, руки и ноги едва держались с головой, да и нос становился красным, как у них...
Все было привычным, одним и тем же - мы напитывались высокой культурой, успокаивали душу ее игрой, налицо же галдели после удачной реплики, дергали, как дети малые, то одну, то другую кнопку машиной звукозаписи для постановок; за что нас били, и называли не иначе, как "пьяный сброд"; телу было обидно, возмущалась каждая частичка его, но оно смеялось и улыбалось, продолжало тихо плыть по течению перетекающих друг в друга сценок...
А небо было все таким же серым и, казалось, тоже состоящим из грязи, методично, искусным кулинаром, помешивая ее, делая еще гуще и острее, соусом-дождем, здание потихоньку проваливалось, в один момент... оно упало; хотя и побитые стекла и потертые паутиной залы целехонькими смотрели на нас пустыми тенями; однако оно умерло - господин, дававший нам денег и приют, кормивший, хоть и руками своего помощника бивший нас, игравший для нас и даривший крошечные жизни на сцене, покинул театр...
Чтобы не плакать, заглядываю в грань бутылки, которую, если и не пью, то всегда ношу с собой, как память-тростинку, вытаскивающую пусть на миг из плотного болота абсурда; отходно-черное месиво ожило с новой силой, оно, как жизнь, или точнее, как отражение ее - не стоит на месте; сожители-оставшиеся выли и, не в силах стоять, падали в потоки грязи, обпиваясь сивухой и, водя аффектно черными от земли руками в ее ручье, испуганно лаяли, как брошенные щенята (кто увидит - только посмеется, а им больно!)...
Их так много, изумительных, почти безмолвных и по-детски грустящих; восхитительно, у меня не было столько щенков, красноносых взрослых малышей, в попранных костюмах и с сединой, или только выросших, а все одних - одиноких, запутавшихся в этом театре грязи крох... Попробую их приободрить...
Подбегаю к каждому, периодически тоже падая в черно-тошный ручей, вытираю рукавом лицо, не сдерживая эмоции, с улыбкой, точно опять маленькая, тискаю за обвисшие щеки, обнимаю и покачиваю в объятиях; пробую петь песенку и даю розовой нашей общей мамки-напитка; конечно, и они понимают, что это только думают; что делать? - совсем одни, надо как-то продолжать жить, то есть передвигаться, обмениваться взглядами и шагами, с любопытством пробуя притронутся к ускользающей красоте (статуэтку мы спасли)...
Глядя на нее, я внутренне примеряла к себе сотни состояний, как актер, ныне опустевшего без него театра, менял парики и грим с костюмами - удобно ли сейчас находиться в смятении, стоит ли жаждать еще... не то игры в миниатюрную сказку, не то сивухи; следует ли предаваться щемяще звонкой в тиши, умиляющей взор ностальгии? Кругом - грязь, темнота, паутина... Оглядываюсь...
Замечаю в ней бабочку - настоящую, нежно-красочную, с трепетом подграгивающую всем тельцем, чуя неподалеку, вроде бы безобидного, но хищного паучка, пробовавшего обмануть чутье медово-ласковой расцветкой и крошечным размером; он близко... Движения его тихи, на первый взгляд - замечаемы и медленный, но миг - и он уж тут; как действие психотропной малиновой жижи, так обожаемой мною и моими товарищами, сама не знаю за что...
И так же от одного ее вида мы делаем вид, что радуемся, тянемся к ней, а в глубине души признаемся себе, что это тяга к яду, противоестественная и ничего более; что на самом деле мы хотим выбраться из этого театра, где на нас орут и бьют, где теряемся и выставляем себя посмешищем в бутафорских зарослях сценок; а желали бы убежать, улететь...
Как та бабочка из паутины; ей напомнили ее блестящие росинки мягкий и душистый цветок, его стебелек дышит теплом, воздушными лучиками, хорошего, живого; что дарит радость, счастье; живительный нектар; но то - паутина, безжалостно клейкая и завидующая ее крылышкам...
Осторожно беру их очаровательную хозяйку в руки, вытащив из бело-слизких ниточек; подношу к лицу - краски ее хрупкой спинки, казалось, изумленно-тоскливо покрываются бледно-тусклой поволокой (и снова, и опять дождь); надо под занавес, вглубь здания...
Там пьют и громко смеются или перебраниваются в драке, засыпая, приставая один к другому с предложениями скучной игры или сообща посмотреть туда-сюда, вздохнуть в ту сторону или иную, послоняться; другое на свете так ранило или надоело, что забыто, как сон с похмелья...
Осмотрев комнатку, где они были, привычно скромно устраиваюсь на свое место и пробую играть с бабочкой, как делала это с пьяными обрюзгшими товарищами-будто щенками: оттираю ей грязь с лепестков крылышек, стараясь не сломать; тихонько целую и глажу, другой рукой предоставляя моей новой подружке ползать по ладони, все трясущейся чуть от сивухи...
Видно, ее цвет и запах пугал бабочку, и она тревожно шевелила усиками, когда парочка мужичков с блаженными полузакрытыми глазами и розовыми щеками предложили жестом (говорить они почти разучились) искупать в ней или напоить ею крылатую малышку; обдумываю, внимательно оглядывая ее, как будто ища в ее утонченной фигурке-цветке правильный ответ...
Была бабочка розово-кремового цвета, небольшая, простая; но такая изумительная, новая, красивая для меня и для тех немногих, кто тоже сообразили - непросто насекомое; что-то надо дать хорошее, радующее этому чистому малышу воздуха; кто знает, быть может, она полетит в небо, высоко-высоко, подарит нам лучик солнца...
Его так не хватало нам, замерзшим, задурманенным душной атмосферой театра грязи; беспрерывно поглощающих искусство когда-то ради спасения; после - из-за забавы, после - для количества, бездумно-устало, не видя в нем ничего, кроме круга памяти, в котором унижали, любили только для себя (чтобы было кому слушать и была полная сцена)...
И теперь не было будто для меня ничего, кроме этой бабочки - на минуты она стала для меня всем, чего я на самом деле хотела, покорно одевая куцее платье королевы или аристократки - ближайшей подругой, даже половинкой,.. дочерью! Я смотрела, как она аккуратно умывается лапками - и мне не надо было ничего больше, было хорошо, как никогда, свободно, покойно; умывала ее и поила дождевой водой, вытирала и прижимала к груди; не заметила, как...
Бабочка встрепенулась и улетела; как оглушили; внутри беспокойство и тоска, какой еще не поднималось - чистое, прекрасное создание, забери меня с собой! - с затаенным дыханием; в безмолвном крике открыв рот, бегу за ней, не обращая внимание на то, что после дождя еще больше грязи и он обещал вновь разразиться...
Падаю и... со вздохом давлюсь розовой ложью, инстинктивно захваченной с собой - нужно вернуться, чтобы подобие щенков не осталось в одиночестве, как я, да и кстати, надо им дать сивухи глотнуть (ломка настает так скоро); кап-кап...
Дождь, зашелестела грязь; разбито иду под занавес здания, не оглядываясь, иногда рефлекторно косясь на бутылку; шатаюсь, вязну и тяжело поднимаюсь, надо как-то продолжать жить; быть может, хотя бы ради памяти о часах блаженства, когда еще не были пресыщены ни жизнью, ни искусством, ни напитком, ни сном, ни разочарованием, ни усталостью; в секунды; в которые незримо было солнце на ладонях...
Тихо улыбаюсь - несомненно, точно все еще со мной ты, бабочка, что так странно сделала в миг спасительным лучиком, навек закравшимся в душу, косой и хмурый дождь...
Театра грязи, в нем...
Как твои крылышки, шелестит для меня, для нас украдкой где-то в глубине своей, тайной чистого, прекрасного, живого косой шепот падающих капель...

Сообщение отредактировал Gaze - 5.2.2015, 17:31

[Gaze]

"Сыр или жизнь?"...

(Как Рокфор Сырный Огурец победил

Такую фразу славный, упитанный любитель этого лакомства Рокфор услышал не в темном переулке, где обитают по углам личности, жаждущие отобрать еду.
Она прогремела ему, когда... мирно себе тикали часы поздний час, за окошком было темно, и Штаб был погружен в сопение и почесывание ушек и лапок во сне...
Мыш в нем шел, радуясь каждому шагу, ведь он находился среди друзей - вот мушка Вжик играет с бусинкой на полу, вот Дейл валяется на диванчике, катаясь от смеха при просмотре комедии; вот Чип и Гаечка стоят и в полголоса шепчутся о чем-то своем, поминутно краснея носиками и щечками...
Мягкие и легкие лучики солнца проникали через стекло, окошка, делая еще более явственной укрывающую одеяльцем все вокруг воцарившуюся атмосферу уюта и радости, где можно быть самим собой, рассказывать байки и кушать сыр, делясь им с мышкой, мушкой и бурундучками...
Но вдруг... Гаечка испуганно ахнула, Вжик забился под диванчик, Дейл спросонок ойкнул и свалился оттуда; Чип попятился - нежданно неприятно-зловеще окунулись во что-то холодное и черное пушинки белых облачков, голубое небо обезобразилось молниями, темнота надвигалась...
Смелый Рокки выступил вперед, даже с любопытством покручивая ус и поправляя свитер на безмерно добром и мягко-большом пузике; похоже, к ним гость; сказочный или преступный... надо разобраться и не пугаться (тем более он самый взрослый из Спасателей, ему подобает мудро и самоотверженно постоять за друзей).
Вдохновленный подобными мыслями, Рокфор подошел ближе к окну, в котором скреблось и стучало что-то слизкое и мутное; заглянув туда, у него чуть не подпрыгнул от удивления шлем летчика - перед ним на хиленьких ручках висел на раме окна Сырный Огурец.
- Хочешь море-море сыра? - пискляво-жутко хихикнул Огурец, как только тот впустил его, подтянув за ручки из окна; он проворно заходил по комнате, как будто что-то задумав.
- А что за это мне надо сделать? - глупо и одновременно умно спросил мыш, стараясь глазами не упускать подозрительное существо из вида.
- Заплатить - пикнул незнакомец, все еще более деловито, смело расхаживая, с удовольствием поглядывая на испуганные лица друзей Рокки: мушка от страха и дрожи покрылась рябыми пятнышками, усики ее истончились, а лапки отнялись; первый бурундучок стоял не шевелясь, не замечая, как шляпа отчего-то сползает на глаза, хотя, аккуратный и кокетливый, он бы всегда ее поправил; второй прижал к себе самое святое - пульт от телевизора, поспешно придвигая чужаку арахис, краснея носом от ужаса; мышка дрожала, лепетала, бледнела, и ресничками, казалось, тоже.
Почесав свой, как он выражался, котелок, Рокфор быстро достал из глубин Штаба все, что можно было взять за оплату - деньги, кусочки деликатесов, сувениры из путешествий... Огурец не брал ничего из этого, хитро щуря глаза и похихикивая. Отчаявшийся мыш даже предложил блокнотик со своими рецептами, хотя слышал протест со стороны маленьких своих товарищей; но ничего ему было не жаль, и сыра не надо, только бы кошмарный гость ушел и не пугал их.
- Это не то. - важно хмыкнул наглый Огурец. - Ты получишь видимо-невидимо сыра... Только за это отдашь мне друзей.
- Нет! - гремнул Рокфор.
- Подумай только, от скольких хлопот ты избавишься! - тоном искусителя запел тот и взмахнул жиденькими ручками - перед мышей открылись картины как...
Гаечка хныкала, выпрашивая у Рокфора слетать к знакомому мастеру, который до этого делал всю жизнь только мечи... изготовить для нее многофункциональный гаечный ключ; как опустевает враз кухня, как только туда нагрянет Дейл, всегда жующий, капризничающий и требующий добавки арахиса или конфеток, и только их! Как Чип спорит с ним до момента, пока котелок не заходит ходуном, как лучше разыграть неприятеля или позировать перед камерой и журналистами; как Вжик летает порою так, что все сметает, мешает, балуясь и играя, а поймать его категорически нельзя!..
- Что тебе стоит! - прибавлял Огурец. - И день, и ночь тогда будешь кушать сыр, какой захочешь, сколько угодно!..
Взмах его хлипкими ручонками - и дождем-фонтаном, закружились разные кусочки, складываясь мишками-цветочками; проплывая облачками, лепесточками-капельками, треугольнички, кругляшки, квадратики... Сыр, разный-разный предлагал я Рокки...
- Нет! - твердо сказал Рокфор, отлично понимая, что всякого лакомства друзья дороже, - Они - моя жизнь, и ни за какой сыр на свете я с ними не расстанусь!
Как только он это сказал - с жутковатым эхо Огурец пропал, сыр исчез, но небо опять стало чистым, по ступенькам Штаба заиграло солнце...
Оно тихонько щекотало носик Рокфору, намекая на то, что пора вставать. Он послушался и, зевнув, зажмурив глазки, потянулся и поправил свитер на пузике; оно шепнуло заманчиво: "Поспал - теперь - за сыр!".
Рокки отмахнулся от этого желания, поспешив обнять своих друзей - мышку, мушку, бурундучков; что б они не делали порой - ему всегда было радостно видеть их, делать им приятное; а за это он готов прогнать не одного Сырного Огурца, что исчез... навсегда, зловеще лишь скрипнув:
"Сыр или жизнь?"...

Сообщение отредактировал Gaze - 5.2.2015, 17:30

[Gaze]

Лилия на подушке

(Достаточно Одной лилии

... Капельки на ней катились, тихо, медленно, они были словно слезы...
Грусти... - Флер Де Лис лежала на перине и подушке шикарной кроватки и смотрела в одну точку, устав плакать; распускались цветы и тянулись к солнцу травинки, маленькие и взрослые волшебные пони сказочной страны, в которой она жила, радовались этому и весело болтали, щипля ростки, бегая и смеясь...
Она не хотела всего этого и знать, безнадежно обняла рукой подушку, безразлично оглядываясь на трюмо, окруженное пудрами-помадами, попонами и бусиками (Флер была самой красивой лошадкой); но и это ее не утешало, а когда-то она так любила встать, поправить изящную нежно-розовую челочку, взбить густой локон гривы, подвести длинные реснички хорошенькой мордочки, похожей на лисью...
"Я лиса, я дура! - жгучая, терзающая душу, капающая слезинка снова подсказывала девушке-пони этот монолог, - Я не хочу жить..."... У нее было много подруг, в числе которых числились и принцессы, и болтушка-Пинки-Пай, которой стоило угостить приятельницу мороженым с коктейлем - и грусть ее рассеивалась; сейчас...
Флер Де Лис постаралась вычеркнуть из памяти, что у нее есть все это, все ее сердце было полно переживания одного и того же момента - как она пришла раз домой, отлучившись за пирожными, а любимого уж не было; что сделалось с ее душой!..
"Он меня разлюбил! - мелькнуло у нее в голове моментально. - Я - просто манекен, для всех!" - после этого непродолжительного мелодраматично-трагического внутреннего рассуждения она бросилась на кровать и заплакала...
Пирожные остались нетронутыми, потом их стащили шалунишки-белочки Флаттер-Шай, что чутко подбежали к пони, рыдающей в подушку, пушистые рыжие малышки старательно тыкались носиками и лобиками в щечки, плечи, гриву Флер, принимая на себя ее боль; но она плакала-плакала, даже не оглянулась...
Вдруг... Все картины, смущающие и опечаливающие ее чувства, рассеяла... лилия; этот тонкий, белоснежный цветок сверкал, как звездочка крохотными капельками росы; точно так же блестели ее глаза, когда она впервые увидела своего возлюбленного... Аромат лилии осторожно одеяльцем укрывал утомленный лобик лошадки, казалось, его листиками вновь... распускается надежда и мечты, воздушные, тонкие, как дождь лепестков волшебного цветка сна...
Осторожно на цыпочках он проник в ножки Флер, они сонно уложил хозяйку спать, она счастливо вздохнула от этой мысли: "Что-то зря я, только цвет мордочки испортился... Какая же я глупая! Ведь... Я его люблю, он вернется!" - шелестом дождя, розового, сладкого, как пирожные, шептало эхо дремы (она танцевала в нем под белыми снежинками, теплыми, легкими, как облачка; с ним, с ее любимым)...
Лилия на подушке точно ожила, крошечной крылатой пони-феей она аккуратно поправила крылышками-лепестками челку спящей, гладила ее, обнимая коротким стебельком; не замечая, как мягко опустилась синева и зажглись ее небесные сестрички - звездочки...
Они приглашали цветок покружиться в их сияющем хороводе, полетать, помечтать с белой, как он, луной; и словно лилия внимательно смотрела на месяц, почти круглый, мягко рассыпающий тоненькие искринки на грудку, мордочку тихо улыбнувшейся пони, она протянула одну ножку и наклонила грациозно, смущаясь, головку - во сне ее взял за ножку ее жених; подаривший перед этим букет лилий...
На подушке такое же диво природы, сосредоточенно держащееся одним краешком за приятно-розовый локон Флер; думало о том, что она - ее частичка, такая же белая и красивая, радовалась, что могла облегчить ее страдания; она подмигнула звездочкам, что с интересом смотрели на нее с неба, "все будет хорошо" - говорил ее взгляд...
Лилия поправила юбочку из лепестков, приготовившись счастливо встретить ее изумленную улыбку - перед девушкой-пони стоял ее парень, смущенный, ему стало грустно, стыдно - интуитивно он приподнял полог ее сердца и нащупал там тревогу, слезы...
"Флер, красавица моя, прости, что так долго" - прошептал он, наклонившись к ее мордочке, спросонья поводившей ресничками; и поцеловал...
Цветок был в мгновение чуть смят - они обнялись; вместе потом долго говоря, долго глядя друг на друга, с улыбкой краснея щечками, что снова настал день, а пирожных уж нет, услышав разговоры Пинки-Пай, щелканье белочек Флаттер-Шай, мах крыльев принцесс, отправляющихся осматривать свои земли...
На них веселились, щипали травку веселые пони, радовались солнышку; Флер Де Лис снова радовалась вместе с ними...
Она была счастлива, что любимый вернулся, а...
На подушке сверкала росой белая, изящная лилия, она как будто зная - это любовь...

Сообщение отредактировал Gaze - 5.2.2015, 17:29

[Gaze]

Лес эльфов

(Сказка леса и ночи и...)

... Малышу-эльфу Кузе не спалось: в эту ночь будет что-то необычное; листочки и ягодки у его домика задрожали...
Они точно слышали, как с каждой падающей капелькой дождя опускается звездочка - игривая, маленькая непоседа ночного неба; она то притаится в травинке, то прыг-прыг по дорожке, поправляя юбочку и отпуская от нее лучики...
Обрадованные возможностью поиграть, они с охотой стали исследовать лес - один тронет паутинку, другой искупается в маленьком озере, третий водит с братиками-лучиками прятки в густой кроне и ветвях деревьев, а один из них...
Тихонько щипнул за носик Кузю, как бы говоря: "Не грусти, ты не один!"; внимательная кроха-эльф проводила его глазками до... таинственного сияния на опушке леса (что-то впереди).
Любопытный малыш вскочил, поправив колпачок-шапочку, носочки и курточку, торопясь, как только мог - не пропустить бы, не упустить!.. Пришпориваемый такими мыслями, Кузя резво прыгал через пеньки с приятно-мягкими шляпками грибочков, стараясь не спугнуть светлячков, что дремали на травке, расправив переливающиеся всеми цветами крылышки...
Отодвинув их изумрудный высокий занавес, он восхищенно стоял на месте, не решаясь дышать - в лунном свете ласково, как диаманты, сыпались, переливались звезды, теплым, шелестящим колыбельную дождем; а среди них танцевали, кружились...
Крошечные юноши и девушки с остренький носиками, ушками и подбородками, в костюмах или платьицах из лепестков или крошечных целых цветочков, с мерцающими крылышками - то были эльфы!..
Их пестрый и быстрый хоровод плавно парил в воздухе, они смеялись и подпевали ветерку тихим гулом крыльев, колдуя всем малышам сладких и спокойных добрых снов и сказок...
Один из них с интересом опустился возле Кузи, осторожно наклонив к его лицу голову; мгновение спустя он улыбнулся и взлетел к луне, где продолжали кружить его друзья и падать звезды (кроха-эльф уснул, забавно подпирая кулачком пухлую щечку и приподняв бровки)...
Звездопад играл красками и, казалось, спорил с каплями дождя и лунный лучиками - кто красивее, кто искуснее выточет очертания деревьев и травинок, укроет их своими блестинками, украсит их в эту волшебную ночь...
В... лесу эльфов...

[Gaze]

Dreams

... Вижу в них вновь сад и осторожный занавес луны; как будто явь стала сном и вернула меня в прошлое...
Еще тогда не знал я, что может отцвести самое хрупкое деревце - чувство; точно вижу его сейчас - такое белоснежное, переливающееся и тонкое, старательно тянется оно к розовой дымке, что еще не рассеялась после заката и к низким-низким мерцающим разными оттенками звездам...
Подхожу к нему, осторожно наклоняясь и пробуя разглядеть, отчего мне не показался призрачным, хотя кругом туман, его грустный свет?
Почувствовав шаги, деревце испуганно отклонилось, не щадя красивых изгибов веточек; это снова ты - наверное, подумало оно каждой ниточкой гладкой и хрупкой коры; в красивом платье с огромным, высоким бантом на спине была похожа на бабочку; так же беспечно бегала в саду; не обращая внимания ни на время, ни на...
Него, что доверчиво, распускало аккуратно каждый лепесток, выпрямляя и подбирая ему приятный наклон, аромат, чтобы мягко падала тень и украшала бликами твое платье в лунном луче - оно так надеялось, что ты погладишь его, уставшего стоять в просторном и холодном саду, где на скучила волшебной расцветки трава и ее блеск...
Но ярче и интереснее для тебя был цветок; большой, что походил на шляпку или корону; розовый, казалось, с диамантом в тон ему внутри (так чудно переливалась роса на его линиях). Поспешно ты сорвала его, закрепив на длинных черных волосах, долго любовалась собой в отражении кроны одинокого деревца сказочного сада, а после...
Убежала, так же легко, как и появилась, и словно незаметно, и так же розовая дымка переплетается с туманом под тихий шепоток легкого ветерка; звезды дышат мерцанием и смотрят внимательными глазками вдаль, на приближающийся мутный желтый покачивающийся огонек...
Он стал ближе: я приблизил к деревцу фонарь (в нем огонек, живой малыш, что-то в нем есть от твоей улыбки), чтобы мягкие лучики укрывали его будто дрожащие от темноты листики; хотел понять, поймать это мгновение, когда оно стало таким, чтобы исправить и оживить его; наклоняю голову, задумываясь, вдруг подобно каплям дождя...
Закапали на щеки мне затеплившиеся крохотные перышки! Мягкие, ласковые, радостным, осторожным касанием они отрывались от... веток и смело поднимались вверх, как будто искали кого-то...
Они кружились, наливаясь светом, как бы заново распускалось деревце; миг - и вместо него вспорхнула бабочка, легким перезвоном машущая крылышками, сияющая, нежно-розовая; она скрылась, улетая в небо, в луну...
Я смотрел ей вслед и невольно тихо ахнул (лишь вспомнил тебя, только пару секунд); подобно снегу сад укрывали белоснежные, теплые, мягкие, воздушные лепестки, так напоминавшие твои глаза...
Знаю - ты счастлива и красива, бежишь вперед, за новыми волшебными цветами, быть может, совсем позабыв о маленьком белом деревце в том саду; что проснулось для тебя; но оно помнит о тебе - и с новой силой распускается тихо, переливаясь в белой выси звездами...
Там, где... Dreams...

[Gaze]

Ожидая невидимку

... Это приключение, то под маской обмена смешками в адрес друг друга, то в ярком костюмчике лести или хитрости, в подобных реверансах часто бывало...
Гостем в отношениях Кэрррот-Топ и Эппл-Джек; что были соседками на рынке; но однажды оно предстало меж ними в полной красе...
Красивыми, тонкими лучиками в то утро поднималось солнышко над лугами и горами страны веселых и волшебных пони, облака пушистыми веселыми барашками спешили поприветствовать с новым днем каждого жителя, спешившего к друзьям, к правительницам, на прогулку или...
На работу; последнее слово отчего-то как никогда кисло, отдавалось в душе скрипом у маленькой лошадки, мягко-желтого цвета, с кудрявой гривой и хвостом в тон ее обожаемому продукту питания - морковке, махонький этот рыжий овощ с густым пучком листьев украшал и круп ее. Оранжевые кудряшки суетливо всколыхнулись - следовало не опаздывать, у прилавка, наверняка уже столпились пони, жаждущие хрустящей и острой, питательной ее продукции (любимая мечта или сон, в реальности же прилавок ее был бедственно скуп на клиентов); однако...
В очередной раз Кэррот-Топ решила собрать надежду в пучок и, прихватив мешок с морковками, поспешила на базар; стараясь не думать о том, что там встретит, отлично зная, как глаз невольно- завистливо-унывая коснется роскошно обставленной палатки Эппл-Джек: вот опять объявляют я мысленному взору лошадки ее пирамиды едва не до небес из яблочек, больших и малых, всех сортов и цветов, булочки, пирожные с ними, пакетики с соком, украшения, компоты, варения - и все-все из этой штучки, что была нарисована на боку ее соперницы...
Увы, дорога кончается, самая длинная, и представляемое стало реальностью, за милю отдающую яблочным ароматом; рыжая пони принялась ра складывать свой товар, буркнув быстро ответ на энергичное и искренне-радостное приветствие соседки; с энтузиазмом поправлявшей любовно горки яблок. День все набирал оборот, радостно играл солнечными зайчиками, свежий воздух звал гулять, и от этого обе продавщицы стояли, нетерпеливо стуча копытцами в ожидании клиента - еще никого не было, какая досада!..
Хотя это для кого как, к примеру, Кэррот быстренько приняла сердцем живительную витаминку утешающего злорадства (наконец, и у Эппл-Джек никто не покупает, хотя она всегда купалась в прибыли); она едва сдерживала счастливый блеск в глазах, кривоватую иронию в ротике, и чтобы наполнить чашу своей неги через край, косо поглядывала на палатку соперницы в торговле, рисуясь и перебирая морковку, напевая и поправляя пышную челку.
Так тешилась она и закрывала от экстаза глазки - сразу воображалось ей, как на морковной дымке она поднимается все выше и выше, туда, где полно рыжего и питательного овоща, он всюду, на деревьях, падает дождем, морковинки снежинки кружатся и складываются в пирог, мороженное с соком, статуи; что, несомненно, было эффектнее и вкуснее, чем всякие там банальные булочки с яблоком; и толпа пони, начиная от богинь и богов, Королев и Королей, их и соседних, заморских, всех возрастов и видов, с восторгом прибегали в морковный рай, покупали и славили, славили и покупали...
"Бум!" - раздалось внезапно; Рыжегривая лошадка с превеликим неудовольствием спустилась с морковных облачков, столь скрупулезно и нежно ею творимых, холенных и самых святых для нее; оглянулась, раз прав в ушки - словно мистика, все...
Преспокойно оставалось как прежде - оптимистично выглядывала клиентов Эппл-Джек, раз-в-раз падали неподалеку яблоки, тотчас подхватываемые ею, над морковками ее не кружило и мухи.
"Вот не везет!" - воскликнула внутри оранжевый противник любительницы яблочек, уж упрашивая тщательно себя пойти домой; но тотчас одергивала себя - когда еще она сможет насладиться беспокупщиной, так ненавистной тихо и долго ею за ее успешность, сестры Эппл-Бум?! Да и греза успеть продать за весь день хоть одну, самую чахлую морковку, кому-либо, диктовала Кэррот-Топ бодбаривающе укладывать с места на место овощ...
Сначала она делала это с энтузиазмом, как ее оппонент, потом от скуки, а после это нехитрое дело... прямо поглотило ее; впервые она осознала, как можно разнообразно и оригинально разложить морковку - по оттенкам зеленого, по цветам оранжевого; по толщине пучка, по упитанности корешка; по количеству пушинок-листиков в вершке, по узору рубцов на морковке; по выражению мордочки или смешного личика на них, по напоминанию того или иного цветка или травинки в сплетениях ее листьев...
А тем временем, солнце потихоньку садилось за горизонт, бедняжки уж отчаялись продать свое добро, только слушая с тоской, как иные лошадки веселятся, кушают, бегают, отдыхают на травке; они ж и не час, и не семь, и не девять... все за прилавками стоят да друг на друга глядят! И вдруг морковной пони...
Стало жаль ее, эту малышку со светлыми хвостиками мягкой гривы, светло-рыжую, в шляпе ковбоя, круп которой был украшен эмблемой яблока; что все терпеливо-преданно смотрела вдаль, придерживая яблоки и пополняя их, своими заботами, почти бездонный запас; у нее дома семья, ее ждут и волнуются, что она не кушала, что приходится ей так тяжко трудиться; а она...
С увлечением, хоть и усталыми, но сильными, ножками сбивала яблоки, ловила их, относила на прилавок, и даже не ради славы и прибыли - ей нравилось дарить подружкам-лошадкам радость от того, что можно скушать яблочко или подкрепиться его соком...
"Мы такие разные... А дело у нас одно, мы как сестрички же в нем, подумай об этом!.." - с теплом сказала себе Кэррот-Топ.
Она взяла лучшую морковку и поспешила к яблочной пони.
- Поешь, мне не жалко! Ты действительно лучше меня продаешь, молодец! - с облегчением протянула она овощ, впервые впустила в себя нотку дружбы с Эппл-Джек.
- А как же ты? Это ведь твоя лучшая... - живо отозвалась добрая ее собеседница.
- У меня еще много! - заверила ее, обняв, Кэррот-Топ и, подмигнув, прибавила - И невидимке, которого мы ждем, ведь, думаю, все равно, какую кушать (он же невидимка!).
Они вместе засмеялись и, увлеченно болтая обо всем на свете, помогая друг другу собрать товар, пошли потом вместе домой...
Не заметив, как одна серо-мутная пони направлялась прямо к ним, выбирая, что купить - яблоко или морковку, так и не решив, она свернула к бутику Рарити; и внезапно... растаяла, ведь... Это и был невидимка-туман, мягко опускающийся на вечерние тропинки...
Он был не в обиде, что его не дождались; неслышно последовал он за Эппл-Джек и Кэррот-Топ, крадучись по лунным пушинкам, осторожно спускавшимся на травинки и облака, ловя их улыбки счастья, в нем...
Распускаются в глубине приключения, радужные и светлые, в них не будет и гостем лесть или насмешка, иная маска или костюмчик его-тумана...
... -( Они - друзья)...

[Gaze]

Пробуждение Амура

...Тогда в мире было смешение заката и синевы ночи; в бесконечных их переливах мелькали россыпи других цветов, что боги называли звездами; и смешивали их круг и узоры путей; думая, как придумать будущее земле...
"В нем она родилась; я приметил ее, будучи еще простой звездочкой, она привлекала меня; хотя не было в ней ничего особенного, ни блеска, ни красоты, но необычное и тихое сияние было у нее для меня" - словами точно проносится в созвездиях признание Амура...
Он не понимал, зачем более сильные краски синевы заглушают тоненькие линии рассвета, наблюдал рой звезд, и увидел ее; одну из них, но отчего-то, она показалась единственной...
Психея, как только он коснулся ее рукой, превратилась в девушку; было у нее кроткое и маленькое личико, небольшой рост; светло-розовые локоны и мягко-синяя туника; была она проста и задумчива; и кажется, от того еще сильнее любил ее Амур...
Боги прочили ему самых красивых богинь в невесты; он и не смотрел на них; во сне он видел только одно - как по его спящим глазам пробегает мягкий лучик от звездочки, непохожий на миллион других; он открывает глаза, с любопытством приоткрывая полог сна ради минуты, казалось бы давно знакомой - сотни глубин синевы и розового, блестки звездопада смешиваются, в поисках пути; но открыл для себя новый мир, где это осталось, а... виделась только тихая звездочка...
Психея рисковала затеряться в бесконечности, во втягивающем в себя все, а потом резко опустошаемом светом, и снова втягивающем, мраке; осторожно он подлетел к ней и протянул руку, взяв мерцающую крошечную звездочку в ладонь; позади рокотом поднимался ветер, грозивший все перемешать и вернуть в хаос...
Амур летел, старательно закрывая руками найденыша, что был ему дороже всего Олимпа и бессмертия; не боясь наказания и темноты, летел через перекрестки красок, хлеставшие по крупким его крыльям, не пускавшим; смело, затаив дыхание...
Он не помнил, как очутился в своем мирке - в белоснежном воздушном саду, где грозный рассвет отдавался только приятными розовыми лепестками; и, собрав силы, зачерпнул горсть их, построив подушку; на нее положил звездочку и, обессиленный, уснул снова, бессознательно обняв ее рукой...
Открыв глаза, он словно стал опять совсем мальчиком – как ребенок радостно предвкушал, что сон сбудется (Амуру снилось, что от его касания звездочка превратится в переливающийся прекрасный цветок или бабочку; он будет с ней летать по самым волшебным местам своего края, непонятый иными богами, под смешок и недоумение красавиц-богинь; но будет счастлив и легок, мир будет освещаться одним мановением ее крыльев)...
Но проснувшись, юноша... опечалился - ни звездочки, ни цветка, ни бабочки не было - лепестки, встревоженные движением, кружились, утешающе гладя своего хозяина по щекам, касаясь слез ("Как счастье недолго! Быть может, я глуп и был обманут?"). Он печально побрел спускаться из покоев к беспорядочно у далекому смешению звезд, синевы и рассвета, чтобы хоть еще раз посмотреть на место, в котором родилась изумительное крошечное ее сияние; может, она там и ждет его?..
Эта мысль придала сил Амуру, он торопливее полетел навстречу той буре теней, как... остановился - перед ним мирно сидела и играла на свирели девушка; маленькая, простая, но что-то невыразимо красивое и родное было в ее чертах для Амура; он опустился рядом с ней и... ошеломился - от девушки исходило незаметное сияние, пульсирующее, мягкое, каждое перышко его крыльев само тянулось к нему и впитывало, от этого наливалось красотой, теплом и силой; он не мог поверить в это, ведь...
Только та крошечная, простая, мерцающая звездочка вызывала у него такие ощущения, и только от нее так же он невольно едва дышал и незаметно наполнял я чувством полета и счастья, неужели то...
Она? И точно - присмотревшись, Амур увидел такое же, как у себя, мягко-синее одеяние; заглянул ей осторожно в глаза и... не мог отвести взгляд - мягкое синее облачко той звезды хранилось в ее глазах; кротко и с пониманием смотрели они на него; их хозяйка снова заиграла...
Это была самая светлая, воздушная мелодия, как если бы Амур окунулся в мир той крошечной звездочки; и, повинуясь впечатлению, он и вправду закрыл глаза - пронзительно-сказочно перед ним пронесся... его сон: юноша осторожно смотрит в звезду и воображение его окунает в нее; там... светлые сады из белоснежных тоненьких ветвей ростков, розовые лепестки отдают живительным, мягким закатом!..
"Я хочу быть с тобой хоть в мелодии! Надеюсь, ты меня простишь за это!" - сказала тихо девушка, закончив играть; потупив глаза, в которых читалось: Спасибо за все, мой хранитель!" (шепот звездочки отдавался в каждой нотке ее голоса; а сердце Амура от этого разливало на все вокруг его магический сильный и непобедимый свет, от него возрождались отсиявшие звезды, синева меняла кошмар и холод на тихий сон и тепло, мягкость)
"Это ты! - не мог сдержать себя больше Амур. - Ты вернулась, Психея, единственная звезда моего мира... Ни о чем другом я и не мечтал!..".
Сказав это, он осторожно обнял ее и поцеловал, и тут...
Амур открыл глаза, словно пробудившись от эха прекрасной мелодии; осмотрелся и не смел дышать от счастья - незримый, отчетливо чувствовавший, что обнимает невидимую эту девушку, они были внутри той звезды, крошечной, мерцавшей, что...
Отливала бело-розовым светом, озаряя весь, продолжавший крутиться, хаос и возрождая его...

[Gaze]

Ванилька

...Осторожно приоткрыла маленькие глазки и с урчанием поправила юбочку из кремовых складочек; это необычная ванилька; солнечная россыпь играла на ее крошечном тельце; она была внутри двигающегося сказочного мира, что...
Ходил, говорил, любил иногда сладкое, тоже познавал мир и пути, в них не было пушинки древесных ростинок, как там, внутри него, где образовывались и падали сиреневые капельки; ванилька с интересом приоткрыла ротик потрогать их язычком - кислые, чужие; крошка поморщилась: она родилась...
Среди золотых мягких подушечек-сердечек, хрупких, приятных, как сахар; перезвоном раздавались шепотки между белоснежно-алыми цветочками, они питались отражениями облачков (их родина... тоже хотела полетать в светлом небе, но могла только ходить, говорить на непонятном им языке, смотреть на них и скучать)...
Вновь идти по пути, проходящим через пыльный асфальт и ряды зданий, в жизнь; путаный и меняющийся рой осколков дней и ночей; оттуда все выглядело вначале интересным и новым... но теперь кусочек этой волшебной страны растерянно забегал, топоча складками крема, нарастало в нем беспокойство: "Одиночество?"...
Отголосок этого слова передался каждой ниточке сложного и непонятного края, все, и без того строгих оттенков, теперь потеряло всякие краски, трещинки как морщинки покрыли лед, сковывающий тягучий и бесшабашный некогда источник (хозяин мирка ошеломленно опустился и спрятал голову).
"Что со мной случилось? До одного дня я жил, как приходится и был счастлив, ни в чем не нуждался; теперь... Нуждаюсь - найдись средство вывести из меня что-то маленькое, непонятное... - и прислушивался к себе - сердце, подобно вафлям, как-то по-новому... захрустело - по нему осторожно пробовалась пройтись...
Ванилька; ей взгрустнулось - место чужое, скрупулезно выбирала она в себя все, что хоть как-то могло вызвать у нее новые ощущения - тихонько поурчала; тотчас пронесся гул по сердцу, образовалась согревающая корочка, какая бывает у мармелада; оно заходило в такт ее робким шажкам... "Теперь тут почти как дома" - подумала путешественница, наверное, про себя и, еще полюбовавшись на возвращающиеся цвета, нарисовала себя на нем, крошечными брызгами-ручками; выводя старательно ротик, пышную юбочку, глазки...
Это были голубые, как у хозяйки, с отпечатком задумчивости на ресницах, чистые, как маленькое небо; выведя свой портрет, малышка тяжело вздохнула - когда-то она видела его из этих глаз...
Встретившись с глазами незнакомца, карими, непоседливыми от жажды перемен, экстрима, они чуть смутились, будто предчувствуя, что пытливый и аккуратно проникающий словно вовнутрь, взгляд их... заберет, закружит незримым ветерком в себя, сам того желая или нет (кто может ответить?) частичку-блестинку из которой родилось существо, о юбочке из кремовых складочек, с огромными глазками и маленьким ротиком; и сейчас оно опять пошло вглубь нового странного места, спрашивая себя - что это было, или то была пушкинка ресниц, или луч солнца на щеке, или...
"Или я не могу ее забыть?" - новый носитель открыл, заглянув в себя, что он уже видел это маленькое небо в глазах, так украшало оно мгновение, мелькнувшее в сознании; все было обычно - спешил по делам, втайне упрашивая себя этой спешкой скрыть от мысли скуку; вдруг - голубые глаза девушки, кроткая улыбка и мелькнувший солнечный зайчик на ее щеке; формы такой милой, непосредственной, как комочек ванильки...
Она все ходила в нем, осторожно изучая его мир - то заглянет в зеркало шоколадного свойства; беспрерывно меняются мордочки – «грустно», «задумчиво», «страшно», «интересно»... "Не так уж тут и скучно» - с теплотой подумалось этому творению и белоснежные капельки, потешно торчащие из юбочки, ткнули в мордочку "радостно" - он улыбнулся; то покачается на розовых цепочках бубликов в середине длинного тоннеля в три, временами выпрямляющихся фантастично, изгиба с пятью развилками на конце - он нарисует розочку, как умеет, но с вниманием, как настоящий цветок, питая ее красками, какие видел у девушки (бледно-розовые губы, нежно-рыжие, как крем волосы, светло-зеленый костюмчик), штришками дополнил разливы солнца и неба, просачивалось в картину облачко, такого тона, что...
У ванильки покраснели махонькие щечки - то же вылитый ее цвет - тающе-притягательный, мягкий-мягкий, бежево-белый с розовым оттенком, поникший в едва-желтый; в приподнятом настроении она резво запрыгала в сторону лица, пирамидкой из леденцов возвышались беспрестанно шевелившиеся капельки, собранные в пучки, ловили все в сок, посылали изображения оттуда, что уловили или о чем догадываются; она тронула капелькой-ручкой один из них - перемотка изображений - "Необычный день тогда был, стояли так рядом и даже не хватило ума угостить ее пирожным, а ведь она тоже их любит, у нее аромат ванили..."
От этого настала тишина, прерываемая дальним рокотом, маленькая его исследовательница задрожала кремовым тельцем - "домой тянет" - всплакнулось ванильке, внутри зашевелились вспоминания, как изумительно расти, играть с другими, такими как она, большими и маленькими, разных оттенков (она была на них непохожа); было тихо и спокойно...
"Я хочу к ней!" - как будто услышал ее просьбу новый владелец и, наспех собравшись, пошел быстро к месту здания, где они впервые встретились, в надежде опять увидеть ту, чей отголосок был в малышке, пригнувшейся, втянувшейся в юбочку и выглядывающей оттуда на источник рокота - он приближался, что будет?..
Она не слышала слов, какими они обменивались, не следила больше, как летит и играет токами шоколада его настроение, как смотрят они друг на друга, как вдохновлено руки его подносят ей цветок, вместе они ловят бабочку, гуляют, это было отдельной Вселенной - из недр новой сказки рокот переходил во что-то огромное, что не остановить, опасное, быть может; "хочу д... нет, надо сначала остановить это рокочущее... Смогу ли я, я только одна, маленькая, и... смогла натворить такое?!" - мигнула глазками ванилька и помчалась навстречу источнику шума; вниз, краски края стали отдавать блестящим, как если бы родился новый неизведанный источник...
"Я же такой как вчера, а совсем новый!» - обдумывал он, глядя ей вслед, сам не ожидая, что внутри поднимется рокот; он боялся, что больше никогда не сможет вспомнить о ней так же, что нечто, вызвавшее его, отнимет у его рук способность посвящать ей рисунки с розочкой, хранить и бережно прижимать к сердцу простой лучик, что касался ее щеки; все это заменится на другое, в нем не будет уже такого умиления, ему стало совестно до боли и одновременного судорожного желания смириться с этой переменой, беспамятно отдаться ей, быть таким, каким суждено...
"Не хочу тебя винить - обратился он к ванильке, ощущая, как она с риском обходит шипучки-болотца, очень раздражающиеся на все, что не тронет их, - Ты - ее частичка, во мне, маленькая, хоть и не знаю, отчего ты тут, для чего… но... Что же ты наделала?! - Вернись в нее или не шали, не губи наш покой, не броди!.." (он закрыл глаза, чтобы не видеть, как отчаяние растет рокотом)...
Рой, издающий его, с дюжину орешков с кривыми рожицами, точно стая хулиганов, бесшабашно вырвался на волю, грозя подойти на опасное расстояние к хрупким синеватым озерцам, что над лицом укрывают мысли и поступки, вид у них был, что и они не ожидали проснуться; потому спешно, небрежно, даже сердито спешили пронестись, покрушить все на свой лад и утомиться, уснуть снова до следующего раза. Их банда четко летела, пересмеиваясь и галдя, ритмично стучали твердые их тельца...
Ванилька храбро выступила вперед, отлично понимая что, если свяжется хоть с одним из орешков, не примут ее больше свободные и далекие теперь сестрицы, не гулять на полях золотистых сердечек, навсегда остаться тут, жить внутри, новой, несколько другой... Помнется ее пышная юбочка, а она так ей гордилась, чистой, пружинистой...
Но оглянулась она назад - сбоку тревожно билось сердце с такими же голубыми глазами, как у нее и ее хозяйки, так скоро, что орешки разобьют его!.. Он, давший ей приют, никогда больше не вспомнит солнечного зайчика на щеке той девушки, не нарисует цветка и не будет от этого счастлив; она без сердца не сможет ему напомнить о них...
Взвесив все, она зажмурилась и шлепнулась вперед, на свору несущихся, как орда, орешков; миг - и рокот утих, все... рассеялось - орешки лопнули, кроме одного - он был как шапочка на ванильке, тяжелая, чуть покачивающаяся, тщетно пытаясь освободиться (немного провалившаяся в себя, но не потерявшая втягивающей силы, которой бесполезно сопротивляться, юбочка ее цепко держала коричневого круглого разбойника); появилась...
Луна, озарявшая спящее лицо юноши - ему снилась девушка; было странно, но он теперь не боялся мечтать ее встретить снова; сквозь дрему он слышал, как тихими капельками стучит дождь, в, мерцающих в синеве, звездах, они напоминали ему брызги-ручки крошечного существа, необычного мягкого света, снова оно тает дымкой и соединяет и погружает в себя их, как притяжением в светлом тумане, легкого сладкого аромата и вкуса ванили; немного робко, но он смотрит сквозь этот туман и видит ее лицо, тоненький лунный лучик затаился на ее щеке; и он касается его, осторожно, с изумлением как будто зримо обнаруживая...
Ванильку, что внутри...
Снова краснела щечками, опуская в юбочку глаза, не обращая внимание на капризы, впрочем утихающего в ней, орешка - это... ее дрема, на самом деле словно все еще мальчик тихонько целовал ее хозяйку, едва касаясь ее губами, точно боясь спугнуть спрятанное на ее коже и внутри ее магическое действие неведомого раньше чувства, некой сладости; вместе глядя на игру розовых, от рассвета солнечных зайчиков, как в сказке о...

[Gaze]

Шарики за... глазики

... Запрыгнули, золотые, попрыгунчики, один за другим, заскакивая в голову...
Змея, что до этого просто лежал себе, гигантский, во фруктовой пещере далекой страны; ловил пастью капающие с потолка ягодки малины, черешни, черники (и он считал, что это - лучшее, что может быть).
Но в один день... он сказал сам себе: "Ох, что-то мне скучно!.. Что-то не радостно..." - Змей уставился тупо на свое склизкое ледянисто-жидкое тело; подумал так и выполз; вдохновлено, торопясь поймать легкий и капризный ветерок приключений...
Перемешались они с... визгами и топотом маленьких ножек - крохотные волшебные лошадки, жившие по соседству, никак не ожидали, что нагрянет такой страшный гость (а посетитель был глуп и безобиден, но показывать этого не хотел; очень желал бы, чтобы осознали, как он весел и учтив).
Чтобы доказать это, он с громогласным радостным: "Ау, привет!" отрывал крыши домиков, недоуменно-счастливо наблюдая убегавших оттуда пони; больших и маленьких, разных цветов, формочек грив и символов на попках. "У меня столько друзей!" - радостно вздохнул пришелец, проползая, неуклюже задевая лавки с пирожными, украшениями...
Но жительницы сказочной страны, что находилась неподалеку от его пещеры, не разделяли его мыслей, в ужасе старательно покидая улицы, где они так весело играли, кушали, болтали; призывая на подмогу хоть кого-нибудь...
"Я уже спешу на помощь!" - раз веселый голосок раздался из-за высокого кривоватого забора - и резвая серая пони с весело-желтой гривкой, с символом мыльных пузырей, с ошалелой улыбочкой и глазками в разные стороны (Змей с интересом придвинулся - ура, ему рады!)...
"Бедный бандит!" - только и успел шепнуть дракончик Спайк, забившись под пенек, провожая глазками серый, бесшабашно скачущий к незнакомцу, силуэт.
"Ау, я Дэрпи!" - воскликнула сердечно его хозяйка, да так, что у Змея невольно закралась мысль: "А может, ну их, эти шарики золотые?" - мысленно смотрел он, как таяли его мечты о том, как он играет с украденным добром, подсмотренным им когда-то из тихой, теперь далекой, пещеры; он попятился, думая уже убежать, как...
"Родной мой!" - пони с меткой пузырьков с размаху обняла его и заглянула в глаза (он побледнел - словно два зорких ее черных шарика вращались в противоположных направлениях; нечто огненно-нехорошее блеснуло в них)...
"Я пойду, не вовремя я тут, шарики и у себя найду..." - почти про себя пробормотал ледяной колосс; поворачиваясь...
"Шарики... Чип поможет, он принесет! - оглушительно хохотнула Дэрпи, застучав зубами, подобно бурундучку; крутя коротким хвостом как он, напевая: "Чип и Дейл уже спешааат...".
Не знал Змей, что упомянутый мультик - самый обожаемый этой лошадкой, она все дни и ночи может его смотреть, еще очень тщательно наблюдая то за первым бурундучком, то за вторым, глазки бегали за ними так усердно, что забыли, как правильно смотреть; насмотревшись, рассудок Дэрпи...
Все никак не мог расстаться с любимыми Спасателями и она, напиваясь клубничного сока и горланя песенки из этого сериала, принималась играть в них, привлекая всех лошадок, каких только могла поймать - ее жертву ждали суточные пересказы серий, щедро приправленные восторгами или критикой, расспросами о мнении насчет них; а потом...
Игра - неугомонная лошадка вживалась в роль Дейла или его друга, остальных заставляла изображать или мышку Гаечку, в которую влюблялись бурундучки, и смущенным пони приходилось терпеть, дрожа и краснея, заикаясь, как серая отпетая подружка их тискала, крепко целовала; лошадки с крылышками, что не спаслись от ее цепкого разнонаправленного взора, были обречены играть в мушку Вжика иль летчика-мыша Рокфора (они жужжали иль изображали гул вертолета, летали, затейница их ловила с несколько помешанным хохотом, носилась за ними)...
У других малышек с копытами и картинками на спинке голова днями болела от разгадывания и безуспешных судорожных попыток угнаться за полетом ее фантазии; выдумывающей детективные и приключенческие сюжеты для бурундучков и их друзей - Фокси, Тамми, Квинни...
Иные пони и в страшном сне потом видели, обливаясь холодным потом и белея полотном, как желтогривая кроха с гиканьем и носящимися на разные объекты глазами преследовала их по пятам, видя вместо них Бада или Толстопуза, иль иного врага славных Спасателей из историй, снившихся ей ночами, о которых мечталось ей днями; и снова, и опять играла, не уставая, смотрела новые серии, пересматривала старые, воображение ее изобретало свежие...
Дэрпи и сейчас, едва завидев Змея, вмиг составила головокружительную игру, только хотел ли он быть приятелем "Чипа" с кривой шляпой, наспех вырезанной "им" из картона, в передних ножках у "него" в самом деле была груда шариков, но не простых, и не золотых, а...
Огненных! "Батюшки!" - встрепенулся он, понесся обратно к себе; дрожа и еще быстрее стараясь уползти, слыша вдогонку: "Эй, Дейл, не отлынивай от работы, змею надо шарики отдать золотые... Ловии!.." (в него полетели жаркие, болючие и опасные огонечки в виде кругляшек, он едва уворачивался - шарики летели криво, сумасшедше-азартно, в разные стороны, хотя, казалось, хотели попасть в него).
"Лови, лови, мы же одна команда! - Чип и Дейл... Спеши на помощь со мной!.." - орала серая пони, заряжая рогатку и с наслаждением пуляя из нее огненными шариками, что озаряли перепуганных, еще больше ее появлением, лошадок, спрятавшихся под лавками, кустиками, неразрушенными лестницами; их глазки с сочувствием глядели на Змея, навевая ему правильную мысль: "Что-то мне с ней совсем не скучно, Совсем!!!" - и чешуя его замелькала на горизонте, за ним...
Он с огромным наслаждением лег в пещеру, ловил пастью ягодки, любуясь ими - розовыми, фиолетовыми, красными, ароматными, с росинками, живыми, они куда красивее и полезнее золотых, куда тише и милее огненных и лучше, чем те...
Шарики... за глазиками... что...
Словно все еще развесело мелькали в разные стороны, эхом Дэрпи, вдали от волшебной фруктовой пещеры Змея...

[Yandex Bot]